Неточные совпадения
Свой ежедневный режим княгиня также не изменяла для гостей, которые, по большей части соседние помещики и губерские власти, по несколько дней гостили в Шестове, ведя себя совершенно как
дома, заказывали себе в какое хотели время завтраки (два повара, один переманенный
князем из клуба, а другой старик, еще бывший крепостной, работали, не покладая рук, в обширной образцовой кухне), требовали себе вина той или другой марки из переполненных княжеских погребов, не мешали хозяевам, а хозяева не мешали им, и обе стороны были чрезвычайно довольных друг другом.
Около трех часов водил
князь Гиршфельда по
дому, саду, оранжереям, старому парку, заднему двору и псарне, подробно объясняя ему способ постройки
дома, которую он производил сам, так как был архитектором-дилетантом, указывая на редкие растения, которые он выводил собственноручно, на породы и свойство псов и прочее.
Всесторонние познания в новом учителе были открыты
князем при следующих обстоятельствах. Во время прогулок их вдвоем,
князь давал ему объяснения, каким образом он подводил на
дом лепные карнизы, как выводил и выращивал те или другие редкие растения, чем лечил борзых и гончих. Забывая на старости лет о данных им уже объяснениях, которые Николай Леопольдович твердо старался завомнить,
князь возвращался снова к тому же предмету.
Он передал ей в коротких словах сцену обручения у постели умирающего и то, что Шатов после смерти
князя Дмитрия счел нужным объявить всем о его положении в его
доме.
— А в том, что
князь отравлен, конечно домашними, так как посторонних в
доме не было, разве есть логика? У кого какие мотивы могли бы быть для этого? — спросил Карамышев.
В
доме покойного
князя Дмитрия Павловича все шло своим печальным чередом.
С колокольни небольшой, но прекрасно отделанной иждивением покойного
князя Александра Павловича, церкви села Шестова несся заунывный похоронный звон. По прибытии городского духовенства, в княжеском
доме была отслужена панихида, и гроб на руках был вынесен из
дома.
— И не только в
доме, — продолжала княгиня, как бы не слыхав возражения, — но и в Петербурге! Такова непременная воля не только моя, но и
князя Василия.
Мягкий по природе, воспитанный
дома, не испытавший на себе влияния товарищеской среды учебного заведения, созидающей характеры юношей, балованный сынок боготворившей его матери,
князь Виктор Васильевич Гарин вступил в самостоятельную жизнь сперва юнкера, а потом офицера с смутными, неопределенными взглядами на жизнь, — без знания и конечно, без всякого умения распознавать окружающих его людей, и даже, странно сказать, без точного понятия о добре и зле.
Почти с благоговейным трепетом явился он первый раз приятелем и собутыльником главы и коновода блестящей плеяды молодых людей —
князя Владимира Александровича, которого он знал и встречал раньше в родительском
доме, но тот, к крайней обиде для последнего, на него, кандидата в воины, не обращал ни малейшего внимания.
Самою равною для нее партиею, по мнению и приговору высшего судилища петербургского большого света, разделяемому и родителями красавицы, был
князь Владимир Александрович Шестов, но с ним-то княжна Анна и вела себя еще загадочнее, чем с другими: она прямо не обращала на него ни малейшего внимания, всецело и всюду игнорируя его присутствие, даже у себя
дома.
— Доложите
князю Василию Васильевичу, если он
дома, что я прошу его тотчас же пожаловать ко мне! — сказала она вошедшей камеристке.
Вернувшись из места своего заключения в
дом своей жены,
князь застал у нее тестя и тещу. Семейный синклит изрек ему свое решение.
Мелкие лепты, как его, так и других друзей
дома, в сокровищницу Марьи Викентьевны, в виду появления в семье Боровиковых такого, выражаясь актерским языком, «жирного карася», как
князь Владимир, за ненадобностью прекратились, что отразилось на хозяйственном бюджете Анны Александровны, и она была очень довольна.
— Теперь я понимаю! — щелкнул
князь ногтем. — Надо принять меры. Я соберу деньги и уплачу, хотя мне это будет очень трудно, но, или он женится на Ляховой, или я выгоню его из
дома…
— Ошибаетесь, отец мой, у меня есть оправдание, но оно вместе с тем и ваше обвинение, я истратил все эти деньги на девушку, которую вы лишили состояния и крова, а я чести и доброго имени, сто тысяч рублей, завещанных словесно на одре смерти моим дядей,
князем Иваном, его побочной дочери Александре Яковлевне Гариновой, она получила сполна. Остальное пошло также на нее и явилось лишь небольшим вознаграждением за то унижение, которое она терпела в
доме ее ближайших родственников, в нашем
доме.
— В таком случае я попрошу вас выехать немедленно из моего
дома, забыть, что у вас есть отец и мать… Я вас проклинаю!.. — хриплым голосом закричал
князь Василий, вскакивая с кресла и указывая сыну на дверь...
— Поверьте,
князь, я умею ценить людей, приносящих для меня жертвы и идущих из-за меня на преступления, — подарила его Пальм-Швейцарская ласковой улыбкой, когда он рассказал ей все происшедшее с ним в родительском
доме, и протянула ему руку.
Богатый, образованный юноша естественно вырывался из своей среды и, случайно сойдясь с
князем Виктором Гариным, попал в
дом его родителей, а через них в другие
дома великосветского Петербурга.
Через неделю, в присутствии только двух шаферов, Князева и
князя Гарина, в церкви Св. Бориса и Глеба, что на Арбатской площади, совершилось бракосочетание присяжного поверенного Николая Леопольдовича Гиршфельда с вдовою канцелярского служителя Степанидой Павловной Сироткиной. Дети Стеши были заранее перевезены в
дом Николая Леопольдовича. Туда же из церкви отправились и молодые. Приехавшие с ними шафера, выпив по бокалу шампанского, удалились по своим комнатам. Стеша с мужем остались одни.
Князь отвечал ей невпопад, находясь в состоянии пугливого ожидания. Стук каждого подъезжавшего к
дому экипажа (квартира Гиршфельда была на первом этаже) заставлял его нервно вздрагивать.
Ни единым словом
князь не выражал свою последнюю волю, — воля эта, впрочем, была им высказана в составленном вскоре после изгнания Виктора из родительского
дома завещании, по которому
князь оставлял после своей смерти все свое состояние своей жене, предоставляя обеспечение детей ее усмотрению, с тем, впрочем, чтобы выдача
князю Виктору не превышала назначенных ему отцом двухсот рублей в месяц.
По окончании молебна из спальни послышался слабый голос больного и княгиня поспешила туда.
Князь был в полном сознании и чувствовал себя сравнительно лучше. Узнав, что о. Иоанн в их
доме, он пожелал его видеть. Приняв от него благословение, он попросил жену и дочерей удалиться.
С сестрами
князь Виктор встретился тоже чрезвычайно холодно. Его думы и мысли были на самом деле далеко от родительского
дома — они вертелись постоянно, как белка в колесе, около «божественной» Александры Яковлевны.
Если бы
князь Василий обладал прежнею прозорливостью, то по одному апатичному выражению лица сына он понял бы, как далек последний не только от искреннего желания исполнить последнюю его волю, но даже вообще от всей этой тяжелой обстановки родительского
дома. К счастью для умирающего, он от непривычного волнения ослаб и впал в забытье. До самой смерти, последовавшей недели через две после описанной нами сцены, он не приходил в полное сознание и умер тихо, как бы заснув.
Его клевреты, из числа которых вышел
князь Виктор Гарин, живший в
доме матери, снова совершенно обеспеченный, и за последнее время переменившийся совершенно, исправившийся во многом, кроме своей фатальной страсти к Александре Яковлеве, рыскали по стогнам столицы, как ищейки, разыскивая крупные дела или точнее крупные гонорары.
Дела после
князя Василия оказались в большом беспорядке. Княгиня Зоя Александровна, потрясенная смертью мужа и появлением у его гроба Александрины, отправилась вместе с дочерью, княгиней Анной Шестовой, и внуком, сыном последней, по предписанию докторов, лечиться за границу. Они уехали в самом конце зимы и располагали вернуться через год. Они звали с собой и сына, но он наотрез отказался и остался один в громадном княжеском
доме.
Возвращение
князя Виктора в родительский
дом и наступившее сравнительное спокойствие в этой семье раздражало и дразнило ее.
Приступлено было к продаже и залогу вещей, и наконец была продана вся роскошная обстановка квартиры, и
князь с Зыковой и детьми переехали в меблированный
дом на Пушкинской улице, заняв сперва два прекрасно обставленных номера.
Весть о самоубийстве
князя Гарина в квартире артистки Пальм-Швейцарской с быстротою молнии облетела весь
дом. Старший дворник тотчас же распорядился послать за полицией, которая и не замедлила явиться. Едва затворилась парадная дверь квартиры за вошедшими в нее помощником пристава и письмоводителем, как к подъезду подкатила коляска Александры Яковлевны.
Князь, просидев целую неделю
дома с обвязанным лицом и, получив за это время с Гришфельда через Агнессу Михайловну двадцать пять рублей, был очень доволен, револьвера не купил и вскоре примирился с Дмитрием Вячеславовичем.
«Отдать матери!» — мелькнуло в ее уме, но она не хотела, чтобы мать знала о существовании этой бумаги, и кроме того, Марья Викентьевна была далеко не аккуратной, у нее никогда ничего не было заперто, и
князь, бывая в ее
доме, мог свободно стащить драгоценную бумагу, на которую Зыкова возлагала все свои последние надежды. Под влиянием минуты она решила передать ее на сохранение тому же Николаю Леопольдовичу. Задумано — сделано.
Уговорить
князя Владимира оказалось не трудно, хотя по возвращении Агнессы Михайловны домой, он набросился на нее чуть не с кулаками, как она смела оставаться в том
доме, где ему нанесли такое тяжкое оскорбление, и изрекал почти целую ночь и утро по адресу Николая Леопольдовича всевозможные угрозы.
Неточные совпадения
— Ладно. Володеть вами я желаю, — сказал
князь, — а чтоб идти к вам жить — не пойду! Потому вы живете звериным обычаем: с беспробного золота пенки снимаете, снох портите! А вот посылаю к вам заместо себя самого этого новотора-вора: пущай он вами
дома правит, а я отсель и им и вами помыкать буду!
— А я стеснен и подавлен тем, что меня не примут в кормилицы, в Воспитательный
Дом, — опять сказал старый
князь, к великой радости Туровцына, со смеху уронившего спаржу толстым концом в соус.
В Ергушове большой старый
дом был давно сломан, и еще
князем был отделан и увеличен флигель.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими
князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись
дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
— Случайно-с… Мне все кажется, что в вас есть что-то к моему подходящее… Да не беспокойтесь, я не надоедлив; и с шулерами уживался, и
князю Свирбею, моему дальнему родственнику и вельможе, не надоел, и об Рафаэлевой Мадонне госпоже Прилуковой в альбом сумел написать, и с Марфой Петровной семь лет безвыездно проживал, и в
доме Вяземского на Сенной в старину ночевывал, и на шаре с Бергом, может быть, полечу.