Неточные совпадения
—
Вот как раз до того теперь, чтобы женихов отыскивать! Дурень, дурень!
тебе, верно,
и на роду написано остаться таким! Где ж таки
ты видел, где ж таки
ты слышал, чтобы добрый человек бегал теперь за женихами?
Ты подумал бы лучше, как пшеницу с рук сбыть; хорош должен быть
и жених там! Думаю, оборваннейший из всех голодрабцев.
— А! Голопупенко, Голопупенко! — закричал, обрадовавшись, Солопий. —
Вот, кум, это тот самый, о котором я говорил
тебе. Эх, хват!
вот Бог убей меня на этом месте, если не высуслил при мне кухоль мало не с твою голову,
и хоть бы раз поморщился.
Но
вот беда —
и отвязаться нельзя: бросишь в воду — плывет чертовский перстень или монисто поверх воды,
и к
тебе же в руки.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку
и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал
и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если
ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да
и оселедец твой,
вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
— Что станешь делать с ним? Притворился старый хрен, по своему обыкновению, глухим: ничего не слышит
и еще бранит, что шатаюсь бог знает где, повесничаю
и шалю с хлопцами по улицам. Но не тужи, моя Галю!
Вот тебе слово козацкое, что уломаю его.
—
Вот я
и домой пришел! — говорил он, садясь на лавку у дверей
и не обращая никакого внимания на присутствующих. — Вишь, как растянул вражий сын, сатана, дорогу! Идешь, идешь,
и конца нет! Ноги как будто переломал кто-нибудь. Достань-ка там, баба, тулуп, подостлать мне. На печь к
тебе не приду, ей-богу, не приду: ноги болят! Достань его, там он лежит, близ покута; гляди только, не опрокинь горшка с тертым табаком. Или нет, не тронь, не тронь!
Ты, может быть, пьяна сегодня… Пусть, уже я сам достану.
—
Вот что! — сказал голова, разинувши рот. — Слышите ли вы, слышите ли: за все с головы спросят,
и потому слушаться! беспрекословно слушаться! не то, прошу извинить… А
тебя, — продолжал он, оборотясь к Левку, — вследствие приказания комиссара, — хотя чудно мне, как это дошло до него, — я женю; только наперед попробуешь
ты нагайки! Знаешь — ту, что висит у меня на стене возле покута? Я поновлю ее завтра… Где
ты взял эту записку?
А как еще впутается какой-нибудь родич, дед или прадед, — ну, тогда
и рукой махни: чтоб мне поперхнулось за акафистом великомученице Варваре, если не чудится, что вот-вот сам все это делаешь, как будто залез в прадедовскую душу или прадедовская душа шалит в
тебе…
К счастью еще, что у ведьмы была плохая масть; у деда, как нарочно, на ту пору пары. Стал набирать карты из колоды, только мочи нет: дрянь такая лезет, что дед
и руки опустил. В колоде ни одной карты. Пошел уже так, не глядя, простою шестеркою; ведьма приняла. «
Вот тебе на! это что? Э-э, верно, что-нибудь да не так!»
Вот дед карты потихоньку под стол —
и перекрестил: глядь — у него на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестерки спустил кралю.
Как вкопанный стоял кузнец на одном месте. «Нет, не могу; нет сил больше… — произнес он наконец. — Но боже
ты мой, отчего она так чертовски хороша? Ее взгляд,
и речи,
и все, ну
вот так
и жжет, так
и жжет… Нет, невмочь уже пересилить себя! Пора положить конец всему: пропадай душа, пойду утоплюсь в пролубе,
и поминай как звали!»
— Постой, голубчик! — закричал кузнец, — а
вот это как
тебе покажется? — При сем слове он сотворил крест,
и черт сделался так тих, как ягненок. — Постой же, — сказал он, стаскивая его за хвост на землю, — будешь
ты у меня знать подучивать на грехи добрых людей
и честных христиан! — Тут кузнец, не выпуская хвоста, вскочил на него верхом
и поднял руку для крестного знамения.
«Что за картина! что за чудная живопись! — рассуждал он, —
вот, кажется, говорит! кажется, живая! а дитя святое!
и ручки прижало!
и усмехается, бедное! а краски! боже
ты мой, какие краски! тут вохры, я думаю,
и на копейку не пошло, все ярь да бакан...
— Кузнец повесился?
вот тебе на! — сказал голова, выходивший от Чуба, остановился
и протеснился ближе к разговаривавшим.
Вот, Иван, мы
и приехали, а
ты все плачешь!
— А
вот это дело, дорогой тесть! На это я
тебе скажу, что я давно уже вышел из тех, которых бабы пеленают. Знаю, как сидеть на коне. Умею держать в руках
и саблю острую. Еще кое-что умею… Умею никому
и ответа не давать в том, что делаю.
— А! — сказала тетушка, будучи довольна замечанием Ивана Федоровича, который, однако ж, не имел
и в мыслях сказать этим комплимент. — Какое ж было на ней платье? хотя, впрочем, теперь трудно найти таких плотных материй, какая
вот хоть бы, например, у меня на этом капоте. Но не об этом дело. Ну, что ж,
ты говорил о чем-нибудь с нею?
Потихоньку побежал он, поднявши заступ вверх, как будто бы хотел им попотчевать кабана, затесавшегося на баштан,
и остановился перед могилкою. Свечка погасла, на могиле лежал камень, заросший травою. «Этот камень нужно поднять!» — подумал дед
и начал обкапывать его со всех сторон. Велик проклятый камень!
вот, однако ж, упершись крепко ногами в землю, пихнул он его с могилы. «Гу!» — пошло по долине. «Туда
тебе и дорога! Теперь живее пойдет дело».
Со страхом оборотился он: боже
ты мой, какая ночь! ни звезд, ни месяца; вокруг провалы; под ногами круча без дна; над головою свесилась гора
и вот-вот, кажись, так
и хочет оборваться на него!
И чудится деду, что из-за нее мигает какая-то харя: у! у! нос — как мех в кузнице; ноздри — хоть по ведру воды влей в каждую! губы, ей-богу, как две колоды! красные очи выкатились наверх,
и еще
и язык высунула
и дразнит!