Неточные совпадения
Иннокентий Гладких, как мы сказали, вел все
дело — он уже
в течении двух десятков лет считался полновластным хозяином приисков и за эти годы почти удвоил колоссальное состояние Петра Иннокентьевича. Он
был молчалив и не любил распространяться о прошлом, и, таким образом, тайна заимки Толстых находилась
в надежных руках.
— Так ответь ему за меня. Я лучше весь свой век останусь
в старых
девах, чем пойду за него, если бы даже он не
был моим троюродным братом.
По тем трактам, где они идут «
в Россию», то
есть совершают преступное, с точки зрения закона, бегство,
в деревнях обязательно выставляют на ночь около изб, на особой полочке, приделанной у ворот, жбан квасу и краюху хлеба для «несчастненьких», а
днем охотно оказывают им гостеприимство, и очень редки случаи, когда «варнаки», эти каторжники, платят за добро злом.
— Угадали, барышня! Видно, вы знаете всех несчастных
в округе… Я издалека и много
дней уже скитаюсь по матушке-Сибири… Проснувшись, увидел, что вы идете… Почудилось мне, что будто ангел-хранитель мой спустился на землю… Наверное, барышня, мне фарт
будет…
Иннокентий Антипович Гладких
был и
в то время уже правою рукою хозяина и помогал ему заведывать приисковым
делом.
Мне
было лет восемнадцать,
дело было в начале апреля, я хотел по льду Енисея на ту сторону перейти, а река-то уж посинела и вздулась — известно, молодечество — дошел я почти до половины, лед подо мной провалился, и я — бултых
в воду.
Они все
были под судом по разным
делам, что
в Сибири не только
в описываемое нами время, но и сравнительно недавнее, не считалось препятствием к продолжению службы, и эти «разные
дела» большею частью сводились к тому, что они не только брали, — что
в Сибири тогда не считалось даже проступком, — но брали «не по чину».
В селе, где жил заседатель,
было несколько времени тому назад тоже совершено убийство, и
в тот самый
день, когда староста поселка, лежавшего близ прииска Толстых, приехал дать знать о случившемся «барину», происходило вскрытие тела убитой женщины, и окружной врач находился
в селе.
Вынутая из раны пуля
была передана Вацлавом Лаврентьевичем Павлу Сергеевичу, который приобщил ее к
делу в качестве вещественного доказательства.
Егору Никифорову не приходила
в голову мысль, что они пришли его арестовать, он подумал лишь, что они
будут его расспрашивать о случившемся, так как его могли видеть проходившим вчера по этой дороге, и решил
в уме ничего не говорить из того, что знает по этому
делу.
Самому Петру Иннокентьевичу Толстых и Иннокентию Антиповичу Гладких земский заседатель не решался сделать официального допроса по этому
делу, так как неизвестно
было, как взглянут на это богач-золотопромышленник и его доверенный, а
в случае возбуждения их неудовольствия, заседатель мог
в описываемое нами время моментально слететь с места.
Хотя
в голове Павла Сергеевича и бродили мысли, что отъезд Марьи Петровны Толстых должен иметь некоторое отношение к совершенному преступлению, но он старался всеми силами оттолкнуть от себя эту мучившую его мысль — углубиться
в суть этого
дела и доказать невинность Егора Никифорова,
в которой, бывали минуты, земский заседатель
был почти убежден.
Время, когда Хмелевский
был, как мы уже сказали, почти убежден
в невинности арестованного им убийцы,
было особенно продолжительно после того, как Егор Никифоров
был, по приказанию заседателя, привезен на третий
день обнаружения убийства
в поселок и приведен к трупу, все еще находившемуся
в «анатомии».
Под впечатлением вкравшегося
в душу земского заседателя сильного сомнения
в виновности Егора Никифорова, он снова передопросил всех свидетелей, видевших его около места преступления, допросил и мельника, у которого
был обвиняемый, по его собственному показанию, вечером, накануне того
дня, когда найден труп убитого, и затем, только еще раз перечитав произведенное им следствие, относительно несколько успокоился — улики
были слишком подавляющи, чтобы сомневаться
в виновности арестанта.
Егор Никифоров
был препровожден
в К. и заключен
в тюремный замок. Следственное
дело для его окончания
было отослано земским заседателем прокурору, который поручил одному из полицейских приставов города К. дополнить его розысками о личности убитого.
Составив протокол о своих следственных действиях, пристав заключил следствие и вновь представил его прокурору, который, со своей стороны признав
дело полным, препроводил его на решение
в губернский суд, составлявший
в Сибири такое же судебное место, каким
в центральной России
были в дореформенное время «палаты гражданского и уголовного суда».
Егор Никифоров сидел
в К-ой тюрьме и молчаливо ждал решения своей участи. Он знал, что ждать ему придется долго, так как судебные места Сибири,
в описываемое нами время, не отличались торопливостью, и сибирская юстиция, как и юстиция центральной России,
в блаженной памяти дореформенное время, держалась трех мудрых русских пословиц: «
дело не медведь,
в лес не убежит», «поспешишь — людей насмешишь» и «тише едешь — дальше
будешь».
Оказалось, по наведенной тотчас же справке, что, действительно,
в суде
есть дело по опеке над просителем, учрежденной по малолетству его, когда он остался сиротой, более пятидесяти лет тому назад, до сих пор еще не оконченное производством. Опека над богатым человеком служила лакомым куском сменившихся двух поколений опекунов и судейских.
Резолюция пошла гулять по канцеляриям, и прогулка эта
была настолько продолжительна, что губернатор успел забыть о ней, когда
в один прекрасный
день был поражен ее исполнением.
После многих хлопот
в К. со стороны Иннокентия Антиповича с целью ускорить
дело Егора Никифорова, состоялось, наконец, решение, которым он присужден
был к пятнадцатилетней каторге, а через год после этого
был отправлен
в Забайкальскую область… Нечего говорить, что Петру Иннокентьевичу все это встало
в дорогую копеечку.
В первое время исчезновение барышни из высокого дома, конечно, породило много толков
в окрестности и даже
в К. Впрочем, об этом говорили осторожно, так как Петр Иннокентьевич Толстых
был все-таки «сильным человеком», а глаза тех, которые имели законное основание посмотреть на это
дело серьезно,
были засыпаны золотым песочком.
Еще забавнее
был случай
в гостиной губернаторши, где Разборов по должности попечителя приюта находился после завтрака
в один из табельных
дней.
Сколько верст я прошла — я не знала, не знала и
в какую сторону шла. Наконец, после нескольких
дней пути я окончательно выбилась из сил, мои башмаки разорвались, ноги распухли и
были в крови, я вся
была как разбитая. По счастью, я пришла
в небольшой поселок — он оказался, как я узнала потом, по иркутскому тракту. Меня приняли добрые люди и дали мне приют
в избе. За это я стала им работать.
— Я вижу, — печально продолжал Гладких, — что час еще не настал! Но подумай о том, что я тебе сейчас скажу. Придет
день, и, может
быть, он очень близок, когда ты на коленях
будешь просить свою дочь прийти
в твой дом и сделаться
в нем хозяйкой.
Обновленное, хотя и не новое, как
в остальной России, судопроизводство внесло некоторый свет
в мрак дореформенных порядков, царивших
в этой «стране золота» почти вплоть до последнего времени; осуществлявшийся уже проект сибирской железной дороги должен
был связать это классическое «золотое
дно» с центральной Россией, и страна, при одном имени которой казначеи и кассиры последней формации ощущали трепет сердец, должна
была перестать
быть страной изгнания, а, напротив, своими природными богатствами наводнить центральную Россию.
Он жил
в гостинице Разборова по Большой улице К., занимая очень чистенький и светленький номер. Пребывание его
в этом городе продолжалось несколько месяцев; но время его отъезда не могло
быть определено: шли изыскания от города Ачинска до К., и каждый
день он мог получить ожидаемое уведомление о начале изысканий от города К. по направлению к Иркутску.
— Это умно, это я одобряю… Твое богатство останется твоим родственникам по прямой линии… Это
в порядке вещей. Один из этих родственников я, Петр, и если Таня выйдет за Семена, тебе не надо
будет более заботиться об этой девочке; ты можешь, конечно, ее наградить деньгами… Семен же
будет вести твое
дело…
— Я уеду
в К. У меня там
есть спешное
дело, но по первому твоему зову я
буду здесь.
— Иннокентий Антипович не раз говорил, что его надо засыпать, так как, неровен час, может случиться несчастье. Почему же этому несчастью не случиться с ним самим… Он часто проходит здесь… Раз я даже видел его сидящим у самого колодца на возвратном пути с приисков… Если его найдут
в один прекрасный
день на
дне колодца… виной
будет только его неосторожность… Не так ли?
—
Дело идет о спокойствии и счастии одного неповинного ни
в чем существа… вы бы не хотели сделать его несчастным… — продолжал Гладких. — Я говорю вам более, чем смею… Если бы это
было возможно, я из всех выбрал бы только вас
в мужья Тане, — я разгадал
в вас честного человека! Но, увы, это невозможно… Вы не
будете больше искать с ней встречи? Обещайте мне это?
Снова стоял май месяц.
В этом году он
был особенно чуден и тепел. Татьяна Петровна проводила почти весь
день в садовой беседке за вязанием.
Так
было и
в описываемый нами
день. Татьяна Петровна сидела
в беседке с вязанием
в руках.
Был первый час
дня. Иннокентий Антипович
был на прииске, а Петр Иннокентьевич, по обыкновению, ходил из угла
в угол
в своем кабинете и думал свою тяжелую думу.
Через
день он уже
был в К.,
в доме своего родителя. Небольшой домик
в три окна, принадлежавший Семену Порфирьевичу Толстых, помещался
в конце Средней улицы, при выезде из города
в слободу на Каче, как называется протекающая здесь речка.
— Со мной, со мной! Но не
в этом
дело… Отвечай мне на мой вопрос… Могу я
быть мужем Татьяны Петровны Толстых?..
День, когда Борис Иванович Сабиров
был на могиле своего отца, совпал с
днем, когда Татьяна Петровна имела роковой разговор
в беседке с Семеном Семеновичем, поразивший ее своею неожиданностью.
Он
был там именно для того, чтобы достать шкатулку Ильяшевича, но осевшая и разрушившаяся от времени печка, обрушившиеся балки и масса насыпавшегося мусора делали невозможным совершить эту работу одному, без инструментов, а потому он с пустыми руками отправился на следующий
день в Завидово, объяснив Борису Ивановичу встреченное им препятствие
в исполнении его обещания.
Они выбрали
день и решили, что Иван встретит Бориса Ивановича вечером, на почтовом тракте, при повороте на проселочную дорогу, ведущую на заимку Толстых, и что оттуда, во избежание подозрений, они пройдут пешком, через тайгу
в поселок. Сабиров должен
был захватить с собой потайной фонарь, лопату и веревку с крючком, которым стаскиваются бревна.
Выбранный Иваном и Сабировым
день был как раз
днем совершившегося покушения на жизнь Гладких. Все произошло, как
было решено между ними, и вот почему оба они очутились ночью
в тайге близ высокого дома и, услыхав крики о помощи, поспешили на них и встретили полупомешанную нищую, голос которой так поразил Ивана.
Томительно потянулись
дни для Бориса Ивановича Сабирова. К несчастью и
дела было немного, так что и
в труде он не мог забыться от беспокоящих его дум и сомнений. Иван, которого он ждал не только ежедневно, но ежечасно, не появлялся.
— Да! Я хотел бы, чтобы ты окончил свои
дни в покое и более удобном жилище, нежели эта землянка, а потому вот что придумал… Эта мысль понравилась и Тане. Я отстраиваю вновь одну развалившуюся избу
в поселке… Ты можешь поселиться
в ней, а обо всем прочем позоботимся я и Таня… Пока же переезжай
в высокий дом, около людской
есть свободная комната.
Вечером
в тот же
день Иннокентий Антипович, Егор Никифоров и Татьяна Петровна решили, что Егор Никифоров
будет некоторое время продолжать играть роль нищего и поселится
в старой сторожке за садом,
в которой с тех пор, как прииск отошел
в глубь тайги, не жил никто.
На другой
день утром Иннокентий Антипович сел
в тарантас, который должен
был отвезти его
в К.
— Но сегодня я еще не хочу войти
в дом моего отца… Только
в тот
день, когда там меня встретит мой сын, я войду
в этот дом: Борис и Иннокентий Антипович должны встретить меня на пороге дома моего отца… До тех же пор никто не должен знать, что я еще жива…
Днем я
буду по-прежнему скрываться
в лесу, а ночью мы
будем встречаться с тобой, Егор, и говорить о наших любимцах…
Дня через три-четыре, Гладких уже может
быть здесь с моим сыном!.. Время промчится незаметно…
— Это так же верно, как то, что я стою перед тобой… Она
в него втюрилась… а у навозника, конечно, кроме инженерского мундира, нет за душой ни гроша, и он рассчитывает на хорошее приданое… Иначе
быть не может, так как Татьяна вчера вдруг повеселела, а то все ходила, повеся нос и распустив нюни, а ее крестный папенька поехал сегодня за женихом… Это ясно, как
день.
— Ты должен один оборудовать это
дело, — продолжал Семен Семенович, — а я
в это время
буду делать свое…
Он стал делать нужные распоряжения.
В Завидово послали за простым гробом, чтобы
в нем перевезти тело
в К., где должны
были быть похороны. Перевоз тела назначили на другой
день, а до тех пор тело обмыли и положили на стол
в зале, куда допускали всех проститься с покойником.
— Нет… Семен Семенович может
быть совершенно спокоен, никто и не думает о нем… Я чуть свет уже снова заперла дверь, так что никогда не смогут догадаться, как он мог попасть
в дом… Перед смертью барин рассказал как
было дело, но кто
был вор — назвать не мог…
Марьи Петровны не
было, хотя она, вместе с Гладких, Таней и Егором Никифоровым, прибыла с телом отца
в К., но потрясения последних
дней не прошли даром для ее и без того разбитого десятками лет страшной жизни организма — она расхворалась и принуждена
была остаться дома.
Марья Петровна Толстых
была утверждена
в правах наследства после своего отца, и Гладких по прежнему продолжал приисковое
дело.