Неточные совпадения
Из штаба нашего корпуса пришел приказ: обоим госпиталям немедленно свернуться и завтра утром идти
в деревню Сахотаза, где ждать дальнейших приказаний. А как же
быть с больными, на кого их бросить? На смену нам должны
были прийти госпитали другой дивизии нашего корпуса, но поезд наместника остановил на железной дороге все движение, и
было неизвестно, когда они придут. А нам приказано завтра уходить!
Назавтра нам приказано
было перейти на другую сторону железной дороги и стать
в деревне Сяо-Кии-Шинпу, за полверсты от станции…
Внесли солдата, раненного шимозою; его лицо
было, как маска из кровавого мяса,
были раздроблены обе руки, обожжено все тело. Стонали раненные
в живот. Лежал на соломе молодой солдатик с детским лицом, с перебитою голенью; когда его трогали, он начинал жалобно и капризно плакать, как маленький ребенок.
В углу сидел пробитый тремя пулями унтер-офицер; он три дня провалялся
в поле, и его только сегодня подобрали. Блестя глазами, унтер-офицер оживленно рассказывал, как их полк шел
в атаку на японскую
деревню.
Наша
деревня с каждым днем разрушалась. Фанзы стояли без дверей и оконных рам, со многих уже сняты
были крыши; глиняные стены поднимались среди опустошенных дворов, усеянных осколками битой посуды. Китайцев
в деревне уже не
было. Собаки уходили со дворов, где жили теперь чужие люди, и — голодные, одичалые — большими стаями бегали по полям.
В соседней деревушке,
в убогой глиняной лачуге, лежала больная старуха-китаянка; при ней остался ее сын. Увезти ее он не мог: казаки угнали мулов. Окна
были выломаны на костры, двери сняты, мебель пожжена, все запасы отобраны. Голодные, они мерзли
в разрушенной фанзе. И вдруг до нас дошла страшная весть: сын своими руками зарезал больную мать и ушел из
деревни.
Фельдшер вздохнул и задумался. А китаец тихим, бесстрастным голосом рассказывал, что у него тоже
есть «мадама» и трое ребят, что все они живут
в Мукдене. А Мукден, как мухами, набит китайцами, бежавшими и выселенными из занятых русскими
деревень. Все очень вздорожало, за угол фанзы требуют по десять рублей
в месяц, «палка» луку стоит копейку, пуд каоляна — полтора рубля. А денег взять негде.
Однажды вечером оба наши госпиталя получили из штаба корпуса приказ: немедленно передвинуться из
деревни Сяо-Кии-Шинпу на запад,
в деревню Бейтайцзеин. Когда этот приказ
был получен, племянница Султанова, Новицкая, почему-то чрезвычайно обрадовалась. У них сидел адъютант из штаба корпуса; провожая его, она вся сияла и просила передать корпусному командиру ее «большое, большое спасибо».
Деревня Бейтайцзеин
была всего за две версты от
деревни, где мы стояли. Наутро наш госпиталь двинулся.
В султановском госпитале только еще начинали укладываться; Султанов
пил в постели кофе.
Приехали мы
в Бейтайцзеин.
Деревня была большая,
в две длинных улицы, но совершенно опустошенные. Фанзы стояли без крыш, глиняные стены зияли черными квадратами выломанных на топку окон и дверей. Только на одной из улиц тянулся ряд больших богатых каменных фанз, совершенно нетронутых. У ворот каждой фанзы стояло по часовому.
— Штаб корпуса стоял. Вчера он перешел вон
в ту
деревню, теперь
будет стоять 39 полевой подвижной госпиталь (султановский).
Помещения
были готовы, мы собирались перевести
в них больных из шатров. Вдруг новый приказ: всех больных немедленно эвакуировать на санитарный поезд, госпиталям свернуться и идти — нам
в деревню Суятунь, султановскому госпиталю —
в другую
деревню. Все мы облегченно вздохнули: слава богу!
будем стоять отдельно от Султанова!
Мы пришли
в деревню Суятунь. Она лежала за четверть версты на восток от станции.
Деревня, по-обычному,
была полуразрушена, но китайцев еще не выселили. Над низкими глиняными заборами повсюду мелькали плоские цепы и обмотанные черными косами головы: китайцы спешно обмолачивали каолян и чумизу.
С позиций
в нашу
деревню пришел на стоянку пехотный полк, давно уже бывший на войне. Главный врач пригласил к себе на ужин делопроизводителя полка. Это
был толстый и плотный чинуша, как будто вытесанный из дуба; он дослужился до титулярного советника из писарей. Наш главный врач, всегда очень скупой, тут не пожалел денег и усердно угощал гостя вином и ликерами. Подвыпивший гость рассказывал, как у них
в полку ведется хозяйство, — рассказывал откровенно, с снисходительною гордостью опытного мастера.
Любопытно
было наблюдать этого юношу. Чтоб иметь отдельный угол, нам, врачам, пришлось поселиться на другом конце
деревни. Ходить оттуда
в палаты
было далеко, и дежурный врач свои сутки дежурства проводил
в канцелярии, где жил Иван Брук. Времени наблюдать его
было достаточно.
Госпиталь
был поставлен
в богатую, не занятую воинскими частями
деревню;
в многочисленных, просторных фанзах можно
было с удобством устроиться и самим, и устроить палаты для больных.
Работа
в деревне закипела. Корпусный командир прислал роту саперов для исправления дорог и отделки фанз.
Было решено обратить
деревню в целый госпитальный городок,
в нее перевели наш госпиталь и дивизионный лазарет. Командир корпуса выхлопотал на оборудование госпиталей три тысячи рублей и заведующим работами назначил Султанова.
Ранены
были они вот как: полк пришел с позиции на отдых
в деревню; один солдат захватил с собою подобранную на позициях неразорвавшуюся японскую шрапнель; солдаты столпились на дворе фанзы и стали рассматривать снаряд: вертели его, щелкали, начали отвертывать дистанционную трубку.
Он рассказывал, как при атаках систематически не
поспевали вовремя резервы, рассказывал о непостижимом доверии начальства к заведомо плохим картам: Сандепу обстреливали по «карте № 6», взяли, послали
в Петербург ликующую телеграмму, — и вдруг неожиданность: сейчас же за разрушенною частью
деревни стоит другая, никем не подозревавшаяся, с девственно-нетронутыми укреплениями, пулеметы из редюитов пошли косить ворвавшиеся полки, — и мы отступили.
— А у нас вот что
было, — рассказывал другой офицер. — Восемнадцать наших охотников заняли
деревню Бейтадзы, — великолепный наблюдательный пункт, можно сказать, почти ключ к Сандепу. Неподалеку стоит полк; начальник охотничьей команды посылает к командиру, просит прислать две роты. «Не могу. Полк
в резерве, без разрешения своего начальства не имею права». Пришли японцы, прогнали охотников и заняли
деревню. Чтоб отбить ее обратно, пришлось уложить три батальона…
Приехал
в Хуньхепу и султановский госпиталь. Фанз для него тоже, конечно, не оказалось. Султанов, как всегда
в походе,
был раздражителен и неистово зол. С трудом нашел он себе на краю
деревни грязную, вонючую фанзу. Первым делом велено
было печникам-солдатам вмазать
в печь плиту и повару — готовить для Султанова обед. Новицкая оглядывала грязную, закоптелую фанзу, пахнувшую чесноком и бобовым маслом, и печально говорила...
Мы шли, шли… Никто из встречных не знал, где
деревня Палинпу. На нашей карте ее тоже не
было. Ломалась фура, мы останавливались, стояли, потом двигались дальше. Останавливались над провалившимся мостом, искали
в темноте проезда по льду и двигались опять. Все больше охватывала усталость, кружилась голова. Светлела
в темноте ровно-серая дорога, слева непрерывно тянулась высокая городская стена, за нею мелькали вершины деревьев, гребни изогнутых крыш, — тихие, таинственно чуждые
в своей, особой от нас жизни.
Назавтра, 24 февраля, с раннего утра кругом загремели пушки. Они гремели близко и со всех сторон,
было впечатление, что мы уж целиком охвачены одним огромным гремящим огненным кольцом.
В соседней
деревне тучами рвались шрапнели, ахали шимозы, трещали ружейные пачки: японцы, под огнем наших стрелков, переправлялись через реку Хуньхе.
У нас все
было готово, лошади стояли
в хомутах. Через четверть часа мы выехали. Поспешно подошла рота солдат и залегла за глиняные ограды наших дворов. Из соседней
деревни показались медленно отступавшие стрелки. Над ними зарождались круглые комочки дыма; с завивающимся треском рвались
в воздухе шрапнели; казалось, стрелков гонит перед собою злобная стая каких-то невиданных воздушных существ.
Рассказывали, что
в Мукдене и
в деревнях китайцы, подкупленные японскими эмиссарами,
напаивали наших измученных боем отступавших солдат дьявольскою китайскою сивухою — ханьшином.
Было жарко, голова кружилась от усталости. Обозы въехали
в большую китайскую
деревню. Китайцы стояли у фанз, щурясь от солнца и пыли, и смотрели на отступавших с бесстрастными, ничего не выражавшими лицами.
То и дело от потока обозов отделялось несколько повозок и направлялось к лежавшим
в стороне китайским
деревням.
Было видно, как солдаты стояли на скирдах и бросали
в повозки снопы каоляна и чумизы…
Поздно вечером 14 марта наши два и еще шесть других подвижных госпиталей получили от генерала Четыркина новое предписание, — завтра, к 12 ч. дня, выступить и идти
в деревню Лидиатунь. К приказу
были приложены кроки местности с обозначением главных
деревень по пути. Нужно
было идти тридцать верст на север вдоль железной дороги до станции Фанцзятунь, а оттуда верст двадцать на запад.
Главный врач нанял китайца-проводника, но, по своей торгашеской привычке, не условился предварительно о цене, а просто сказал, что «моя тебе плати чен (деньги)». Китаец повел нас. Снег все падал,
было холодно и мокро. Подвигались мы вперед медленно. К ночи остановились
в большой
деревне за семь верст от железной дороги.
Дошли мы наконец до
деревни Хуныпимиоза. Здесь окончательно узнали, что никакой Лидиатуни
в округе нет,
есть деревни Лидиу и Лидиафань. Вдали виднелись стоянки раньше пришедших госпиталей. Они расположились
в большой
деревне Лидиафань. Все фанзы
были заняты, нам не осталось ни одной. И здесь у всех
было ощущение недоумения и заброшенности. Один из госпиталей ночевал вчера
в деревне, где накануне, по словам китайцев, провел ночь большой отряд хорошо вооруженных хунхузов.
Наутро мы решили перебраться
в деревню, где стояли остальные госпитали, чтобы
быть вместе.
Назавтра мы перебрались
в их
деревню, а через два дня пришел новый приказ Четыркина, — всем сняться и идти
в город Маймакай, за девяносто верст к югу. Маршрут
был расписан с обычною точностью:
в первый день остановиться там-то, — переход 18 верст, во второй день остановиться там-то, — переход 35 верст, и т. д. Вечером 25 марта
быть в Маймакае. Как мы убедились, все это
было расписано без всякого знания качества дороги, и шли мы, конечно, не руководствуясь данным маршрутом.
Через три дня мы пришли
в Маймакай. Город
был битком набит войсками и бежавшими из
деревень жителями. Жутко
было войти
в фанзу, занятую китайцами. Как разлагающийся кусок мяса — червями, она кишела сбитыми
в кучу людьми.
В вони и грязи копошились мужчины, женщины и дети, здоровые и больные.
Нас передвинули верст на пять еще к северу,
в деревню Тай-пинь-шань. Мы стали за полверсты от Мандаринской дороги,
в просторной усадьбе, обнесенной глиняными стенами с бойницами и башнями. Богатые усадьбы все здесь укреплены на случай нападения хунхузов. Хозяина не
было: он со своею семьею уехал
в Маймакай.
В этой же усадьбе стоял обоз одного пехотного полка.
По полкам у солдат отбирали патроны. Велено
было строго следить, чтоб
в помещениях солдат не
было никого посторонних, чтоб даже
в соседнюю
деревню не отпускать солдат без билетов, делать внезапные поверки и безбилетных арестовывать.