Неточные совпадения
Усадьба князей Шестовых лежала в одной из лучших местностей Т-ской губернии. Не говоря уже
о том,
что в хозяйственном отношении именье это
было золотое дно — черноземная почва славилась своим плодородием, а «шестовская» пшеница всегда дорого стоила на рынке, — самое местоположение усадьбы
было до нельзя живописно.
Один из них
был местный земский врач Август Карлович Голь, тучный блондин с красноватым носом, красноречиво говорившим
о том,
что обладатель его не любил
выпить. Он
был постоянным врачом самого князя, которому, и то за последний год, приписывал лишь один опиум, без приема нескольких капель которого князь не мог заснуть.
Дома, еще и до поступления в пансион, и во время пансионского курса (она, как потом и сестра,
была приходящей), Анна Ивановна
напевала ей в уши,
что она красавица и при этом забавляла ее, по ее мнению, невинными рассказами
о блеске, туалетах и роскошной жизни ее тетки Зинаиды Павловны за границей, еще до замужества.
Всесторонние познания в новом учителе
были открыты князем при следующих обстоятельствах. Во время прогулок их вдвоем, князь давал ему объяснения, каким образом он подводил на дом лепные карнизы, как выводил и выращивал те или другие редкие растения,
чем лечил борзых и гончих. Забывая на старости лет
о данных им уже объяснениях, которые Николай Леопольдович твердо старался завомнить, князь возвращался снова к тому же предмету.
Он не задавался мечтами
о широкой деятельности, не требовал себе обширного горизонта; он говорил,
что можно и достаточно
быть полезным в маленьком кругу,
что принесение пользы надо соразмерять с силами и возможностью человека, он указывал на лепту вдовицы, поставленную Великим Учителем выше богатых приношений.
Быть может это происходило оттого,
что она сама не располагала большими деньгами, глядя из рук мужа, но только ему приходилось прибегать к вымышленным рассказам
о бедственном положении его семьи,
о старых студенческих, его беспокоящих, долгах,
о чем будто бы ему сообщают и напоминают в получаемых им из Москвы письмах, и только тогда княгиня, желая его утешить, раскошеливалась, но при этом, — он это заметил, — на ее лицо всегда набегала какая-то тень.
К чести князя Дмитрия Павловича надо сказать,
что он
был весьма невысокого мнения
о геральдических достоинствах, и молодого энергичного труженика науки далеко ее считал неравною партиею для княжны Шестовой.
Николай Леопольдович тотчас сообразил,
что это
было письмо княжны Лиды, уведомляющей князя
о предстоящем ее браке с Шатовым.
— Не беспокойся, — заметила она ему, — я уже успела внушить ей мысль
о глубоком годичном трауре и
о том,
что свадьба ранее этого срока
была бы оскорблением памяти покойных отца и дяди, а год — много времени.
Княжна Маргарита Дмитриевна согласилась жить вместе с теткой.
О согласии покорной во всем сестре княжны Лиды нечего
было и говорить, тем более,
что в Москве жил Шатов. Он
был единственным яблоком раздора между сестрами.
— Друг моего жениха
будет и моим другом, я там много слышала от него
о вас,
что заранее вас полюбила! — с чувством пожала молодая девушка руку представленного ей Карнеева.
Чтобы
быть справедливыми, надо заметить,
что мысль
о том,
что подобное открытие может убить ее младшую сестру, не приходила в голову княжне Маргарите.
Быть может, она и не решилась бы на такую страшную игру, или же со стороны Николая Леопольдовича потребовалось бы более усилий склонить ее на такое преступление.
— Я должен тебе заметить,
что при такой жизни, которую ведешь ты с твоими племянницами, процентов ни с твоего капитала, ни с капиталов княжны Лиды, не говоря уже
о грошах, принадлежащих княжие Маргарите, не хватит. Придется проживать твой и княжны Лиды капитал,
что было бы нежелательно, а относительно капитала, завещанного последней, даже неудобно — в нем может через несколько месяцев потребовать от тебя отчета Шатов.
— Успокойтесь, ради Бога,
о чем же вы плачете, все перемелется мука
будет! — бессвязно заговорил он.
По уходе Антона Михайловича, Карнеев опустился на колени перед образами в теплой молитве
о своем друге. Он молился
о том, да избавит его Он, Всемогущий, от тлетворного влияния губящей его женщины. Да исторгнет из сердца его роковую страсть. Да просветит Он его ум там, вдали, в разлуке с нею. Он не знал,
что самая поездка Шатова за границу — дело тлетворного влияния этой женщины, то
есть княжны Маргариты Дмитриевны,
что лишь подчиняясь всецело ее сильной воле, уезжал из России Антон Михайлович.
—
О чем же
было убиваться? На наш век хватит, а после нас… Apres nous le déluge! — улыбнулась разнежившаяся княгиня.
Княгиню Зинаиду Павловну такой исход этого дела страшно поразил, так как она, несмотря на то, Гиршфельд, как мы видели, объявил ей прямо,
что деньги потеряны безвозвратно, все-таки надеялась. Благодаря отчасти этой надежде, она подарила княжне Маргарите пятьдесят тысяч рублей и обещала после своей смерти отказать ей полтораста, когда та, узнав как бы случайно
о потере ею всего ее состояния, подняла крик,
что будет жаловаться на Гиршфельда и сотрет его с лица земли.
— Чтобы не огорчать меня. Повторяю тебе,
что я не хочу, чтобы у кого-нибудь из нас
была даже мысль
о деньгах, дела мои идут, слава Богу, хорошо, на мой век хватит, а тебя… тебя я не переживу.
Весть об отравлении княгини и
о сознании в совершении этого преступления княжны Маргариты Дмитриевны с быстротою молнии облетела весь город. Баронесса Ольга Петровна Фальк
была страшно возмущена,
что преступница жила у нее и даже ночь после совершения преступления это «исчадие ада», как она называла княжну, провела под ее кровлей.
В городе только и говорили,
что о нем и с нетерпением дожидались дня, когда дело
будет назначено к слушанию.
С некоторыми из лакеев он
был в близком знакомстве и видел по их вопросительным физиономиям,
что они не прочь
были бы расспросить его кой
о чем, рискуя даже заставить дожидаться своих господ, полагая, и, вероятно, не без основания, вознаградить их за это ответами швейцара.
Последний тоже отличал ее от князька и княжен, во-первых из пренебрежения к их аристократическому происхождению, которое молодой энтузиаст считал почему-то непременно соединяющимся с врожденным скудоумием, и даже при них очень любил распространяться
о вредном влиянии каст на умственное развитие представителей, а во-вторых и потому,
что Александрина
была несомненно красивее обеих княжен, из которых Софи
была совершенно бесцветная блондинка, и лишь Анюта обещала
быть пикантной, темной шатенкой,
что блистательно и исполнила, когда ей пошел шестнадцатый год.
Княгиня, так как дело касалось не ее дочерей, не обращала ни малейшего внимания на занятия принятой из милости в дом сироты, как она называла Александрину некоторым знавшим
о ее существовании знакомым, тем более,
что и занятия эти, согласно намерениям княгини, должны
были вскоре прекратиться.
— Посмотрим,
что будет… — порой произносила она вслух. —
О, если это так, то он в моих руках! — доканчивала она течение своих мыслей.
Хотя он и высказал княжне,
что не боится ее показания
о соучастии, но это
была только угрожающая фраза, в душе же он хороша понимал,
что малейшее неосторожное слово
о нем при допросе поведет к привлечению его к следствию, при котором всякая мелочь может вырасти в грозную улику, да и самое показание
о нем княжны, при ее чистосердечном сознании, при отношениях его к семье Шестовых, явилось бы сильным доказательством против него.
— Да, повторяю, удивило, а вкратце узнав от баронессы вашу историю, услышав
о вашем воспитании,
о вашем образовании,
о которых я догадывался ранее по вашим манерам, мое удивление возросло еще более, и я вполне понимаю,
что это
было только временное положение,
что у вас должны
быть виды на более широкую деятельность.
Несмотря на усталость от проведенного в беготне по городу дня и на выпитую в изрядном количестве водку, Петухов не мог заснуть. Сообщение Никиты Лаврентьева
о встрече им Гиршфельда у монастырской рощи близ Т. после обедни, в день обнаружения преступления княжны Маргариты Шестовой, положительно жгло ему мозг. Он репортерским чутьем догадывался,
что в этом обстоятельстве
есть нечто очень важное.
Внимательно, как уже мы сказали, следя за известиями
о деле об отравлении княгини Шестовой ее племянницей, Николай Ильич, преследовал одну мысль, найти в нем хотя бы малейший намек на участие Гиршфельда и, опираясь на знание его отношений к подсудимой, сорвать с последнего денежный куш и начать на него издание собственной газеты,
что было уже несколько лет заветною мечтою Петухова.
Он отказался, чувствуя,
что в ее присутствии, при подобной обстановке, он не
будет в состоянии сделать глотка, и пробормотал что-то
о неотложных делах.
Вскоре, впрочем, она увидела,
что казенная сцена не может удовлетворить ее самолюбию, ее жажде выдающегося успеха: она попала в театральную толпу, ей давали изредка маленькие роли в водевилях с пением, —
что было далеко не то,
о чем она мечтала. Горькое разочарование действительности не только не отняло, не уменьшило, но даже увеличило ее энергию. Она решила устроить свой театр и послужить искусству, став во главе этого артистического предприятия, дабы через него составить себе имя.
Это
была правда; но увы, владелица чудодейственного «бабьего хвоста» обладала одним недостатком: она не знала арифметики. Несмотря на ежедневные полные сборы, расходы
были так велики, состав труппы так громаден, оклады такие баснословные,
что не только нельзя
было думать
о барышах, — не для них и начала она дело, — но надо
было постоянно принимать средства, как свести концы с концами. Денег не
было, и Львенко нуждалась постоянно. Об этом знал Гиршфельд, и на это рассчитывал.
Флегонт Никитич повествовал
о том, как, года за два до своего отъезда из Сибири, он составлял на пароходе «Коссаговский», во время остановки его у Нарыма, акт
о самоубийстве ехавшего на службу иркутского городового врача, Антона Михайловича Шатова, оставившего после себя записку,
что он завещает все находившееся при нем имущество и деньги тому полицейскому офицеру, который
будет составлять акт
о его самоубийстве, причем просить его похлопотать, чтобы его похоронили рядом с той арестанткой, которая только
что умерла на барже.
— Я давно
была уверена,
что этот Гиршфельд виновнее самой княжны в смерти Зинаиды Павловны, но, как ловкий и юркий жид, сумел избежать даже малейшего подозрения. Если только княжна написала доктору Шатову что-нибудь
о своем деле, то, вероятно, она упоминала
о нем. Это
будет против него доказательство. Я ему продам бумаги, но за хорошую цену. Понял?
Последний, несмотря на то,
что Виктор не говорил ему ни слова
о своих отношениях к Александре Яковлевне,
был вполне убежден,
что у его друга Гиршфельда, со времени пребывания Гарина в Москве, выросли рожки. Это льстило самолюбию учителя: он радовался успехам своего ученика.
Ничего не смысля в делах, Виктор имел весьма смутное понятие
о том,
что у него
есть отдельное от отца состояние.
Красивая рука Анны Аркадьевны, украшенная дорогими кольцами, с потухшей папиросой бессильно откинулась на ручку дивана: видно
было,
что ее обладательница
о чем-то задумалась, что-то соображает. Перед ней на столе лежал лист бумаги, сплошь исписанный цифрами. Изящные бронзовые часы, стоящие на камине, показывали половина первого. В передней послышался звонок.
Хмель выскочил из головы Путилова. Он понял,
что участь его решена и
что надо сделать предложение. Он его и сделал. Мать и дочь выразили согласие. Жениха оставили обедать. Возвратившийся домой князь Василий отечески заключил его в объятия и облобызал. За обедом
было подано шампанское и выпито за здоровье жениха и невесты. В этот же вечер Сергей Николаевич сообщил своему отцу
о сделанном им предложении и
о полученном согласии, умолчав, конечно, об обстановке.
Сплетни относительно Мосовой шли еще далее, не говоря уже
о том,
что уверяли,
что будто бы все ее рассказы и сценки, помещаемые изредка в газетах и журналах, принадлежали не ей, а ее покойному сожителю; рассказывали совершенно уверенным тоном,
что она еще ранее, нежели сойтись с литератором,
была замужем,
что муж ее жив — называли даже фамилию: Елкин — и
что она вышла заведомо от живого мужа.
— Так
было надо. Слушайте дальше! Ее сиятельство, считая меня своим единомышленником, пустилась со мной в откровенности и созналась,
что она сама давно задалась этою мыслью,
что прошение уже почти готово, но
что она не знает только подробностей ваших дел и ее затрудняет выбор опекуна. Я, конечно, согласился прийти к ней на помощь и в том, и в другом случае — обещался прислать ей выписку
о ваших делах и рекомендовал опекуна. Кого, как вы думаете?
Агнесса Михайловна, со своей стороны посвященная отчасти Гиршфельдом в дела князя, в той мере, в которой первый находил это нужным, дала ему слово не расспрашивать Владимира
о делах и не вмешиваться в них, за
что Николай Леопольдович обещал ей
быть постоянно на страже интересов ее и ее семейства.
«
Будь что будет?» — махнул рукой Николай Леопольдович, но решил, впрочем, чтобы не раздражать Петухова, ни одним словом не упоминать
о его бестактной выходке с письмом.
— Как какие? — воззрился на него Петухов. — Уж мы ли вас не восхваляли на все лады, как светило не только московской, но даже русской адвокатуры, но это в сторону. Я лучше
буду говорить не
о том,
что мы печатали, а
о том,
о чем мы умалчивали. В печати в наше время чаще всего молчание является именно золотом.
О ямщицком деле мне
было известно — я промолчал; несчастный случай с покойным Иваном Флегонтовичем тоже
был из подозрительных.
Своей своеобразной торопливой походкой, соединенной с постоянным передергиванием плеч,
что происходило от тяжелых вериг, которые он постоянно носил на теле, вошел он в комнату, где его ожидала княгиня с дочерьми. Положив, вместо благословения, на голову каждой из них крестообразно свои руки
о. Иоанн справился
о больном. Княгиня провела его в спальню. Князь
был в забытьи.
По окончании молебна из спальни послышался слабый голос больного и княгиня поспешила туда. Князь
был в полном сознании и чувствовал себя сравнительно лучше. Узнав,
что о. Иоанн в их доме, он пожелал его видеть. Приняв от него благословение, он попросил жену и дочерей удалиться.
На другой день рано утром Антон Михайлович отправился к Луганскому, застал его в сравнительно трезвом состоянии, обстоятельно расспросил
о деле, рассмотрел имевшиеся у него документы и объявил,
что у него
есть адвокат, который возьмется вести его дело на свой счет,
что этот адвокат — известный присяжный поверенный Николай Леопольдович Гиршфельд. Кроме Луганского, Милашевич застал дома и жену его, и ее, как выразился старший дворник, «воздахтора».
Духовная консистория в разрешении заданного ей просителем вопроса постановила частное определение
о том,
что брак этот, при наличности только указанных просителем данных, должен
быть признан недействительным.
Когда же тот заикнулся
было о том,
что необходимо возбудить против его бывшего опекуна и поверенного последнего дело в уголовном порядке, то Владимир Александрович вспылил...
Дело этим не двинулось ни на шаг. Главные хлопоты и расходы, сопряженные с ними и поездкой в Берлин,
были еще впереди. Надо
было позаботиться
о деньгах, тем более,
что и до этого времени на содержание Луганского, его жены и Деметра
была израсходована уже порядочная сумма. Этим и занялся прежде всего Гиршфельд.
Оказалось,
что в сношениях с Деметром
был Дмитрий Вячеславович, давно уже недовольный Гиршфельдом; он расспросил у Николая Леопольдовича, когда тот приехал в Москву,
о местопребывании Луганского, уведомил письмом Егора Егоровича, который вместе с Надеждой Петровной, узнав из того же письма,
что не нынче завтра должны получить деньги из банка, поехали за ним и случайно встретились в г. В-не.
За благополучный исход для дела, возбужденного по доносам князя Владимира и барона Розена, Гиршфельд
был покоен, хотя дело это, по собранным им сведениям, все еще находилось в рассмотрении прокурорского надзора. Тревожила его полученная прокурором жалоба Луганского,
о чем он узнал тоже стороной, хотя по ней еще не приступали к производству следствия.