Неточные совпадения
—
Это наш протодьякон, — сказал Рудников, обращаясь ко мне. Из-под нар вылез босой
человек в грязной женской рубахе с короткими рукавами, открывавшей могучую шею и здоровенные плечи.
Сухаревский торговец покупал там, где несчастье в доме, когда все нипочем; или он «укупит» у не знающего цену нуждающегося
человека, или из-под полы «товарца» приобретет, а
этот «товарец» иногда дымом поджога пахнет, иногда и кровью облит, а уж слезами горькими — всегда.
Что
это был за
человек, никто не знал.
В екатерининские времена на
этом месте стоял дом, в котором помещалась типография Н. И. Новикова, где он печатал свои издания. Дом
этот был сломан тогда же, а потом, в первой половине прошлого столетия, был выстроен новый, который принадлежал генералу Шилову, известному богачу, имевшему в столице силу,
человеку, весьма оригинальному: он не брал со своих жильцов плату за квартиру, разрешал селиться по сколько угодно
человек в квартире, и никакой не только прописки, но и записей жильцов не велось…
—
Это вы? — воскликнул
человек в сюртуке и одним взмахом отшиб в сторону вскочившего с пола и бросившегося на меня банкомета, борода которого была в крови. Тот снова упал. Передо мной, сконфуженный и пораженный, стоял беговой «спортсмен», который вез меня в своем шарабане. Все остальные окаменели.
То же самое было и на Живодерке, где помещался «Собачий зал Жана де Габриель». Населенная мастеровым людом, извозчиками, цыганами и официантами, улица
эта была весьма шумной и днем и ночью. Когда уже все «заведения с напитками» закрывались и охочему
человеку негде было достать живительной влаги, тогда он шел на
эту самую улицу и удовлетворял свое желание в «Таверне Питера Питта».
Возвращаясь часу во втором ночи с Малой Грузинской домой, я скользил и тыкался по рытвинам тротуаров Живодерки. Около одного из редких фонарей
этой цыганской улицы меня кто-то окликнул по фамилии, и через минуту передо мной вырос весьма отрепанный, небритый
человек с актерским лицом. Знакомые черты, но никак не могу припомнить.
Я помнил его молодым
человеком, талантливым начинающим актером, и больно стало при виде
этого опустившегося бедняка: опух, дрожит, глаза слезятся, челюсти не слушаются.
Всё
это были
люди, проедавшие огромные деньги. Но были и такие любители «вторничных» обедов, которые из скупости посещали их не более раза в месяц.
Все старшие служащие носили имена героев и государственных
людей: Скобелев, Гурко, Радецкий, Александр Македонский и так далее. Они отвечали только на
эти прозвища, а их собственные имена были забыты. Так и в книгах жалованье писалось...
— Молодой
человек, отчего
это я вас встречаю по ночам гуляющим вдоль бульвара?
Это тоже был
человек гордый, неуступчивый…
С каждой рюмкой компания оживлялась, чокались, пили, наливали друг другу, шумели, и один из ляпинцев, совершенно пьяный, начал даже очень громко «родителей поминать». Более трезвые товарищи его уговорили уйти, швейцар помог одеться, и «Атамоныч» побрел в свою «Ляпинку», благо
это было близко. Еще
человек шесть «тактично» выпроводили таким же путем товарищи, а когда все было съедено и выпито, гости понемногу стали уходить.
Трудно было
этой бедноте выбиваться в
люди. Большинство дети неимущих родителей — крестьяне, мещане, попавшие в Училище живописи только благодаря страстному влечению к искусству. Многие, окончив курс впроголодь,
люди талантливые, должны были приискивать какое-нибудь другое занятие. Многие из них стали церковными художниками, работавшими по стенной живописи в церквах. Таков был С. И. Грибков, таков был Баженов, оба премированные при окончании, надежда училища. Много их было таких.
Легче других выбивались на дорогу, как тогда говорили, «
люди в крахмальных воротничках». У таких заводились знакомства, которые нужно было поддерживать, а для
этого надо было быть хорошо воспитанным и образованным.
Сидит
человек на скамейке на Цветном бульваре и смотрит на улицу, на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо
этого дома
человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?.. Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь землю, а через пять минут опять вырастает из земли и шагает по тротуару с бутылкой водки в одной руке и со свертком в другой…
Сотни
людей занимают ряды столов вдоль стен и середину огромнейшего «зала». Любопытный скользит по мягкому от грязи и опилок полу, мимо огромной плиты, где и жарится и варится, к подобию буфета, где на полках красуются бутылки с ерофеичем, желудочной, перцовкой, разными сладкими наливками и ромом, за полтинник бутылка, от которого разит клопами, что не мешает
этому рому пополам с чаем делаться «пунштиком», любимым напитком «зеленых ног», или «болдох», как здесь зовут обратников из Сибири и беглых из тюрем.
Вот за шампанским кончает обед шумная компания… Вскакивает, жестикулирует, убеждает кого-то франт в смокинге, с брюшком. Набеленная, с накрашенными губами дама курит папиросу и пускает дым в лицо и подливает вино в стакан
человеку во френче. Ему, видимо, неловко в
этой компании, но он в центре внимания. К нему относятся убеждающие жесты жирного франта. С другой стороны около него трется юркий
человек и показывает какие-то бумаги. Обхаживаемый отводит рукой и не глядит, а тот все лезет, лезет…
Василий Голицын, фаворит царевны Софьи, образованнейший
человек своего века, выстроил
эти палаты в 1686 году и принимал в них знатных иностранцев, считавших своим долгом посетить
это, как писали за границей, «восьмое чудо» света.
Человек, игравший «Ваньку», рассказал, что
это «представление» весьма старинное и еще во времена крепостного права служило развлечением крепостным, из-за него рисковавшим попасть под розги, а то и в солдаты.
Наживались на
этих подаяниях главным образом булочники и хлебопекарни. Только один старик Филиппов, спасший свое громадное дело тем, что съел таракана за изюминку, был в
этом случае честным
человеком.
В третьем этаже
этого дома, над бальной залой и столовой, имелась потайная комната, до которой добраться по лестничкам и запутанным коридорчикам мог только свой
человек.
В одной из
этих комнат стояло четыре круглых стола, где за каждый садилось по двенадцати
человек.
После 1812 года дворец Хераскова перешел во владение графа Разумовского, который и пристроил два боковых крыла, сделавших еще более грандиозным
это красивое здание на Тверской. Самый же дворец с его роскошными залами, где среди мраморных колонн собирался цвет просвещеннейших
людей тогдашней России, остался в полной неприкосновенности, и в 1831 году в нем поселился Английский клуб.
В прошлом столетии, в восьмидесятых годах я встречался с
людьми, помнившими рассказы
этого старика масона, в былые времена тоже члена Английского клуба, который много рассказывал о доме поэта М. М. Хераскова.
Я видел, как упало несколько
человек, видел, как толпа бросилась к Страстному и как в
это время в открывшихся дверях голицынского магазина появилась в одном сюртуке, с развевающейся седой гривой огромная фигура владельца. Он кричал на полицию и требовал, чтобы раненых несли к нему на перевязку.
Первый дом назывался между своими
людьми «Чебышевская крепость», или «Чебыши», а второй величали «Адом».
Это — наследие нечаевских времен. Здесь в конце шестидесятых годов была штаб-квартира, где жили студенты-нечаевцы и еще раньше собирались каракозовцы, члены кружка «Ад».
До
этого известно только, что в конце шестидесятых годов дом был занят пансионом Репмана, где учились дети богатых
людей, а весь период от отъезда Волконской до Репмана остается неизвестным.
Единственное место, которого ни один москвич не миновал, —
это бани. И мастеровой
человек, и вельможа, и бедный, и богатый не могли жить без торговых бань.
Сунулся в «простонародное» отделение — битком набито, хотя
это было в одиннадцать часов утра. Зато в «дворянских» за двугривенный было довольно просторно. В мыльне плескалось
человек тридцать.
В трактире всегда сидели свои
люди, знали
это, и никто не обижался. Но едва не случилась с ним беда.
Это было уже у Тестова, куда он перешел от Турина. В зал пришел переведенный в Москву на должность начальника жандармского управления генерал Слезкин. Он с компанией занял стол и заказывал закуску. Получив приказ, половой пошел за кушаньем, а вслед ему Слезкин крикнул командирским голосом...
Во втором зале
этого трактира, в переднем углу, под большим образом с неугасимой лампадой, за отдельным столиком целыми днями сидел старик, нечесаный, небритый, редко умывающийся, чуть не оборванный… К его столику подходят очень приличные, даже богатые, известные Москве
люди. Некоторым он предлагает сесть. Некоторые от него уходят радостные, некоторые — очень огорченные.
—
Человек,
это тебе на чай.
За ними один за одним входили через
этот зал в отдельный кабинет
люди с чемоданами.
По другую сторону площади, в узком переулке за Лоскутной гостиницей существовал «низок» — трактир Когтева «Обжорка», где чаевничали разносчики и мелкие служащие да заседали два-три самых важных «облаката от Иверской». К ним приходили писать прошения всякого сорта
люди.
Это было «народное юридическое бюро».