Неточные совпадения
Улыбнитесь, пожалуй,
да только кротко, добродушно, так, как улыбаются, думая о своем пятнадцатом годе. Или не лучше ли призадуматься над своим «Таков ли был я, расцветая?»
и благословить судьбу, если у вас была юность (одной молодости недостаточно на это); благословить ее вдвое, если у вас был тогда друг.
— «Можно, мол, ваше высокоблагородие», — говорим мы ему,
да и припасли с товарищем мешочек; сидим-с;
только едак к полночи бежит молдаванка; мы, знаете, говорим ей: «Что, мол, сударыня, торопитесь?» —
да и дали ей раз по голове; она, голубушка, не пикнула, мы ее в мешок —
да и в реку.
—
Да, батюшка, — отвечал мужик, — ты прости; на ум пришел мне один молодец наш, похвалялся царь-пушку поднять
и, точно, пробовал —
да только пушку-то не поднял!
— Разве вот что; поговорить мне с товарищами,
да и в губернию отписать? Неравно дело пойдет в палату, там у меня есть приятели, все сделают; ну,
только это люди другого сорта, тут тремя лобанчиками не отделаешься.
«…Представь себе дурную погоду, страшную стужу, ветер, дождь, пасмурное, какое-то без выражения небо, прегадкую маленькую комнату, из которой, кажется, сейчас вынесли покойника, а тут эти дети без цели, даже без удовольствия, шумят, кричат, ломают
и марают все близкое;
да хорошо бы еще, если б
только можно было глядеть на этих детей, а когда заставляют быть в их среде», — пишет она в одном письме из деревни, куда княгиня уезжала летом,
и продолжает: «У нас сидят три старухи,
и все три рассказывают, как их покойники были в параличе, как они за ними ходили — а
и без того холодно».
Нет, непременно сядь тут, рядом с попадьей, слушай, смотри, говори — а они
только и говорят о Филарете
да пересуживают тебя.
Опасность могла
только быть со стороны тайной полиции, но все было сделано так быстро, что ей трудно было знать;
да если она что-нибудь
и проведала, то кому же придет в голову, чтоб человек, тайно возвратившийся из ссылки, который увозит свою невесту, спокойно сидел в Перовом трактире, где народ толчется с утра до ночи.
— Видишь, — сказал Парфений, вставая
и потягиваясь, — прыткий какой, тебе все еще мало Перми-то, не укатали крутые горы. Что, я разве говорю, что запрещаю? Венчайся себе, пожалуй, противузаконного ничего нет; но лучше бы было семейно
да кротко. Пришлите-ка ко мне вашего попа, уломаю его как-нибудь; ну,
только одно помните: без документов со стороны невесты
и не пробуйте. Так «ни тюрьма, ни ссылка» — ишь какие нынче, подумаешь, люди стали! Ну, господь с вами, в добрый час, а с княгиней-то вы меня поссорите.
Только в том
и была разница, что Natalie вносила в наш союз элемент тихий, кроткий, грациозный, элемент молодой девушки со всей поэзией любящей женщины, а я — живую деятельность, мое semper in motu, [всегда в движении (лат.).] беспредельную любовь
да, сверх того, путаницу серьезных идей, смеха, опасных мыслей
и кучу несбыточных проектов.
Знакомые поглощали у него много времени, он страдал от этого иногда, но дверей своих не запирал, а встречал каждого кроткой улыбкой. Многие находили в этом большую слабость;
да, время уходило, терялось, но приобреталась любовь не
только близких людей, но посторонних, слабых; ведь
и это стоит чтения
и других занятий!
Генерал занимался механикой, его жена по утрам давала французские уроки каким-то бедным девочкам; когда они уходили, она принималась читать,
и одни цветы, которых было много, напоминали иную, благоуханную, светлую жизнь,
да еще игрушки в шкапе, —
только ими никто не играл.
Мы встречали Новый год дома, уединенно;
только А. Л. Витберг был у нас. Недоставало маленького Александра в кружке нашем, малютка покоился безмятежным сном, для него еще не существует ни прошедшего, ни будущего. Спи, мой ангел, беззаботно, я молюсь о тебе —
и о тебе, дитя мое, еще не родившееся, но которого я уже люблю всей любовью матери, твое движение, твой трепет так много говорят моему сердцу.
Да будет твое пришествие в мир радостно
и благословенно!»
Не сердитесь за эти строки вздору, я не буду продолжать их; они почти невольно сорвались с пера, когда мне представились наши московские обеды; на минуту я забыл
и невозможность записывать шутки,
и то, что очерки эти живы
только для меня
да для немногих, очень немногих оставшихся. Мне бывает страшно, когда я считаю — давно ли перед всеми было так много, так много дороги!..
Он не обращал внимания, так, как это делает большая часть французов, на то, что истина
только дается методе,
да и то остается неотъемлемой от нее; истина же как результат — битая фраза, общее место.
Осенью 1853 года он пишет: «Сердце ноет при мысли, чем мы были прежде (то есть при мне)
и чем стали теперь. Вино пьем по старой памяти, но веселья в сердце нет;
только при воспоминании о тебе молодеет душа. Лучшая, отраднейшая мечта моя в настоящее время — еще раз увидеть тебя,
да и она, кажется, не сбудется».
Долго оторванная от народа часть России прострадала молча, под самым прозаическим, бездарным, ничего не дающим в замену игом. Каждый чувствовал гнет, у каждого было что-то на сердце,
и все-таки все молчали; наконец пришел человек, который по-своему сказал что. Он сказал
только про боль, светлого ничего нет в его словах,
да нет ничего
и во взгляде. «Письмо» Чаадаева — безжалостный крик боли
и упрека петровской России, она имела право на него: разве эта среда жалела, щадила автора или кого-нибудь?
Тем не меньше, хотя
и дурным слогом, но близнецы «Москвитянина» стали зацеплять уж не
только Белинского, но
и Грановского за его лекции.
И все с тем же несчастным отсутствием такта, который восстановлял против них всех порядочных людей. Они обвиняли Грановского в пристрастии к западному развитию, к известному порядку идей, за которые Николай из идеи порядка ковал в цепи
да посылал в Нерчинск.
Переезд наш из Кенигсберга в Берлин был труднее всего путешествия. У нас взялось откуда-то поверье, что прусские почты хорошо устроены, — это все вздор. Почтовая езда хороша
только во Франции, в Швейцарии
да в Англии. В Англии почтовые кареты до того хорошо устроены, лошади так изящны
и кучера так ловки, что можно ездить из удовольствия. Самые длинные станции карета несется во весь опор; горы, съезды — все равно.
Да я не знаю, впрочем, хорошо ли начинать с трезвости; она не
только предупреждает много бедствий, но
и лучшие минуты жизни.
Тут староста уж пошел извиняться в дурном приеме, говоря, что во всем виноват канцлер, что ему следовало бы дать знать дня за два, тогда бы все было иное, можно бы достать
и музыку, а главное, — что тогда встретили бы меня
и проводили ружейным залпом. Я чуть не сказал ему a la Louis-Philippe: «Помилуйте…
да что же случилось? Одним крестьянином
только больше в Шателе!»
Без сомнения, не место было Прудона в Народном собрании так, как оно было составлено,
и личность его терялась в этом мещанском вертепе. Прудон в своей «Исповеди революционера» говорит, что он не умел найтиться в Собрании.
Да что же мог там делать человек, который Маррастовой конституции, этому кислому плоду семимесячной работы семисот голов, сказал: «Я подаю голос против вашей конституции не
только потому, что она дурна, но
и потому, что она — конституция».
Не любит романский мир свободы, он любит
только домогаться ее; силы на освобождение он иногда находит, на свободу — никогда. Не печально ли видеть таких людей, как Огюст Конт, как Прудон, которые последним словом ставят: один — какую-то мандаринскую иерархию, другой — свою каторжную семью
и апотеозу бесчеловечного pereat mundus — fiat justicia! [пусть погибнет мир, но
да свершится правосудие! (лат.)]
Накануне отъезда, часа в два, я сидел у него, когда пришли сказать, что в приемной уже тесно. В этот день представлялись ему члены парламента с семействами
и разная nobility
и gentry, [знать
и дворянство (англ.).] всего, по «Теймсу», до двух тысяч человек, — это было grande levee, [большое вставание (фр.).] царский выход,
да еще такой, что не
только король виртембергский, но
и прусский вряд натянет ли без профессоров
и унтер-офицеров.
Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси
только наперед это письмо; пожалуй, вместе
и подорожную возьми.
Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили
и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика
да бутылки толстобрюшки!
Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног.
Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
А вы — стоять на крыльце,
и ни с места!
И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то…
Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть
и не с просьбою,
да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо
и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Хлестаков.
Да зачем же?.. А впрочем, тут
и чернила,
только бумаги — не знаю… Разве на этом счете?
Городничий. Ступай на улицу… или нет, постой! Ступай принеси…
Да другие-то где? неужели ты
только один? Ведь я приказывал, чтобы
и Прохоров был здесь. Где Прохоров?