Неточные совпадения
— Да, признаюсь,
я сам так
думал, — подхватил Манилов, — именно, очень многие умирали! — Тут он оборотился к Чичикову и прибавил еще: — Точно, очень многие.
— Нет, этого-то
я не
думаю. Что ж в них за прок, проку никакого нет.
Меня только то и затрудняет, что они уже мертвые.
«Хорошо бы было, —
подумала между тем про себя Коробочка, — если бы он забирал у
меня в казну муку и скотину.
Ведь
я знаю твой характер, ты жестоко опешишься, если
думаешь найти там банчишку и добрую бутылку какого-нибудь бонбона.
— Ты, однако ж, не сделал того, что
я тебе говорил, — сказал Ноздрев, обратившись к Порфирию и рассматривая тщательно брюхо щенка, — и не
подумал вычесать его?
«А что ж, —
подумал про себя Чичиков, — заеду
я в самом деле к Ноздреву. Чем же он хуже других, такой же человек, да еще и проигрался. Горазд он, как видно, на все, стало быть, у него даром можно кое-что выпросить».
— Отчего ж неизвестности? — сказал Ноздрев. — Никакой неизвестности! будь только на твоей стороне счастие, ты можешь выиграть чертову пропасть. Вон она! экое счастье! — говорил он, начиная метать для возбуждения задору. — Экое счастье! экое счастье! вон: так и колотит! вот та проклятая девятка, на которой
я всё просадил! Чувствовал, что продаст, да уже, зажмурив глаза,
думаю себе: «Черт тебя побери, продавай, проклятая!»
«Сем-ка
я, —
подумал про себя Чичиков, — сыграю с ним в шашки! В шашки игрывал
я недурно, а на штуки ему здесь трудно подняться».
«Экой скверный барин! —
думал про себя Селифан. —
Я еще не видал такого барина. То есть плюнуть бы ему за это! Ты лучше человеку не дай есть, а коня ты должен накормить, потому что конь любит овес. Это его продовольство: что, примером, нам кошт, то для него овес, он его продовольство».
— Как, губернатор разбойник? — сказал Чичиков и совершенно не мог понять, как губернатор мог попасть в разбойники. — Признаюсь, этого
я бы никак не
подумал, — продолжал он. — Но позвольте, однако же, заметить: поступки его совершенно не такие, напротив, скорее даже мягкости в нем много. — Тут он привел в доказательство даже кошельки, вышитые его собственными руками, и отозвался с похвалою об ласковом выражении лица его.
«Нет, он с ними не в ладах, —
подумал про себя Чичиков. — А вот заговорю
я с ним о полицеймейстере: он, кажется, друг его».
«Черт возьми, —
подумал Чичиков про себя, — этот уж продает прежде, чем
я заикнулся!» — и проговорил вслух...
«Что он в самом деле, —
подумал про себя Чичиков, — за дурака, что ли, принимает
меня?» — и прибавил потом вслух...
— Как вы себе хотите,
я покупаю не для какой-либо надобности, как вы
думаете, а так, по наклонности собственных мыслей. Два с полтиною не хотите — прощайте!
«Вон оно как! —
подумал про себя Чичиков. — Хорошо же, что
я у Собакевича перехватил ватрушку да ломоть бараньего бока».
«
Я ему подарю, —
подумал он про себя, — карманные часы: они ведь хорошие, серебряные часы, а не то чтобы какие-нибудь томпаковые или бронзовые; немножко поиспорчены, да ведь он себе переправит; он человек еще молодой, так ему нужны карманные часы, чтобы понравиться своей невесте!
Нужно заметить, что у некоторых дам, —
я говорю у некоторых, это не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже
думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
Я слышу, кто-то подъехал, да
думаю себе, кто бы мог так рано.
— Ах, жизнь моя, Анна Григорьевна, если бы вы могли только представить то положение, в котором
я находилась, вообразите: приходит ко
мне сегодня протопопша — протопопша, отца Кирилы жена — и что бы вы
думали: наш-то смиренник, приезжий-то наш, каков, а?
— Вот говорит пословица: «Для друга семь верст не околица!» — говорил он, снимая картуз. — Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай,
думаю себе, зайду, верно, не спит. А! вот хорошо, что у тебя на столе чай, выпью с удовольствием чашечку: сегодня за обедом объелся всякой дряни, чувствую, что уж начинается в желудке возня. Прикажи-ка
мне набить трубку! Где твоя трубка?
Ах, да!
я ведь тебе должен сказать, что в городе все против тебя; они
думают, что ты делаешь фальшивые бумажки, пристали ко
мне, да
я за тебя горой, наговорил им, что с тобой учился и отца знал; ну и, уж нечего говорить, слил им пулю порядочную.
— Да увезти губернаторскую дочку.
Я, признаюсь, ждал этого, ей-богу, ждал! В первый раз, как только увидел вас вместе на бале, ну уж,
думаю себе, Чичиков, верно, недаром… Впрочем, напрасно ты сделал такой выбор,
я ничего в ней не нахожу хорошего. А есть одна, родственница Бикусова, сестры его дочь, так вот уж девушка! можно сказать: чудо коленкор!
Дело устроено было вот как: как только приходил проситель и засовывал руку в карман, с тем чтобы вытащить оттуда известные рекомендательные письма за подписью князя Хованского, как выражаются у нас на Руси: «Нет, нет, — говорил он с улыбкой, удерживая его руки, — вы
думаете, что
я… нет, нет.
Что, право,
думают,
мне разве не больно? разве
я не отец?
— Вообще о генералах, ваше превосходительство, в общности… то есть, говоря собственно, об отечественных генералах, — сказал Чичиков, а сам
подумал: «Чтой-то
я за вздор такой несу!»
— Пошел, пошел, не болтай! — сказал Чичиков и про себя
подумал: «В самом деле, напрасно
я не догадался».
— А ведь
я знаю, что вы
думаете, — сказал Петух.
— Да если вам свободно, так поедем со
мной, — сказал Чичиков и
подумал про себя, глядя на Платонова: «А это было бы хорошо: тогда бы можно издержки пополам, а подчинку коляски отнести вовсе на его счет».
«Что ж? почему ж не проездиться? —
думал между тем Платонов. — Авось-либо будет повеселее. Дома же
мне делать нечего, хозяйство и без того на руках у брата; стало быть, расстройства никакого. Почему ж, в самом деле, не проездиться?»
На это Чичиков <
подумал>: «Ну, вряд ли выберется такое время. Вот
я выучился грамоте, а „Графиня Лавальер“ до сих пор еще не прочитана».
— Константин Федорович! Платон Михайлович! — вскрикнул он. — Отцы родные! вот одолжили приездом! Дайте протереть глаза!
Я уж, право,
думал, что ко
мне никто не заедет. Всяк бегает
меня, как чумы:
думает — попрошу взаймы. Ох, трудно, трудно, Константин Федорович! Вижу — сам всему виной! Что делать? свинья свиньей зажил. Извините, господа, что принимаю вас в таком наряде: сапоги, как видите, с дырами. Да чем вас потчевать, скажите?
— Иной раз, право,
мне кажется, что будто русский человек — какой-то пропащий человек. Нет силы воли, нет отваги на постоянство. Хочешь все сделать — и ничего не можешь. Все
думаешь — с завтрашнего дни начнешь новую жизнь, с завтрашнего дни примешься за все как следует, с завтрашнего дни сядешь на диету, — ничуть не бывало: к вечеру того же дни так объешься, что только хлопаешь глазами и язык не ворочается, как сова, сидишь, глядя на всех, — право и эдак все.
«Дурак! —
подумал Чичиков. — Да
я бы за этакой тетушкой ухаживал, как нянька за ребенком!»
—
Я начинаю
думать, Платон, что путешествие может, точно, расшевелить тебя. У тебя душевная спячка. Ты просто заснул, и заснул не от пресыщения или усталости, но от недостатка живых впечатлений и ощущений. Вот
я совершенно напротив.
Я бы очень желал не так живо чувствовать и не так близко принимать к сердцу все, что ни случается.
— У
меня просто голова кружится, — сказал Чичиков, — как
подумаешь, что у этого человека десять миллионов. Это просто даже невероятно.
«Нет, —
подумал Чичиков, — ты-то не много сделаешь толку с десятью миллионами. А вот если б
мне десять миллионов,
я бы, точно, кое-что сделал».
Я даже
думаю — извините
меня, Петр Петрович, — не во вред ли детям будет даже и быть с вами?
«А
мне пусть их все передерутся, —
думал Хлобуев, выходя. — Афанасий Васильевич не глуп. Он дал
мне это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его — вот и все». Он стал
думать о дороге, в то время, когда Муразов все еще повторял в себе: «Презагадочный для
меня человек Павел Иванович Чичиков! Ведь если бы с этакой волей и настойчивостью да на доброе дело!»
—
Я все
думаю о том, какой бы из вас был человек, если бы так же, и силою и терпеньем, да подвизались бы на добрый труд и для лучшей <цели>!
А денег-то от вас
я не возьму, потому что, ей-богу, стыдно в такое время
думать о своей прибыли, когда умирают с голода.
— Да вы
думаете, им будут доступны движенья благороднейшие, чем каверзничать и наживаться? Поверьте, они надо
мной посмеются.
— Афанасий Васильевич, — сказал князь в раздумье, —
я об этом
подумаю, а покуда благодарю вас очень за совет.