Неточные совпадения
— Так…
Начинать карьеру с займа плохое дело. Это значит строить здание на песке. Если впоследствии случится нужда и надо будет перехватить, поверьте, вы у меня не встретите отказа, но на обстановку, будто бы нужную
для адвокатской лавочки (ваше собственное выражение), хоть сердитесь на меня, не дам…
Получив согласие княгини Зинаиды Павловны на усиленное ухаживание «
для вида» за княжной Маргаритой, Гиршфельд на другой же день
начал свои тонкие подходы к княжне.
— Путь наживы, — медленно
начал он. — Жизнь — это борьба за существование. Все средства хороши
для достижения единственного рычага земного счастья — богатства. Золото, золото, золото в наше время — все.
— Не совсем так, — заметил Николай Леопольдович, — и я не вижу причин
для трагических возгласов. Она всегда была болезненной девушкой, смерть отца и дяди уже надломили ее, и чахотка
начала развиваться: рано или поздно она должна была свести ее в преждевременную могилу, так не лучше ли, что это случится теперь, а не тогда, когда она была бы госпожою Шатовой, и двести тысяч, которых вы теперь единственная наследница, были бы в чужих руках.
На другой день по прибытии княгини Шестовой в Т. рано утром в конторе гостиницы «Гранд Отель» была получена на ее имя телеграмма из Москвы, Лакей, призванный в контору
для вручения ее по принадлежности, вспомнил, что ее сиятельство приказала ему накануне разбудить ее в девять часов, и несмотря на то, что был девятый час в
начале, полагая, что приезжая ждала именно эту телеграмму, отправился стучаться в дверь первого номера.
«Вот она, эта Сибирь! Непривлекательна, хотя это одни из ее первых аванпостов, но
для меня все безнадежно потеряно. Здесь, по крайней мере, год тому назад была и она, да, почти год, в прошлом году в конце августа или в
начале сентября она должна была отправиться с партиею. Мне сказал это смотритель московской пересыльной тюрьмы».
Сбросив халат и юркнув под ватное, сшитое из ситцевых лоскуток одеяло, он потушил свечку и
начал соображать. Он внимательно следил за газетными известиями о деле княжны Маргариты, так как знал отношение к ней своего благоприятеля — Николая Леопольдовича,
для которого обделывал разные делишки среди купечества, и чуял его косвенное участие в этом деле, но ухватиться за малейшее доказательство не мог.
— Вы говорили, —
начал Николай Леопольдович, — что
для издания газеты вам нужно двадцать пять тысяч рублей.
Это была правда; но увы, владелица чудодейственного «бабьего хвоста» обладала одним недостатком: она не знала арифметики. Несмотря на ежедневные полные сборы, расходы были так велики, состав труппы так громаден, оклады такие баснословные, что не только нельзя было думать о барышах, — не
для них и
начала она дело, — но надо было постоянно принимать средства, как свести концы с концами. Денег не было, и Львенко нуждалась постоянно. Об этом знал Гиршфельд, и на это рассчитывал.
Несколько метких замечаний и громких фраз последнего, брошенных в кратковременном разговоре, так понравились недалекому по уму отпрыску древнего рода князей Шестовых, что он, разгоряченный к тому же винными парами,
начал умолять своего нового знакомца разделить с ними компанию, на что тот, поломавшись
для вида и изрек несколько высокопарных демократических сентенций, согласился.
— Непременно, непременно буду и
начну ухаживать за вами с
начала, а вы поскорей надумайтесь отвечать —
для меня это теперь очень важно, я одинок совершенно, — весело
начал он, но окончил эту фразу так серьезно, что Агнесса Михайловна окинула его вопросительно-проницательным взглядом.
Николай Леопольдович
начал с того, что написал графине почтительное письмо, в котором в самых изысканных и витиеватых выражениях просил, как милости, личного свиданья, необходимого
для переговоров, касающихся вопросов ее фамильной чести, но не получил ответа.
Для менее настойчивого в преследовании своих целей человека, нежели Гиршфельд, дело показалось бы пропащим, но Николай Леопольдович унывал не долго и
начал свои подходы с другой стороны.
— Письму я не поверила, — после некоторой паузы снова
начала она, — князю Сергию, передавшему мне чужие слова — тоже, потому что я единственная представительница на земле рода графов Завадских, у нас с покойным мужем, единственным сыном своих родителей, детей не было, следовательно поддержка славы рода и фамильной чести всецело лежит на мне, а я лично не сомневаюсь, что я их ревниво охраняю и опасности
для них до конца моей жизни не вижу.
Был седьмой час в
начале, дома сидели только она, да Агнесса Михайловна. Барышни гуляли, а
для завсегдатаев не наступило еще время.
— Я должен вас сообщить, князь, неприятную
для вас новость, —
начал он.
— Во-первых, — снова медленно
начала она, — вы совершенно напрасно притворяетесь. Эта заметка встревожила вас больше, нежели меня, так как мы с вами очень хорошо понимаем, что это далеко не газетная утка.
Для нас с вами, не говоря об остальной читающей публике, намек слишком ясен… Надеюсь вы согласны?
Он и не ошибся. Князь Владимир, выбежав, как сумасшедший, из квартиры своего поверенного, сел в пролетку и приказал ехать в Европейскую гостиницу. Дорогой на него напало раздумье. От природы малодушный, он жил настоящей минутой, мало заботился о будущем; он
начал сожалеть, что отказался от предложенных ему Николаем Леопольдовичем пяти тысяч, которые он считал нужными
для него до зарезу.
Она говорила это сама себе с непоколебимой уверенностью. Она ждала тоже свиданья с князем наедине, но свиданья случайного, чтобы он не догадался, что оно подготовлено и
начал сам необходимый
для нее разговор. Она, как мы видели, дождалась.
— Эта тысяча рублей является
для вас, дорогой Александр Алексеевич, лишь небольшим задатком, — медоточивым голосом
начал Гиршфельд. — Разве я не понимаю, сколько услуг сделали вы мне в этом деле, вы были главным моим сотрудником и несли в нем самые тяжелые обязанности. Пробыть более года с глазу на глаз с этим идиотом, одно уж чего-нибудь да стоит.
— А я на вашу просьбу моей руки
для князя Виктора, — снова
начала Пальм-Швейцарская, — отвечу то же, что ответила ему в Москве в первое наше свидание после насильственной разлуки: актриса Пальм-Швейцарская отказывается сделаться княгинею Гариной. Я хотела иметь удовольствие повторить вам лично, ваше сиятельство!
Агнесса Михайловна упорно молчала. Наконец приехали в город. Возник вопрос: откуда взять денег
для уплаты за карету? Князь уже довольно миролюбиво
начал совещаться с Зыковой. Решили ехать к ее матери. Мария Викентьевна обругала их обоих и отказала на отрез.
— Мой-то что опять наделал, уж вы простите ради Бога его
для нынешнего радостного дня. Он совсем каким-то дураком беспардонным стал! — со слезами на глазах
начала Зыкова.
Неточные совпадения
Но на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире.
Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а смотрели в оба, и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно
для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их не осенила мысль: «А ну как, братцы, нас за это не похвалят!»
Поэтому почти наверное можно утверждать, что он любил амуры
для амуров и был ценителем женских атуров [Ату́ры (франц.) — всевозможные украшения женского наряда.] просто, без всяких политических целей; выдумал же эти последние лишь
для ограждения себя перед начальством, которое, несмотря на свой несомненный либерализм, все-таки не упускало от времени до времени спрашивать: не пора ли
начать войну?
Источник, из которого вышла эта тревога, уже замутился;
начала, во имя которых возникла борьба, стушевались; остается борьба
для борьбы, искусство
для искусства, изобретающее дыбу, хождение по спицам и т. д.
Человек приходит к собственному жилищу, видит, что оно насквозь засветилось, что из всех пазов выпалзывают тоненькие огненные змейки, и
начинает сознавать, что вот это и есть тот самый конец всего, о котором ему когда-то смутно грезилось и ожидание которого, незаметно
для него самого, проходит через всю его жизнь.
Для того же, чтобы теоретически разъяснить всё дело и окончить сочинение, которое, сообразно мечтаниям Левина, должно было не только произвести переворот в политической экономии, но совершенно уничтожить эту науку и положить
начало новой науке — об отношениях народа к земле, нужно было только съездить за границу и изучить на месте всё, что там было сделано в этом направлении и найти убедительные доказательства, что всё то, что там сделано, — не то, что нужно.