Неточные совпадения
Жабы и паучихи навряд ли, конечно, испытывают при этом какое-нибудь особенное сладострастие. Тут просто тупость жизнеощущения, неспособность выйти за пределы собственного существа. Но если
инстинкты этих уродов животной жизни сидят в человеке, если чудовищные противоречия этой любви освещены сознанием, то получается то едкое, опьяняющее сладострастие, которым
живет любовь Достоевского.
Инстинкт — это мы уже делаем выводы из Бергсона, —
инстинкт немо вбуравливается всеми своими корнями в глубь жизни, целостно сливается с нею, охраняет нас, заставляет нас
жить, не помнить о смерти, бороться за жизнь и ее продолжение, но при этом молчит и невыявленным хранит в себе смысл того, что делает.
Эту мертвенную слепоту к жизни мы видели у Достоевского. Жизненный
инстинкт спит в нем глубоким, летаргическим сном. Какое может быть разумное основание для человека
жить, любить, действовать, переносить ужасы мира? Разумного основания нет, и жизнь теряет внутреннюю, из себя идущую ценность.
Черною тучею висит над человеком «сумрачная, тяжкодарная судьба»; жизнь темна и полна страданий, счастье непрочно и обманчиво. Как
жить? Можно на миг забыться в страдании, опьяниться им, как вином. Но в ком есть хоть капля жизненного
инстинкта, тот никогда не сможет примириться с такою жизнью. А
жить надо —
жить под властью божества, непрерывно сыплющего на человека одни только страдания и ужасы. Кто же виноват в этих страданиях и ужасах, как не божество?
Кто
жив душою, в ком силен
инстинкт жизни, кто «пьян жизнью», — тому и в голову не может прийти задавать себе вопрос о смысле и ценности жизни, и тем более измерять эту ценность разностью между суммами жизненных радостей и горестей.
«Если центр тяжести переносят не в жизнь, а в «тот мир», — говорит Ницше, — то у жизни вообще отнимают центр тяжести. Великая ложь о личном бессмертии разрушает всякий разум, всякую природу в
инстинкте; все, что есть в
инстинктах благодетельного, споспешествующего жизни, ручающегося за будущность, — возбуждает теперь недоверие.
Жить так, что нет более смысла
жить, — это становится теперь смыслом жизни!»
Неточные совпадения
Я верю, что бессознательно славянская идея
живет в недрах души русского народа, она существует, как
инстинкт, все еще темный и не нашедший себе настоящего выражения.
«Да, видно, мы всегда будем
жить старыми, ужасными обычаями, преступными суевериями, кровожадными понятиями наших предков. Видно, как мы были зверями, так и останемся зверями, руководимыми только
инстинктом.
«Брошусь, да и поплыву по всему раздолью, как прочие!» — раздумывал он, но
инстинкт самосохранения так и зудил, так и нашептывал: погоди! может быть, и завтра
жив будешь!
— Да, но человеку
жить желается, — его ж
инстинкт влечет к тому; остаться значило — наверное быть повешену.
Мы
инстинктом чувствуем, что наша взяла — и потому хотим начать
жить как можно скорее, сейчас.