Неточные совпадения
Единственно, что
было подмечено зоркими соглядатаями, — это появление в доме княжны Баратовой, в качестве своего человека,
графа Станислава Владиславовича Довудского, принятого в лучшем тогдашнем московском обществе и то появлявшегося в великосветских гостиных Белокаменной, то исчезавшего из них на неопределенное время.
Откуда он появлялся и куда исчезал — никому не
было известно, да никто об этом и не допытывался. Присутствие в гостиной княжны
графа в качестве услужливого кавалера ничуть, кстати сказать, не показалось странным, несмотря на репутацию завзятого ловеласа, которой пользовался
граф Довудский, сорокалетний красавец, неизвестно на какие средства, но всегда широко живший в столице.
Во главе поклонников последней стоял
граф Станислав Владиславович Довудский. Он
был любимцем пылкой развалины, не жалевшей для него громадного состояния ее покойного мужа. Таков
был источник доходов богатого и тароватого
графа.
Он знал, что не забыт старухой в ее завещании, и ежедневно час или два проводил около больной, но при всем этом он соображал, что ей надо найти преемницу. Такой преемницей, и самой подходящей, по мнению
графа,
была княжна Баратова. Он втерся в ее доверие под видом помощи в устройстве дел ее покойного брата.
Княжна окинула
было его снова гневным взглядом, но это
было лишь на мгновенье: она опустила глаза под неотводно смотрящими на нее черными, как уголь, глазами
графа.
— На жизнь и на смерть! — с пафосом произнес
граф. Александра Яковлевна не отвечала ничего. Так заключен
был этот странный союз.
Княжна слушала рассеянно отчеты ее поверенного против ее воли. Она, видимо, примирилась с ним, как с неизбежным злом. За последнее время она вдруг сделалась религиозной, почти ханжой, и ежедневно ездила на поклонение московским святым и на могилу брата. Под влиянием этого настроения,
быть может, она считала
графа Довудского грозным посланцем разгневанного неба.
Граф Станислав Владиславович благоговейно относился к религиозности своей доверительницы и ничем не нарушал ее стремлений к небесному. Это ему
было тем выгоднее, что к числу «земного» относились и капиталы, и доходы княжны Баратовой, над которыми он в очень скором времени уже стал полновластным распорядителем.
Панихида уже подходила к концу, как вдруг Капитолина Андреевна пошатнулась и упала на руки подоспевших мужчин, в числе которых
был и
граф Довудский, стоявший сзади княжны Баратовой.
Александр Васильевич присутствовал, чуть ли не в первые дни своей службы в Петербурге, при ссылке
графа Левенвольдта. Счастливец этот состоял камергером высочайшего двора при Екатерине I,
был первым вельможей своего времени, отличался щегольскою одеждою, великолепными празднествами и вел большую картежную игру.
Этот заключенный
был граф Левенвольдт. Воображению молодого Суворова снова представилось все слышанное им: долговременная служба
графа Левенвольдта при дворе, отменная к нему милость монаршая, великолепные палаты, где он, украшенный орденами, блистал одеждой и удивлял всех пышностью.
В Петербурге в то время говорили, что
граф возвысился посредством женщин, едва верил в бытие Бога и
был неразборчив в средствах к достижению цели. Все это производило впечатление на ум молодого Суворова. Вскоре ему пришлось присутствовать при еще более печальном зрелище.
Сама же постройка Марли возобновлена императрицей Елизаветой Петровной. При ней же
была сделана в Монплезир проходная каменная галерея, а в описываемое время окончена
графом Растрелли постройка каменной кухни, где императрица сама занималась приготовлением кушаний для своего стола, изобретая часто совершенно новые.
По задуманному ею плану и по совещанию с известным архитектором того времени
графом Растрелли, постройка дома должна
была заключаться в следующем.
Граф Герман Лесток, по происхождению француз, приехал в Россию в 1713 году и определен домашним доктором Екатерины, а в 1718 году сослан Петром в Казань, как уверяет Штелин в своих анекдотах. Со вступлением на престол Екатерины I Лесток
был возвращен из ссылки и определен врачом к цесаревне Елизавете. Он умел ей понравиться своим веселым характером и французской любезностью. Вскоре он ей представил план овладеть престолом.
Военный его гений, — замечает о Суворове
граф Милютин, — несмотря на всю свою оригинальность, выработался под влиянием классических впечатлений. Чтобы довести до степени законченности предпринятое самообразование, Суворову нужно
было иметь большую силу воли, а чтобы сладить с внутренним смыслом задачи, требовался обширный ум.
В 1759 году, в чине подполковника, он получил новое назначение и поступил под начальство князя Волконского, а затем определен к генерал-аншефу
графу Фермору дивизионным дежурным, то
есть к исправлению должностей в роде дежурного штаб-офицера или начальника штаба.
Сражение выиграно исключительно храбростью русской армии.
Граф Апраксин
был тут ни при чем. И он, и противник его, прусский фельдмаршал Левольд, соперничали друг с другом количеством наделанных ошибок, но пальма отрицательного первенства принадлежала все-таки
графу Апраксину. Последнего сменили и назначили Фермора.
Чума с быстротой переносилась из одного дома в другой, и в описываемое нами время мор
был в самом разгаре. Жители столицы впали в совершенное уныние и заперлись в своих домах, сам главнокомандующий
граф Салтыков, знакомый наш по Семилетней войне, бежал из Москвы в свою деревню. На опустелых, как бы покинутых жителями улицах там и сям валялись не убранные еще «мортусами» — как назывались эти странные люди в смоляных одеждах — трупы.
Мало того, от Петербурга
была протянута особая сторожевая цепь под начальством
графа Брюса.
Граф Довудский занимал целый флигелек, стоявший в глубине двора и состоящий из нескольких комнат, убранных также изящно и комфортабельно. Хотя он жил один с лакеем и поваром, но на всей обстановке его жилища лежал оттенок женской руки, или, это
будет даже вернее, женских рук.
— Ты придешь сегодня? Отчего ты не
была вчера? — спросил ее, улучив минуту, Сигизмунд Нарцисович, и не подозревавший, что вчерашний его разговор с
графом Довудским от слова до слова известен Капочке.
Этот ее «почтительный», «падающий до ног» поверенный
граф Довудский не
есть ли, в сущности, ее властелин. С какой неукротимой ненавистью, с какой бессильной злобой принуждена она выносить почти ежедневно присутствие около себя этой гадины.
Предоставив княжну Александру Яковлевну Баратову в распоряжение своего сообщника «московского сердцееда»
графа Станислава Владиславовича Довудского, Сигизмунд Нарцисович совершенно, впрочем, отдалился от княжны, и встречи их
были только случайные.
Зато
граф Довудский
был в доме княжны Баратовой своим человеком, поверенным, главноуправляющим и даже казался, как совершенно ложно на этот раз злые языки московских кумушек, любовником княжны Александры.
Все, конечно, поняли это в смысле глубокой скорби о брате и тех тяжелых воспоминаний, которыми
были полны для любящей сестры комнаты покойного. Истинную причину этого знали только
граф Довудский и пан Кржижановский.
Пусть она во власти этих двух негодяев, но в их молчании она уверена как в молчании сообщников, и, наконец, она от них покупает его, позволяя себя обкрадывать одному из них —
графу Довудскому. Она может, в конце концов, выделить им известную сумму и удалить от себя навсегда. Ее состояние все-таки останется огромным. Она еще может
быть счастлива!
Это озлобление горничной к барыне, не замеченное последней, не ускользнуло от зоркого глаза
графа Довудского. Подобное настроение Стеши
было ему на руку. Он искал себе в союзники близких лиц к княжне Александре Яковлевне, а на что ближе к ней
была ее камеристка, которой, как знал Станислав Владиславович, княжна всецело доверяла.
— Не она нужна мне, на что она, когда у меня
есть такая, как ты, кралечка… Назло я хочу, унизить ее, чтобы понимала, не смела швыряться такими людьми, как я… Чтобы век помнила, — объяснял Стеше
граф.
Она знала, что между
графом и ею лежит целая пропасть, что
граф меняет женщин как перчатки, что для него это — одно баловство. Она
была довольна тем, что
граф давал ей деньги без счета и вскоре ей не придется завидовать какой-нибудь Пелагее. За помощь относительно княжны Станислав Владиславович обещал ей пять тысяч — именно ту сумму, которую получила в приданое Поля.
Наконец наступил канун того дня, в который, по их расчету, он должен
был приехать. Княжна Александра Яковлевна, напившись кофе, показавшийся ей в этот день какого-то странного, но приятного вкуса, села с книжкой в своем будуаре, решив после обеда ехать к Лопухиной и провести с ней последний день разлуки с сыном. Вошедшая Стеша как-то особенно мрачно доложила о приходе
графа Довудского.
Она чувствовала во всем теле какую-то сладкую истому. Обыкновенно же она принимала
графа в гостиной. Стеша удалилась, и через минуту в будуар вошел Станислав Владиславович, плотно притворив за собою дверь и опустив портьеру. Княжна не обратила и на это внимания. Она
была в каком-то полусне. Ей даже показалось, что вошел не
граф, а «он», Николай.
И жених и невеста окружены
были ореолом — один воинской, а другая романической славы. Сигизмунд Нарцисович Кржижановский, успевший понравиться и старику Василию Ивановичу, и даже Александру Васильевичу Суворову,
был одним из шаферов невесты.
Был в числе приглашенных и
граф Станислав Владиславович Довудский, самодовольный, красивый и изящный.
Крепость Нейшлот, считавшаяся в то время одним из важнейших пограничных укреплений в северной части русской Финляндии,
была вся на ногах. Ожидали приезда его сиятельства
графа Александра Васильевича Суворова-Рымникского, имя которого в то время гремело не только на всю Россию, но далеко за ее рубежом.
Все улицы
были покрыты народом. Все посматривали на Михельскую дорогу, куда отправлен
был крестьянин верхом с приказанием дать немедленно знать, как только покажется экипаж
графа.
Суворова знали во всей старой Финляндии еще с 1773 года, когда он, по поручению императрицы, обозревал этот край. Нейшлотский бургомистр
был в то время при какой-то депутации и видел его не один раз, а комендант крепости служил прежде под начальством
графа.
Бургомистр и комендант двинулись навстречу, но с удивлением заметили, что Суворова между ними не
было. Поздравив прибывших с благополучным приездом, комендант справился о
графе.
Городские власти засуетились. Депутаты вместе с прибывшими отправились на пристань. Посадили на лодку гребцов и послали ее на озеро, на ту сторону, откуда надобно
было ждать
графа. Толпы народа хлынули на возвышение, с которого открывается вид на юго-восточную часть Саймы.
Бургомистр объяснил
графу, что обед приготовлен в городском доме. Суворов быстро повернулся и скорыми шагами пошел с башни. Все отправились за ним почти бегом. Он еще раз обошел ряды солдат и, оборотясь к коменданту, приказал им выдать по чарке водки. Заметно
было, что Александр Васильевич в хорошем расположении духа и всем доволен.
Обед прошел очень оживленно. Александр Васильевич шутил и смеялся. Он, между прочим, рассказал, что недавно ехал в простой телеге по узким финляндским дорогам и не успел своротить, как встретившийся с ним курьер ударил его плетью. Ехавший с ним адъютант хотел
было закричать, что это едет
граф, но он, Александр Васильевич, зажал ему рот.
В Фридрихсгаме Александр Васильевич жил в доме госпожи Грин, вдовы местного штаб-лекаря, лучшем во всем городе.
Граф занимал верхний этаж, а хозяйка помещалась внизу. Она
была женщина умная, ловкая, пользовалась общим уважением в городе, хорошо говорила по-русски и вполне умела угодить своему знаменитому жильцу.
Хозяйка сказала ему о наступающем дне свадьбы дочери и племянницы и просила
графа осчастливить ее,
быть посаженым отцом у ее дочери. Александр Васильевич согласился и, сверх того, вызвался
быть посаженым отцом и у племянницы, заявив, что любит обеих невест и желает познакомиться с их будущими мужьями. Госпожа Грин поблагодарила
графа за честь.
Один из ближайших к Фридрихсгаму помещиков-баронов приехал познакомиться к Суворову в огромном экипаже на восьми лошадях и просил
графа посетить его. Александр Васильевич обещал и даже назначил день. Барон пригласил к себе все местное общество, рассказывая всем, что у него
будет сам
граф Суворов.
— То
есть танцем от души, — заметил
граф.
«Польские дела не требуют
графа Суворова; поляки уже просят перемирия, дабы уложить, как впредь
быть.
После Рымникской победы, пожалованный в
графы и Русской, и Священной Римской империи, Александр Васильевич с гордостью написал письмо к своей дочери, начав его словами: «Comtess de deux empires», говорит, что чуть не умер от удара,
будучи осыпан милостями императрицы.
Наконец, последним женихом, ставшим мужем графини Суворовой,
был граф Николай Александрович Зубов. В пятницу, на Масленой 1795 года, совершилось торжественное обручение в Таврическом дворце.
— Скоро ли
будет его сиятельство,
граф Александр Васильевич? — спросил адъютант Прохора.
На другой день, 4 января, в Стрельню
была выслана, по повелению императрицы, парадная придворная карета при эскорте из чинов конюшенного ведомства. Туда же выехал навстречу своему тестю и
граф Николай Александрович Зубов. Несколько других генералов встретили его еще раньше.
Был сильный мороз, свыше 20 градусов. Несмотря на это, Суворов просидел весь переезд в одном мундире, с открытой головой, держа шляпу в руке. Его спутники,
граф Зубов и генералы Исленьев и Арсеньев, поневоле следовали его примеру.