Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества

Елена Владимировна Семёнова, 2017

Книга Елены Семёновой «Честь – никому» – художественно-документальный роман-эпопея в трёх томах, повествование о Белом движении, о судьбах русских людей в страшные годы гражданской войны. Автор вводит читателя во все узловые события гражданской войны: Кубанский Ледяной поход, бои Каппеля за Поволжье, взятие и оставление генералом Врангелем Царицына, деятельность адмирала Колчака в Сибири, поход на Москву, Великий Сибирский Ледяной поход, эвакуация Новороссийска, бои Русской армии в Крыму и её Исход… Роман раскрывает противоречия, препятствовавшие успеху Белой борьбы, показывает внутренние причины поражения антибольшевистских сил. На страницах книги читатель встретится, как с реальными историческими деятелями, так и с героями вымышленными, судьбы которых выстраивают сюжетную многолинейность романа. В судьбах героев романа: мальчиков юнкеров и гимназистов, сестёр милосердия, офицеров, профессоров и юристов, солдат и крестьян – нашла отражение вся жизнь русского общества в тот трагический период во всей её многогранности и многострадальности.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Глава 1. Маныческий «Тильзит»

15 мая 1918 года. Станица Маныческая

«Родимый Край… Как ласка матери, как нежный зов её над колыбелью, теплом и радостью трепещет в сердце волшебный звук знакомых слов.

Чуть тает тихий свет зари, звенит сверчок под лавкой в уголке, из серебра узор чеканит в окошке месяц молодой… Укропом пахнет с огорода… Родимый край…

Кресты родных моих могил, и над левадой дым кизечный и пятна белых куреней в зелёной раме рощ вербовых, гумно с буреющей соломой и журавель, застывший в думе, — волнует сердце мне сильней всех дивных стран за дальними морями, где красота природы и искусство создали мир очарованный.

Тебя люблю, Родимый Край…

И тихих вод твоих осоку, и серебро песчаных кос, плач чибиса в куге зелёной, песнь хороводов на заре, и в праздник шум станичного майдана, и старый милый Дон не променяю ни на что…

Родимый Край…

Напев протяжный песен старины, тоска и удаль, красота разлуки и грусть безбрежная — щемят мне сердце сладкой болью печали, невыразимо близкой и родной…

Молчание мудро седых курганов и в небе клекот сизого орла, в жемчужном мареве виденья зипунных рыцарей былых, поливших кровью молодецкой, усеявших казацкими костями простор зелёный и родной… не ты и это, Родимый Край?

Во дни безвременья, в годину смутную развала и паденья духа я, ненавидя и любя, слезами горькими оплакивал тебя, мой Край Родной…

Но всё же верил, всё же ждал; за дедовский завет и за родной свой угол, за честь казачества взметнёт волну наш Дон Седой…

Вскипит, взволнуется и кликнет клич, клич чести и свободы…

И взволновался Тихий Дон… Клубится по дорогам пыль, ржут кони, блещут пики… Звучат родные песни, серебристый подголосок звенит вдали, как нежная струна…

Звенит, и плачет, и зовёт…

То Край Родной восстал за честь отчизны, за славу дедов и отцов, за свой порог и угол…

Кипит волной, зовёт, зовёт на бой Родимый Дон…

За честь Отчизны, за казачье имя кипит, волнуется, шумит Седой наш Дон, — Родимый Край…» — в каком казачьем сердце не звучала эта дивная песнь? Поэты для того приходят на белый свет, чтобы облечь в жемчуга слов чувства многих людей, чувства народа своего, которые не выразить простому смертному. Тысячи сердец бьются святой любовью к родимому краю, тысячи голов кладутся за свободу и счастье его, но только одно сердце — сердце поэта — может немому чувству этому дать голос, дать слова, чистые, как молитвенный вздох, от которых наворачиваются слёзы. В чёрные для Дона дни родились эти строки в душе Фёдора Крюкова. Приговорённый к расстрелу и чудом избежавший его, он с болью наблюдал, как казаки идут войной друг на друга. В родной его станице Глазуновской целых три группы непримиримых явились: «мироновцы», «кадеты» и «нейтральные», надеющиеся смуту пересидеть. А ещё же и шкурников сколько обнаружилось! Едва ли не каждый день созывались сборы, и звали на них Фёдора Дмитриевича, как образованного человека, писателя, в столице жившего, чтобы разъяснил всевозможные вопросы. Ходил, разъяснял… Сам ни на мгновение не расставался с германским карабином, ожидая постоянно расправы. Разъяснял до хрипоты, что отсидеться — не удастся, что шкурническая позиция не спасёт от насилий и грабежей красных бандитов, что одно нужно теперь — без колебаний браться за топоры и вилы и очищать родную землю от них. Но — не слушали. Сомневались. И лишь испытав на себе гнёт большевизма, очнулись. Так и весь Тихий Дон — всколыхнулся и поднялся на защиту вековых устоев и своей свободы против революционных банд.

Лилась кровь по донской земле. Запустение и разруха воцарилась повсюду. Многие станицы были разграблены, церкви поруганы, атаманский дворец изгажен. Размылись, расшатались нравственные устои в душах. Грабежи, убийства и насилия стали обыденностью повседневной жизни. Полиции не существовало. Повсюду шли бои, немцы, встречаемые, как освободители, занимали западную часть Донецкого округа. Из двухсот пятидесяти двух станиц Войска Донского лишь десять были свободны от большевиков.

При таких обстоятельствах был избран на Дону новый атаман — Пётр Николаевич Краснов.

Генерал Краснов был от природы наделён всеми качествами, необходимыми вождю. Блестящий оратор, тонкий знаток казачьей психологии, имевший несомненный актёрский талант, он умел производить впечатление на людей, умел завоёвывать их любовь. Приняв атаманскую булаву, Пётр Николаевич выделил из многочисленных стоящих перед ним задач основные. Первое и главное — освобождение Дона от большевиков. Что нужно для этого? Армия. А армии необходима идея и оружие.

Ясно как Божий день было, что добровольческая «единая и неделимая Россия» не способна вдохновлять сердца. Это не лозунг, не идея, а что-то размытое и размазанное, не могущее конкурировать с большевистскими звонкими посулами. Даже трудно уразуметь было логику вождей добровольческих — неужели не понимают, что народу нужно дать идею, равнозначную по силе идеям большевиков? Клин клином вышибают! Проповедуют «товарищи» интернационализм? Отлично! А мы тому противопоставим ярый национализм! Воинственный, пламенный! Бросил атаман лозунг:

— Дон — для донских казаков!

Радикализм? Крайность? Неправильно и несерьёзно? Самостийность, вредная для «единой и неделимой»? Так ведь нет уже «единой и неделимой»! Распалась она! Даст Бог, возродится вновь. Краснов ли против этого был? Краснову ли, русскому генералу, Россия единая не дорога была? Уж, конечно, не быть Дону от России отделённым. Но только тогда — когда Россия будет Россией, а не Совдепией. А дотоле здоровее будет он, оставаясь независимым. Может быть, шовинизм и крайность. Но крайности одной только другую крайность противопоставить можно. Только она способна одолеть. Масса не задаётся вопросами глубокими, масса живёт инстинктами простыми. Большевики к этим инстинктам — самым низменным — обратились, и успешно. (Растлили дух народный — теперь сколько раны эти уврачёвывать!) Инстинкты, психология, порыв — всё это много сильнее высокоумных программ и дипломатических формулировок, сухих и сердцу народному ничего не говорящих. А сердцу народному — острота нужна, перец. Национальный инстинкт — из сильнейших будет. Большевизм только шовинизмом вытеснять. Борьба с большевиками может быть только национальной, народной. Превращаясь в классовую, политическую, она обречена на провал. «Дон для донцов» — доходчиво и звучно. Сказу понимает казак, за что воюет — за свою землю, за свой Дон, за свою независимую, мирную, сытую жизнь, за свои традиции вековые. А скажи казаку — «за единую и неделимую»? Плечами пожмёт только. Зачем она ему? Ему свой баз ближе. Нужно выдвигать те лозунги, за которыми пойдут. А когда пойдут, когда одолеют вражью силу, тогда уже и воссоединять Россию. От сильной и выздоровевшей России многие ли станут отмежёвываться?

А покуда — нет беды в самостийности. Желает незалежная Украина быть независимой? На доброе здоровье! И все прочие — также! Лишь бы с большевиками дрались. А с ними разделавшись, можно решать уже вопросы оставшиеся. Но не понимали этого в Добровольческой армии, не хотели понять. И самостийность виделась ей предательством, отступничеством.

«Единой и неделимой» никогда бы не поддержали немцы. Добровольцам, верным союзническим обязательствам, нет дела до того. А Краснову, как с немцами в контры вступать, если они большую часть Войска Донского заняли? Воевать и с большевиками и с ними? Силёнок не хватит! Добровольцы на Дону — временные гости, им большой заботы нет, как здесь жизнь наладить. А атаману донскому как о том не печься? Союзники-то — где они? Когда-то будет помощь их? А немцы помогали уже теперь. Главным, что армии нужно было. Оружием. Понимал Краснов, что рассчитывать в вопросах снабжения лишь на стороннюю помощь недальновидно, и поставил целью развить на Дону все насущные отрасли, которые позволят жить на самообеспечении. Но такая работа не в один присест делается! На неё время нужно. А время это только немцы своим присутствием и помощью могут обеспечить. Стало быть, необходимо сотрудничать с ними.

А Деникин — не желал понять. Сотрудничество это считал изменой союзниками. Чуть ли не самой России! Мнилось ему, будто бы действия атамана Россию раскалывают. А атаман все выступления свои перед казаками заканчивал одними и теми же словами:

— Любите свою великую, полную славы Родину — Тихий Дон и мать нашу Россию! За веру и Родину — что может быть выше этого девиза!

Где же раскол здесь? Сам Антон Иванович больше раскалывает антибольшевистские силы желанием подмять их все, навязать «единую и неделимую». К чему?

Ополчились Добровольцы на атамана. А ещё пуще — понаехавшие из Совдепии кадеты. Хороши, нечего сказать! Просвистели Россию, прибежали на Дон, свои шкуры спасая, и тут — начали немедленно подрывную деятельность. Стали раздирать Дон на ориентации. Уже «Круг спасения Дона», Красновым и созданный, выговаривал:

— Надо поступать так, как поступает Добровольческая армия, уходить от немцев.

— Хорошо Добровольческой армии! У неё нет ни земли, ни народа, она может идти хотя до Индии, но куда я пойду со станицами, хуторами, со стариками и детьми? Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я, донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии! Весь позор этого дела лежит на мне!

Так и распределились роли. Добровольцы — в белых ризах, а атаман — в грязи. А снаряды немецкие брали, делая вид, что они не от немцев их получают… Отказались бы! Были бы принципиальными до конца!

А ещё же хлынули в Ростов и Новочеркасск худшие элементы Добровольческой армии. Герои гибли на фронтах, совершали чудесные подвиги, а шкурники, притворяясь больными и ранеными, стекались в тыл. Тыл становился рассадником спекуляции, разврата, пьянства. В тылу сбывали награбленную у мирных жителей «добычу», звенели золотом… А фронт оставался бос и гол. Пустили в Добровольческой армии крылатый эпитет: «Всевесёлое Войско Донское». Будто бы не её офицерами набиты были Ростовские и Новочеркасские кабаки в то время, как с казаков атаман строго взыскивал за пьянство. Донцы и Добровольцы на фронте не могли идти друг против друга, были единым целым. А в тылу, провоцируемые разными тёмными личностями, враждовали. И тыловым настроениям поддался и Деникин со своим окружением.

Крупная размолвка вышла между командующим Донской армией Денисовым и Добровольцами. Молод и горяч был Святослав Варламович, не стерпел резких нападок в свой и атамана адрес за сношения с немцами, высказался едко, как умел он:

— Что же Войску делать? Немцы пришли на территорию его и заняли. Войску Донскому приходится считаться с совершившимся фактом. Не может же оно, имея территорию и народ, её населяющий, уходить от них, как то делает Добровольческая армия. Войско Донское — не странствующие музыканты, как Добровольческая армия.

«Странствующими музыкантами» — как хлестнул! И из штаба Деникина тотчас в гневе парировали:

— Войско Донское — это проститутка, продающая себя тому, кто ей заплатит!

Но не им было тягаться с Денисовым в острословии. Не остался в долгу Святослав Варламович:

— Скажите Добровольческой армии, что если Войско Донское проститутка, то Добровольческая армия — сутенёр, пользующийся её заработками и живущий у неё на содержании.

Этого Деникин простить не мог. Денисов был записан во враги Добровольческой армии, и Антон Иванович добивался его удаления. Но атаман был доволен работой своего ближайшего помощника и требование Деникина оставил без внимания.

Все трения во взаимоотношениях двух армий решено было обсудить при личной встрече их руководителей. Она назначена была в станице Маныческой и шутливо именовалась в среде офицерства «Тильзитом». Разговор обещал быть непростым. Генерал Деникин отказывался признавать Донскую армию, требовал её подчинения общему руководству в своём лице, совершенно не считаясь с волей казаков. И странно было бы сорокатысячной Донской армии подчиниться двенадцатитысячной Добровольческой. Добровольческая армия жила на территории Войска Донского, получала снабжение через донского атамана — и требовала себе подчинения. Только развести руками можно было.

О грядущей встрече Краснову сообщили буквально накануне её. Пётр Николаевич поехал на неё вместе с управляющим иностранными делами генералом Богаевским, кубанским атаманом Филимоновым и генерал-квартирмейстером штаба Донской армии полковником Кисловым. Святослава Варламовича, хотя и не без сожаления, решил на эти переговоры не брать, дабы ещё больше не раздражать Деникина и не вызвать очередной ссоры.

Около часа дня прибыли на место. Спустя ещё час приехали Алексеев и Деникин вместе с Романовским и ещё несколькими офицерами. Беседа проходила в хате станичного атамана, где на столе разложены были карты с показанием расположения войск. Предстояло определить дальнейший план действий. Но Антон Иванович начал не с этого. Он заговорил довольно резко, указывая на карту:

— Пётр Николаевич, я должен заявить вам о недопустимости операций, подобных той, что была под Батайском!

— Почему, Антон Иванович?

— В диспозиции указано, что в правой колонне действует германский батальон и батарея, в центре — донцы, а левой колонне — отряд полковника Глазенапа. Согласитесь с тем, что это недопустимо, чтобы добровольцы участвовали с немцами. Добровольческая армия не может иметь ничего общего с немцами. Я требую уничтожения этой диспозиции.

Краснов пожал плечами:

— Истории уничтожить нельзя. Если бы эта диспозиция относилась к будущему — другое дело, но она относится к сражению, которое было три дня тому назад и закончилось полной победой отряда полковника Быкадорова, — Пётр Николаевич кивнул на присутствовавшего на совещании полковника, — и уничтожить то, что было, невозможно.

Остальные участники переговоров хранили молчание. Романовский выглядел, как всегда, холодно-надменным. Холёное, чуть полноватое, породистое его лицо оставалось непроницаемо. Генерал Алексеев был болен. Он сидел за столом, совершенно серый, безучастный, подперев ладонями голову, время от времени поднимался и выходил на воздух, с видимым трудом переставляя ноги. Серьёзной поддержки за собой на этом совещании Краснов не чувствовал. Богаевский был скорее союзником Деникина. Когда бы Денисова сюда! Но — и лучше без него, с другой стороны. Распалился бы чересчур, вышел бы скандал… И без того довольно их.

Снова и снова гнул своё Антон Иванович:

–…Вы должны понимать, что единое командование необходимо. Донские части должны вступить в Добровольческую армию. Мы должны быть едины!

— Я не спорю с этим. Но согласитесь и вы, что единое командование может существовать только при условии существования единого фронта, — отозвался атаман и, не дожидаясь подачи Деникина, сам обратился к главному вопросу, который предстояло решить на встрече. — Я рассчитываю и надеюсь, Антон Иванович, что цели, преследуемые Войском Донским и Добровольческой армией, одни и те же — уничтожение большевиков. К этому же стремится и атаман Дутов с оренбургскими казаками и чехословаки, с которыми необходимо наладить взаимодействие.

Тут перешёл Краснов к своей излюбленной идее. Нельзя, нельзя размазывать скудные силы по окраинам, но сконцентрировать их, и единым фронтом-кулаком ударить по главному направлению — в центр. И — как можно скорее. Не давая врагу опомниться.

— Если вы считаете возможным со своими добровольческими отрядами оставить Кубань и направиться к Царицыну, то все донские войска Нижнее-Чирского и Великокняжеского районов будут подчинены вам автоматически. Движение на Царицын при том настроении, которое замечено в Саратовской губернии, сулит добровольцам полный успех. В Саратовской губернии уже начались восстания крестьян. Царицын даст вам хорошую чисто русскую базу, пушечный и снарядный заводы и громадные запасы всякого войскового имущества, не говоря уже о деньгах. Добровольческая армия перестанет зависеть от казаков. Кроме того, занятие Царицына сблизило бы, а может быть, и соединило бы нас с чехословаками и Дутовым и создало бы единый грозный фронт. Опираясь на Войско Донское, армии могли бы начать свой марш на Самару, Пензу, Тулу, и тогда донцы заняли бы Воронеж… — рисовал атаман ярко все перспективы своего плана, говорил горячо и убедительно, надеясь достучаться, но видел по лицу Деникина, что разбиваются все доводы, как об стену. Как же упрям был добровольческий вождь! Ничем не сокрушить эту броню!

— Я ни за что не пойду на Царицын, — категорически заявил Антон Иванович, — потому что там мои Добровольцы могут встретить немцев. Это невозможно.

— Ручаюсь вам, что немцы дальше Усть-Бело-Калитвенской станицы на восток не пошли и без моего разрешения не пойдут.

— Всё равно на Царицын я теперь не пойду, — словно не слушал даже. — Я обязан раньше освободить кубанцев — это мой долг, и я его исполню.

А кубанский атаман? Кубанский атаман безмолвствовал, будто бы совсем не касалось его только что озвученное. Даже в лице не отразилось ничего.

О том, каковы должны быть дальнейшие действия армии, генерал Деникин уже давно и прочно решил. И вместе с Романовским составил план, который теперь Иван Павлович стал последовательно и подробно излагать представителям Войска Донского:

— Во-первых, немедленное движение на север при условии враждебности немцев, которые могли сбросить нас в Волгу, при необходимости базирования исключительно на Дон и Украину, то есть области прямой или косвенной немецкой оккупации и при «нейтралитете» — пусть даже вынужденном — донцов, может поставить армию в трагическое положение: с севера и юга — большевики, с запада — немцы, с востока — Волга. Что касается перехода армии за Волгу, то оставление в пользу большевиков богатейших средств Юга, отказ от людских контингентов, притекавших с Украины, Крыма, Северного Кавказа, словом, отказ от поднятия против Советской власти Юга России наряду с Востоком представляется нам совершенно недопустимым. Он может явиться лишь результатом нашего поражения в борьбе с большевиками или… немцами. Во-вторых, освобождение Задонья и Кубани обеспечит весь южный четырёхсотвёрстный фронт Донской области и даст нам свободную от немецкого влияния обеспеченную и богатую базу для движения на север; даст приток укомплектований надёжным и воинственным элементом; откроет путь к Чёрному морю, обеспечивая близкую и прочную связь с союзниками в случае их победы; наконец, косвенно будет содействовать освобождению Терека. В-третьих, нас связывает нравственное обязательство перед кубанцами, которые шли под наши знамёна не только под лозунгом спасения России, но и освобождения Кубани… Невыполнение данного слова будет иметь два серьёзных последствия: сильнейшее расстройство армии, в особенности её конницы, из рядов которой ушло бы много кубанских казаков, и оккупация Кубани немцами…

— Все измучились, — прибавил Филимонов. — Кубань дольше ждать не может… Екатеринодарская интеллигенция обращает взоры на немцев. Казаки и интеллигенция обратятся и пригласят немцев…

Посматривал Антон Иванович на атамана — какую реакцию вызывают приводимые доводы? А реакция читалась явственно — раздражён был Краснов. Так и сквозила неприязнь. Добро ещё не притащил на совет своего любимца Денисова, готового желчью своей всю Добровольческую армию испепелить.

Нет, явно не ладилось ничего с атаманом. Задумывал это совещание Деникин с целью хоть как-то позиции сблизить, найти общий язык, а вот — не получалось. Волком смотрел Краснов, явно видя себя единственно правым, не считая нужным прислушиваться к другим. Ах, нет Каледина… С ним договориться всегда было легче. А с Красновым — никак. Чувствовал Деникин, что с ним работы не будет.

В конце концов, кем возомнил себя атаман? Вождём самостийной казачьей республики? Единственным спасителем России? Широк разброс! Хоть бы одно что-то избрал, а то везде поспеть желает. А с армией Добровольческой ведёт себя просто возмутительно. Чего стоит один только приказ об изъятии донских казаков из рядов Добровольческой армии! Какой удар нанесён был этим Партизанскому и конному полкам! Но тем не ограничилось. Некоторые части самовольно переходили на службу в Донскую армию. Ночью целый взвод ушёл в Новочеркасск, забрав оружие и пулемёты. Сбежал конный вестовой самого Деникина, текинец. Прихватил с собой двух лошадей, украв и лошадь генерала. И все они у Краснова встречали радушный приём! А переход из Донской армии в Добровольческую вызывали негодование.

Двадцать пятого апреля в Новочеркасск прибыл отряд полковника Дроздовского. Эти чудо-богатыри добрались до Дона с румынского фронта, через Молдавию, громя на своём пути большевиков и покрывая себя славой. Михаил Гордеевич тотчас доложил Деникину, что прибыл в его распоряжение и ожидает приказаний. Но Краснов делал всё, чтобы оставить Дроздовцев в своём подчинении. Он разбрасывал отряд частями по области, публично и с глазу на глаз упрашивал Дроздовского не покидать Новочеркасск, порочил Добровольческую армию и её вождей, уговаривал остаться на Дону и самому возглавить добровольческое движение под общим руководством Краснова. Но Михаил Гордеевич проявил твёрдость и отверг эти недостойные предложения, заверив Антона Ивановича в своей непричастности к новочеркасским интригам: «Считая преступным разъединять силы, направленные к одной цели, не преследуя никаких личных интересов и чуждый мелочного самолюбия, думая исключительно о пользе России и вполне доверяя Вам, как вождю, я категорически отказался войти в какую бы то ни было комбинацию, во главе которой не стояли бы Вы…» Но несмотря на честную и категорическую позицию Дроздовского, получить в своё распоряжение его отряд Деникин не мог до сих пор, и это рушило все планы.

В том, что двигаться необходимо на Кубань, Антон Иванович не сомневался. Кубанское офицерство жило ожиданием наступления и освобождения своих станиц. Обмануть их было никак нельзя.

Последнее слово на совещании принадлежало генералу Алексееву. Именно на его плечи легли все сношения с союзниками и финансовыми кругами, с Доном и политическими партиями. Весь авторитет и влияние своё употреблял он на привлечение внимания и помощи Добровольческой армии, работал, не покладая рук с неизменной кропотливостью, не щадя давным-давно расшатанного своего здоровья.

Михаил Васильевич мало прислушивался к происходившей за столом дискуссии. Ему нездоровилось уже несколько дней, а поездка на автомобиле до Маныческой разбила его окончательно. Голова кружилась, и не отступала мучительная дурнота. Несколько раз выходил он на крыльцо, вдыхал чистый весенний воздух, но легче не становилось. Слушать доводы сторон необходимости не было. Все их Алексеев знал наизусть, но твёрдого мнения, какой путь вернее, не было у него. Последнее время овладела им глубокая безысходность. Казалось, всё было против Добровольческой армии: и финансовое положение, ставшее критическим, и немцы с их скрытыми политическими целями, и личность донского атамана, его отношение к добровольцам, и беспомощность Кубани, невозможность и бесцельность повторения туда похода при данной обстановке, не рискуя погубить армию…

Терзали Михаила Васильевича сомнения. Генерал Краснов, беря начальственный тон по отношению к армии, указывает ей путь — скорее берите Царицын, но Дроздовского я удержу в Новочеркасске до создания регулярной Донской армии. Цель — сунув добровольцев в непосильное предприятие, на пути к выполнению которого они могут столкнуться с немцами, избавиться о них на Дону… А с другой стороны — углубление на Кубани может привести к гибели. Центр тяжести событий, решающих судьбу России, неминуемо переместиться на восток, на Волгу… Опоздать на главный театр, обмануться в выборе пути — смерти подобно…

На Кубани — гибель. На Кавказе — мало привлекательного и делать нечего. На Волге… Куда ни кинь, всюду клин!

Алексеев опустился за стол, вновь подпёр ладонями исхудалое, больное лицо, заговорил едва слышно (каждое слово с мучением давалось, и всего сильнее хотелось — лечь):

— Вы, Пётр Николаевич, правы в том, что направление на Царицын создаст единый фронт, но вся беда в том, что кубанцы из своего Войска никуда не пойдут… — прервался, жмуря глаза, перед которыми плясали красные точки. — …А Добровольческая армия бессильна что-либо сделать, так как в ней всего около двух с половиной тысяч штыков… Ей надо отдохнуть, окрепнуть, получить снабжение, и Войско Донское должно ей помочь… Кубань хотя и поднялась против большевиков, но сильно нуждается в помощи добровольцев. Если оставить кубанцев одних, можно опасаться, что большевики одолеют их, и тыл Донской армии будет угрожаем со стороны Кубани…

Всё-таки поддержал Деникина и, бессильно откинувшись на спинку стула, закрыл глаза. А Антон Иванович резюмировал:

— Добровольческая армия совместно с кубанцами вновь пойдёт на Екатеринодар. После очищения Кубани мы сможем помочь Донской армии в операциях на Царицынском направлении.

— Стало быть, расходимся, — констатировал Краснов с глухим недовольством. — В таком случае, позвольте заметить последнее: наступать необходимо сейчас. Не откладывая! Сейчас сердца казаков полны желания и решимости бить красную нечисть, их порыв нужно использовать!

Мог ли думать атаман шире, чем о своих казаках? Ведь был в Великую бригадным генералом, а так рассуждает теперь! Искренно заблуждается или играет? Скользкий человек — не доверял ему Деникин ни в чём. «Наступать необходимо сейчас»! Каково? Хочет погнать Добровольческую армию, измождённую одним походом, не дав духа перевести, в другой, тяжелейший. На верную гибель. А может, того и надо ему? Отделаться?

— Нет, нет и нет. Вы же слышали, Добровольческая армия нуждается в отдыхе и пополнении. Ей необходимы квартиры, правильная организация тыла. И Дон должен быть таким тылом, снабдить армию всем необходимым.

— Пока вы будете отдыхать, время будет упущено безвозвратно! Сейчас комиссары растеряны, им нельзя дать очухаться, а бить, бить, не останавливаясь. Сколько вам нужно на отдых? Месяц? За этот месяц они оправятся, реорганизуются, укрепятся и станут гораздо сильнее и опаснее!

— За этот месяц, Пётр Николаевич, укрепимся и мы. А сейчас армия физически не в силах наступать. Она слишком измотана, разве вы не понимаете? Тыл — вот, первая забота сегодня.

— На Дону не хватает лазаретов и госпиталей, — поддержал Деникина Романовский. — В Ростове и Новочеркасске до сих пор нет этапных пунктов и вербовочных бюро. Снабжение не налажено. Мы приняли решение просить правительство Дона о выделении Добровольческой армии займа в размере шести миллионов рублей, о котором имелась договорённость ещё с атаманом Калединым. Со своей стороны, мы обязуемся обеспечивать тыл Войска Донского со стороны Кубани.

Менее всего хотелось Антону Ивановичу одалживаться у донского правительства (фактически — у Краснова). Но более не у кого было. Денег на содержание армии больше не было, что приводило в отчаяние Алексеева, ведавшего всеми финансовыми делами. Деньги нужны были, как воздух, а на пожертвования «буржуев», исходя из недавнего печального опыта, надежды не было. Оставался — Краснов. Как неизбежность.

Атаман не отвечал. Смотрел как-то недобро и, как показалось Деникину, не без тени злорадной насмешки: что, де, «странствующие музыканты», плохи дела ваши? Не отвечал, словно выдерживая театральную паузу. Что за актёрство! И надо же было, чтобы именно Краснову булаву вручили! Когда бы на этот пост — Африкана Петровича Богаевского. Он тут же сидел, покручивая ус. Первопоходник, верный человек. Тоже не последний на Дону. Брат его, донской Златоуст, казаками чтимый, был правой рукой Каледина, погиб от рук большевиков. Чем не атаман?

Любого ответа ожидал Антон Иванович, но прозвучавший был уже за пределами нахальства:

— Хорошо. Дон даст средства, но тогда Добровольческая армия должна подчиниться мне!

Просто издевался этот сочинитель романов фривольного содержания! Деникин побагровел и, едва сдерживая подступавшее негодование, отчеканил сухо:

— Добровольческая армия не нанимается на службу. Она выполняет общегосударственную задачу и не может поэтому подчиниться местной власти, над которой довлеют областные интересы.

Краснов усмехнулся, ничего не ответил.

— Я прошу вас также настоятельно и в который раз о немедленном присоединении полковника Дроздовского к Добровольческой армии, — добавил Антон Иванович.

— Когда вы предполагаете начать активные действия?

— Примерно через месяц.

— Хорошо, Дон окажет вам помощь.

Как величайшее одолжение сделал! Какое чувство превосходства! Сказал «Дон окажет», а прозвучало: «я окажу». Видимо, ощущает себя олицетворением Дона. Скорее бы добраться до Екатеринодара! Освободиться от унизительной зависимости от донского атамана! На Кубани Добровольческую армию ждут, на Кубани подобное отношение немыслимо.

Хотя договорённости достигли по большинству вопросов, удовлетворения не было. Антон Иванович не верил, что атаман выполнит обязательства, взятые им к тому же с изрядной уклончивостью. Изовьётся ужом и опять потянет одеяло на себя. Как-то с Дроздовским решится?

Уже к концу клонился этот тяжёлый день, и на тёмно-синем, бархатном небе высыпали гроздьями сияющие звёзды. С окраины станицы доносилась протяжная казачья песня. Простились холодно, неприязненно и разошлись в разные стороны. Добровольческие вожди сели в автомобиль, и серое лицо Алексеева при этом стало ещё более мученическим. Зафыркал мотор, покатили по разбитой дороге, провожаемые любопытствующими взглядами станичников. А атаман со своей немногочисленной свитой направился к ожидавшему его пароходу. Расходились в противоположные стороны вожди двух армий, друг против друга настроенные, расходились и сами армии: Добровольческая — на Юг, к Минеральным Водам, Донская — на Север, к Москве. Ещё только начиналась борьба, ещё ничтожны были силы, а уже и они раскололись непримиримо надвое, и пошли каждая своей дорогой, единой целью движимые, устремились к ней поврозь, прочно похоронив идею единого фронта.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я