Неточные совпадения
— Шарю… родимые… Куда впотьмах светец обронил? — отвечал
с расстановкой хозяин. — Жена, баба, хозяйка! —
продолжал он, — ты куда еще запропастилась? Вздуй-ка господам огоньку. Небось, они не тронут.
— Старуха, покорми чем-нибудь наших холопов. Кстати, вот тебе за все тепло и добро твое, —
продолжал он, выкидывая на стол серебряную резань [В гривне их считалось 50, каждая из них стоила 20 коп.], а Захарий, сверх того, отложил несколько литовских грошей [Вследствие торга
с иностранцами в России в то время были в обращении монеты разных стран.].
Это не устрашило новгородцев, они надеялись на собственные свои силы и на мужество всегда могучих сынов св. Софии, как называли они себя,
продолжали своевольничать и не пускали на вече никого из московских сановников. В это время король польский прислал в Новгород послом своего воеводу, князя Михаила Оленьковича, и
с ним прибыло много литовских витязей и попов. Зачем было прислано это посольство, долго никто не знал, тем более что смерть новгородского владыки Ионы отвлекла внимание заезжих гостей.
Неизвестный не мог не слышать шума шагов приближавшейся к нему толпы, но он не обратил на это никакого внимания и, не оглядываясь и не трогаясь
с места,
продолжал медленно раскачиваться из стороны в сторону, и при этом движении на его боку раскачивался широкий нож
с черенком из рыбьего зуба.
— Поговорим-ка лучше о русских, — снова перебил его фон Ферзен. — Как ловко они подкараулили моего рейтара.
С каким наслаждением я сделал бы из них бифштекс… Да, —
продолжал он задумчиво, — их рысьи глаза никого не просмотрят, теперь того и гляди наскачут они на мой замок.
— Посмотрите, папахен, — радостно
продолжала она, садясь к нему на колени и показывая маленький костяной лук
с серебряной стрелой, — это подарил мне мой братец — Гритлих, чтобы стрелять птичек, которые оклевывают мою любимую вишню. Он учил меня, как действовать им, но мне жаль убивать их. Они так мило щебечут и трепещут крылышками и у них такие маленькие носики, что едва ли они могут много склевать… Пусть их тешатся, и им ведь хочется есть, бедняжкам…
— И стерегите сами неотступно своего пленника… Не так ли? — спросил со смехом фон Ферзен. — О, я знаю, —
продолжал он, — пленник тогда не только не уйдет, но и не тронется
с места, как пригвожденный.
— Поперхнись ты сам нечистым, — проворчал Гримм, — я вытащу фрейлейн Эмму, —
продолжал он громче, — по лестнице, которую приставлю к ее окошку, завяжу ей рот и передам вам
с рук на руки.
— Я уже слышал, что вам нужно! — отвечал захваченный. — Если не верите, что я охотно предаюсь вам, то обезоружьте меня: вот мой меч, — говорил он, срывая его
с цепи и бросая под ноги лошади Бернгарда. — А вот еще и нож, —
продолжал он, вытаскивая из-под полы своего распахнутого кожуха длинный двуострый нож
с четверосторонним клинком. — Им не давал я никогда промаха и сколько жизней повыхватил у врагов своих — не перечтешь. Теперь я весь наголо.
— Мы понимаем тебя! —
продолжил он. — У нас тут кроется и любовь, и отвага, и жалость, и сердоболие, а кто не чувствует в себе того, тот пусть идет шататься по диким дебрям и лесам со злыми зверьми. Ты наш! Мы освобождаем тебя от битвы
с твоими кормильцами и даже запрещаем тебе мощным заклятием. Пойдем
с нами, но обнажай меч только тогда, когда твою девицу обидит кто словом или делом.
Мать
с дочерью, войдя в приемную, раскланялись и прошли в красный угол под икону Пречистой, где невеста заняла приготовленное для нее место,
продолжая, как и при входе, плакать почти навзрыд.
Вообще, он был весьма циничен в отзывах даже о самом себе и, казалось, нисколько не стыдился разных своих дурных поступков. Так, в одно время, Павел стал часто видать у Салова какого-то молоденького студента, который приходил к нему, сейчас же садился с ним играть в карты, ерошил волосы, швырял даже иногда картами, но, несмотря на то, Салов без всякой жалости
продолжал с ним играть.
Чтобы спасти себя от подобного неприятного казуса, камер-юнкер придумал рассказывать Екатерине Петровне городские слухи, в которых будто бы все ее осуждали единогласно, что она после такого варварского с ней поступка мужа
продолжает с ним жить, тем более, что она сама имеет совершенно независимое от него состояние.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться
с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (
Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Аммос Федорович.
С восемьсот шестнадцатого был избран на трехлетие по воле дворянства и
продолжал должность до сего времени.
Хлестаков (
продолжает писать.)Любопытно знать, где он теперь живет — в Почтамтской или Гороховой? Он ведь тоже любит часто переезжать
с квартиры и недоплачивать. Напишу наудалую в Почтамтскую. (Свертывает и надписывает.)
Если глуповцы
с твердостию переносили бедствия самые ужасные, если они и после того
продолжали жить, то они обязаны были этим только тому, что вообще всякое бедствие представлялось им чем-то совершенно от них не зависящим, а потому и неотвратимым.
Но когда дошли до того, что ободрали на лепешки кору
с последней сосны, когда не стало ни жен, ни дев и нечем было «людской завод»
продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум.