Неточные совпадения
Это был красивый юноша, сильный брюнет,
с умным
лицом, на котором читались твердость, решимость и непреклонность воли, но теперь во всей
его фигуре выражалась робость, почтительность и покорность перед царским величием.
В выражении этого
лица было что-то неумолимое, безнадежное, возбуждавшее страх и ужас, смешанные
с отвращением, во всех так или иначе сталкивавшихся
с ним людях, даже в
его сотоварищах, приближенных и родных, исключая самого царя Иоанна Васильевича, который любил и дорожил своим верным слугою.
— Да чем же, чем? Человек
он угодливый…
С лица только не вышел, так мы
с тобой не красные девушки, не под венец
с ним идти, а на твое знакомство
он очень льстится, и от угощенья
его тебя не убудет, — льстиво продолжал князь Никита.
— Ты опять за свое… Сказывал я тебе, тельник на
нем надет был золотой
с алмазами, не холопьему же отродью надевать такой будут. До конца прошлого года хранил я
его у себя в образной, не раз и тебе
его показывал, и только
с месяц тому назад, как Якову исполнилось восемнадцать лет, возвратил
ему. Да и по
лицу, по сложению, по разуму
его видна порода, не меня кому-либо учить различать людей…
Сидевший был брюнет: волнистые волосы густою шапкой покрывали
его красиво и правильно сложенную голову и оттеняли большой белый лоб, темные глаза, цвета, неподдающегося точному определению, или, лучше сказать, меняющие свой цвет по состоянию души
их обладателя, смело и прямо глядели из-под как бы нарисованных густых бровей и
их почти надменный блеск отчасти смягчался длинными ресницами; правильный орлиный нос
с узкими, но по временам раздувающимися ноздрями, и алые губы
с резко заканчивающимися линиями рта придавали
лицу этого юноши какое-то властное, далеко не юношеское выражение.
Лишь незадолго перед описываемым нами временем стала она как-то инстинктивно сторониться от
него, избегать беседы
с ним. Огневой взгляд
его глаз стал смущать ее, вызывая на
лицо жгучую краску стыда. Она, сама не зная отчего, стала бояться
его.
Как живой стоит перед ней Яков Потапович. Припоминает она
с ним свои игры детские: как ловко скатывал
он ее, бывало, зимой
с высокой горы, индо дух у нее захватывало! Отчего же на последях стало ей
его вдруг боязно? Не знает,
с чего стала она избегать
его сама?! Поглядит
он на нее — краскою жгучею стыда покрывается ее
лицо белое и спешит она поскорей от
него уйти, глаза потупивши.
Красавец был
он из себя: роста высокого, в плечах косая сажень, русые кудри кольцами вились, а
с лица — кровь
с молоком.
Не то, видел
он, делалось
с его братом, князем Василием, выражение
лица которого так испугало
его, что
он, отвращая могущую произойти катастрофу, решился удалить брата
с места казни.
— Поезжай домой… — наклонился
он к
нему, стоя
с ним рядом. — На тебе
лица нет… Если кто хватится тебя, я отвечу, что поехал распорядиться по хозяйству, — ведь почти все знают, что у тебя сегодня столование!..
Сам царь Иван Васильевич, которого
он сегодня увидал в первый раз по возвращении
его из Александровской слободы, страшно изменившийся,
с выражением мрачной свирепости на
лице,
с исказившимися от кипевшей в душе
его ярости чертами,
с угасшим взором,
с почти облысевшей головой, как живой стоит перед
ним…
Видит князь Василий приближающихся к плахе твердою поступью друга своего, князя Александра Борисовича Горбатого-Шуйского, рядом
с юным семнадцатилетним сыном
его Петром. Спокойно держат
они друг друга за руку и ни малейшего страха не заметно на открытых, честных
лицах обоих.
С веселым
лицом подошел
он вновь к плахе…
«
Они, званые гости… изверги… убийцы»… — пронеслось в уме князя, но
он собрал всю силу воли и
с почти спокойным, деланно приветливым
лицом пошел навстречу прибывшим.
У самого куста она остановилась, как бы кого-то поджидая, и до слуха Якова Потаповича донеслись другие, тяжелые шаги. В саду показался тот самый опричник
с знакомым
лицом, который глядел на
него из окна людской избы.
— Ну, а теперь, как ты
с ними, моя касаточка горемычная? —
с участием спросил
он, взглянув в ее
лицо.
Он не задумывался над тем, что жена
его была жива и от нее было у
него две дочери и сын, семнадцатилетний юноша, весь в мать,
с красивым, честным, открытым
лицом, не наследовавший, по счастью, ни одного из позорных свойств своего родителя. Развестись
с женой, даже умертвить ее — было так легко исполнимо и совершенно безнаказанно в те жестокие времена.
Петр Никитич, или, как звали
его все в доме от самого князя до последнего холопа, просто Никитич, был старик лет шестидесяти, седой как лунь,
с умным, благообразным
лицом и добрыми глазами, которым придавали и особую привлекательность, и задушевность расположенные вокруг
них мелкие, частые морщинки.
Яков Потапович — это был
он, как, вероятно, уже догадался читатель — узнал в лежавшем под
ним с искаженным от злобы
лицом противнике Малюту.
Несмотря на то, что для Якова Потаповича это открытие не было неожиданностью, так как предупрежденный Тимофеем, что Маша подслушала уговор Татьяны
с княжной идти сегодня вдвоем гадать над прорубью,
он понял, что цыганка устраивает ей ловушку и что ловцом явится не кто другой, как Малюта Скуратов, но все же, при встрече
лицом к
лицу и этим до физической боли ненавистным
ему человеком,
он задрожал и изменился в
лице.
Но вот до слуха
его донесся скрип снега под ногами нескольких человек и, выйдя из калитки,
он столкнулся
лицом к
лицу с Никитичем, Тимофеем и другими.
С тревогой думал
он, не дошло ли как-нибудь до
него ночное приключение, но взглянув на спокойное, как всегда,
лицо старика, встретившего
его обычной ласковой улыбкой, успокоился.
Мелькает перед царем картина изгнания архипастыря из храма Успения во время богослужения, переданная
ему исполнившим, по
его повелению, это позорное дело Алексеем Басмановым: толпы народа, со слезами бегущие за своим духовным отцом, сидящим в бедной рясе на дровнях,
с светлым
лицом благословляющим
его и находящим сказать в утешение лишь одно слово: «молитесь»… И все это несется в разгоряченном воображении царя.
Мы имели уже случай заметить, что после так печально окончившегося для
него первого столкновения
с Яковом Потаповичем
он изменился в
лице, похудел и почти постоянно находился в озлобленно-мрачном настроении.
Козлом отпущения этого состояния
его черной души были не только те несчастные, созданные по большей части
им самим «изменники», в измышлении новых ужасных, леденящих кровь пыток для которых
он находил забвение своей кровавой обиды, но и
его домашние: жена, забитая, болезненная, преждевременно состарившаяся женщина,
с кротким выражением сморщенного худенького
лица, и младшая дочь, Марфа, похожая на мать, девушка лет двадцати, тоже
с симпатичным, но некрасивым
лицом, худая и бледная.
Причину этого надо было искать не в отсутствии красивой внешности у обеих девушек, так как даже и в то отдаленное от нас время люди были людьми и богатое приданое в глазах многих женихов, державшихся мудрых пословиц «Была бы коза да золотые рога» и «
С лица не воду пить», могла украсить всякое физическое безобразие, — дочери же Малюты были далеко не бесприданницы, — а главным образом в том внутреннем чувстве брезгливости, которое таили все окружающие любимца царя, Григория Лукьяновича, под наружным к
нему уважением и подобострастием, как к «человеку случайному».
Великолепные кудри темно-каштановых волос выбивались из-под шапки и обрамляли красивое
лицо последнего
с правильными чертами; нежные пушистые усы и такая же небольшая бородка оттеняли цвет
его молодого, дышащего здоровьем
лица, к которому всецело подходило народное определение «кровь
с молоком».
Он-то и был третьим, незнакомым нам до сих пор
лицом, сидевшим в первой повозке длинного княжеского поезда вместе
с самим князем и Яковом Потаповичем.
Малюта поспешно развернул ее и стал читать. Улыбка торжества разлилась на
его безобразном, мясистом
лице.
Он вынул из-за пазухи кошелек
с золотом и бросил
его привезшему грамотку.
Наутро Григорий Семенович явился пред
лицо Малюты, — вчера еще
его благодетеля, сегодня — злейшего врага. Григорий Лукьянович внимательно выслушал доклад своего верного слуги. Возложенное на
него поручение было исполнено
с точности.
Но, повторяем, к несчастию для себя и к счастию для Григория Семеновича, она не заметила выражения
его лица, а
он поспешил снова пересилить себя и стал говорить
с ней спокойным, почти по-прежнему нежным голосом.
Татьяна ответила не сразу. Мысль, что место, где будут скрыты ее казна и сокровища, будет известно другому
лицу, не особенно ей улыбалась.
С тем, что эти сокровища
их общее
с Григорием достояние, она внутренне далеко не соглашалась, но была слишком хитра, чтобы дать
ему заметить это свое колебание. Но на этот раз она ошиблась,
он догадался и подозрительно спросил...
— Спеши, спеши, богачиха, клад зарывать… — проворчал
он и
с усилием придал своему
лицу спокойное выражение.
Оказалось, что слуги ошиблись; это приехал из Александровской слободы князь Никита,
с разрешения царя опередивший
его по дороге.
С ним было множество слуг.
С радостным
лицом обнял
он брата, поцеловал племянницу и дружески поздоровался
с князем Владимиром, Яковом Потаповичем и священником отцом Михаилом.
Яков Потапович
с благоговением посмотрел на старого князя, и яркая краска жгучего стыда залила
его красивое
лицо. Страшное негодование против самого себя внезапно возникло в
его уме.
У постели, на которой
он лежал, стояла коленопреклоненная монашенка: черный клобук
с длинною вуалью указывал на полнейшее отречение ее от мира, и этот мрачный головной убор, как и вся черная одежда, рельефно оттеняли ее худое, далеко не старое и когда-то, видимо, отличавшееся недюжинною красотою
лицо с выразительным профилем и большими, полными еще далеко не потухшего огня, глазами.
— Да… Василия… Чего ты, матушка, испугалась? — спросил
он с недоумением, видя перемену в ее
лице и то, что она судорожно схватилась рукою за спинку кровати, чтобы не упасть…
Отодвинув засов,
он вышел на берег, но не успел сделать двух шагов, как перед
ним, точно из-под земли, выросла темная фигура какого-то человека, закутанного в широкий охабень
с поднятым высоким воротником и
с глубоко надвинутою на глаза шапкою, так что
лица его не было видно.
Взгляд Иоанна загорелся болезненно-злобным огнем, а черты
лица исказились зверскою улыбкою. Это было почти постоянным последствием долгой беседы
с его кровожадным любимцем.
Почерневшее
лицо не оставляло никакого сомнения, что
он покончил
с собою, приняв громадную дозу сильного яда, того «лихого зелья», что припас
он, по
его же словам, на свой пай.
Князь Никита вздрогнул,
лицо его исказилось страшными судорогами,
он подскочил к брату и
с неимоверною силою вонзил
ему нож в горло по самую рукоятку… Ратники выпустили из рук бездыханный труп, шум от падения которого гулко раздался среди наступившей в палате мертвой тишины. Братоубийца обвел присутствующих помутившимся взглядом, дико вскрикнул и упал без чувств рядом со своею жертвою…
В
лице Петра Волынского явился искусный исполнитель этого плана;
он был, как оказалось, большой мастак снимать противни [Копии. — (Прим. автора)]
с подлинных подписей.
Тимошка Хлоп поскакал в Новгород, достал, подкупивши подьячих, множество приговоров из разных мест
с рукоприкладством архиепископа и других значительных
лиц города, и привез
их в слободу.
Вяземский быстро вскинул на
него глаза, как бы удивляясь
его смелости, но тотчас же, по торжествующему выражению
его лица, догадался, что
он пришел
с какою-нибудь важною новостью.
Царь вскочил
с кресла как ужаленный и глубоко вонзил в пол острие своего костыля. Шахматный столик
с шумом полетел на пол. Вяземский бросился поднимать
его и подбирать рассыпавшиеся шахматы. Иоанн дрожал всем телом. Гнев, ярость и злоба попеременно отражались на
его лице. Несколько времени
он не был в силах произнести слова и лишь немного оправившись прохрипел...
Петр Волынский стоял перед
ним с помертвелым от страха
лицом. Вяземский и Малюта молчали.