Императрица знала хорошо и то, что прежде очень много людей разного звания и состояния ссылалось невинно, и потому вскоре после своей коронации, 27 сентября 1742 года, обнародовала следующий указ: «Ее Императорскому Величеству сделалось известно, что в бывшие правления некоторые лица посланы в ссылки в разные отдаленные места государства, и об них, когда, откуда и с каким определением посланы, ни в Сенате, ни в Тайной канцелярии известия нет, где обретаются неведомо; потому Ее Императорское Величество изволила послать указы во все государство, чтобы где есть такие неведомо содержащиеся люди, оных из всех мест велеть прислать туда, где будет находиться Ее Императорское Величество, и с ведомостями когда, откуда и с каким указом присланы».
Неточные совпадения
Одновременно с этой сценой из дворца исчез красивый камергер
императрицы Монс де ла Кроа. Его казнили вскоре, как потом
узнала Елизавета Петровна. Все стало ясно для нее. Отец с матерью, однако, примирились. И это примирение предсказал Екатерине вещий сон.
Опасения катастрофы, однако, исчезли, государыня скоро поправилась. Впрочем, как мы уже сказали, об ее болезни
знали лишь самые приближенные лица. Всякий спрос о здравии
императрицы мог бы любопытного привести прямо в Тайную канцелярию.
Ранее этого
императрица подарила Разумовскому дворец, в котором сама жила до восшествия своего на престол. Дворец этот, как мы
знаем, был известен под именем Цесаревнина и находился на Царицыном лугу, недалеко от Миллионной, на месте нынешних Павловских казарм.
Не больший порядок был и в самом Петербурге и даже в его центральной части, где помещались дворцы. Современник
императриц Анны и Елизаветы майор Данилов рассказывает, что в его время был казнен на площади разбойник князь Лихутьев: «голова его вздернута была на кол». Разбои и грабежи были тогда сильно распространены в самом Петербурге. Так, в лежащих вокруг Фонтанки лесах укрывались разбойники, нападая на прохожих и проезжих. Фонтанка в то время, как мы
знаем, считалась вне городской черты.
Императрица Елизавета Петровна особое почтение имела к духовенству и очень часто приглашала во дворец членов Святейшего Синода, беседовала с ними и особенно, как мы
знаем, приблизила к себе своего духовника Федора Дубянского. Это был человек внушительно-благообразной физиономии, обладавший даром слова и, что важнее, умевший пользоваться благоприятными для себя минутами.
Императрица часто, как мы
знаем, от увеселения переходила к посту и молитвам. Начинались угрызения совести и плач о грехах. Она требовала к себе духовника. И являлся он, важный, степенный, холодный, и тихо и плавно лились из уст его слова утешения. Мало-помалу успокаивалась его державная духовная дочь и в виде благодарности награждала его землями, крестьянами и угодьями. Одно его имение на Неве стоило больших денег.
Независимо от неудобств местоположения Зимнего дворца, переделка его и постройка нового — временного исходили из странной, усвоенной особенно в последние годы царствования
императрицей Елизаветой Петровной привычки переезжать из одного дворца в другой, так что самые близкие придворные государыни не
знали, где и в каком дворце ее величество будет проводить ночь.
Елизавета Петровна любила, как мы уже
знаем, жизнь тихую, мирную, вдали от двора и столицы. По вступлении своем на престол она указом от 19 февраля 1742 года освободила приписанных к селу Царскому крестьян на два года от всяких работ и повинностей.
Императрица Елизавета Петровна посетила Царское Село после коронации, по прибытии из Москвы 3 февраля 1743 года. В этот день там состоялось большое празднество, а вечером была зажжена роскошная иллюминация.
Людмилу Васильевну не осмеливались осуждать, так как
знали, что
императрица Елизавета Петровна одобрила план жизни своей новой фрейлины и даже сама посетила ее на новоселье, честь, которая выпадала нечасто на долю даже и самых приближенных придворных дам.
Княжна начинала свой оригинальный ночной день с этого позднего вечера, когда Петербург наполовину уже спал, а предместье покоилось сном непробудным, в это-то несуразное для других время она принимала визиты своих друзей. Это, конечно, порождало массу сплетен, не доходивших до злословия лишь только потому, что сама
императрица, любившая все оригинальное, с добродушным смехом заметила,
узнав о таком образе жизни своей новой фрейлины...
Императрица, как мы
знаем, с самого начала царствования вступила на путь своего отца — Петра Великого. Она восстановила значение Сената, который пополнен был русскими членами. Сенат зорко следил за коллегиями, штрафовал их за нерадение, отменял несправедливые их приговоры. Вместе с тем он усиленно работал, стараясь ввести порядок в управление и ограничить злоупотребления областных властей. Но больше всего он занимался исполнением проектов Петра Шувалова.
Императрица сдержала свою клятву Всевышнему в ночь своего вступления на престол своего отца — в России была отменена смертная казнь в 1754 году, когда на Западе правительства и не думали об этом. Правда, она сохранилась для политических дел, и работа третьего брата Шувалова в застенках Тайной канцелярии напоминала времена Ушакова и Ромодановского, но тут соблюдалась такая тайна, что сама
императрица Елизавета Петровна мало
знала об усердии этого ведомства.
Подозрениями ничего нельзя было доказать, но подозрения могли остаться в голове
императрицы, да и, кроме подозрений, Екатерина Алексеевна
знала, как Елизавету Петровну должно было раздражить ее вмешательство в дела и значение, ею приобретенное.
Граф Иосиф Янович не торопился, так как
знал, что
императрица встает поздно и, как говорили про нее, превращает день в ночь. Быть может, такой же образ жизни княжны Людмилы Васильевны Полторацкой заслуживал вследствие этого одобрение ее величества. Одевшись не торопясь, граф сел в карету и велел везти себя во дворец.
Весть эта, впрочем, не могла иметь интереса для Петербурга вообще и великосветской части его в особенности, так как никто в Петербурге, кроме
императрицы и супругов Зиновьевых, не
знал офицера, носящего такое имя.
В четвертом часу дня отворилась дверь из спальни в приемную, где собрались высшие сановники и придворные. Все
знали, что это значило. Вышел старший сенатор, князь Николай Юрьевич Трубецкой, и объявил, что
императрица Елизавета Петровна скончалась и государствует его величество император Петр III. Ответом были рыдания и стоны на весь дворец.
Неточные совпадения
Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к ногам
императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «
Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние».
Императрица сидела за своим туалетом. Несколько придворных окружали ее и почтительно пропустили Марью Ивановну. Государыня ласково к ней обратилась, и Марья Ивановна
узнала в ней ту даму, с которой так откровенно изъяснялась она несколько минут тому назад. Государыня подозвала ее и сказала с улыбкою: «Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено. Я убеждена в невинности вашего жениха. Вот письмо, которое сами потрудитесь отвезти к будущему свекру».
— Вы их еще не
знаете, — говаривала она мне, провожая киваньем головы разных толстых и худых сенаторов и генералов, — а уж я довольно на них насмотрелась, меня не так легко провести, как они думают; мне двадцати лет не было, когда брат был в пущем фавёре,
императрица меня очень ласкала и очень любила.
— Это была такая графиня, которая, из позору выйдя, вместо королевы заправляла, и которой одна великая
императрица в собственноручном письме своем «ma cousine» написала. Кардинал, нунций папский, ей на леве-дю-руа (
знаешь, что такое было леве-дю-руа?) чулочки шелковые на обнаженные ее ножки сам вызвался надеть, да еще, за честь почитая, — этакое-то высокое и святейшее лицо!
Знаешь ты это? По лицу вижу, что не
знаешь! Ну, как она померла? Отвечай, коли
знаешь!
Императрица не
знала, кому предоставить спасение отечества.