Неточные совпадения
Значение веры в этом смысле выдвинуто было в полемике с Кантом уже Якоби, который считал областью веры не только
бытие божественного мира, но и эмпирического, и таким образом профанировал или, так сказать, секуляризировал понятие веры [«Durch den Glauben wissen wir, dass wir einen Körper haben (!) und dass ausser uns andere Körper und andere denkende Wesen vorhanden sind.
Содержание мифа относится к области
бытия божественного, на линии соприкосновения с человеческим.
Миф возникает из религиозного переживания, почему и мифотворчество предполагает не отвлеченное напряжение мысли, но некоторый выход из себя в область
бытия божественного, некое богодейство, — другими словами, миф имеет теургическое происхождение и теургическое значение [По определению В. С. Соловьева, задача «свободной теургии» — «осуществление человеком
божественных сил в самом реальном
бытии природы» (Соловьев В. С. Соч.
Мысль первее нашего разума, «в начале бе Слово», и хотя наш теперешний разум вовсе не есть нечто высшее и последнее, ибо он может и должен быть превзойден, но превзойти мысль уже невозможно — она есть онтологическое определение космического
бытия, соответствующее второй
божественной ипостаси Логоса: «вся тем быша, и без него ничто же бысть, еже бысть» (Ио. 11:3).
Коренное различие между философией и религией заключается и том, что первая есть порождение деятельности человеческого разума, своими силами ищущего истину, она имманентна и человечна и в то же время она воодушевлена стремлением перерасти свою имманентность и свою человечность, приобщившись к
бытию сверхприродному, сверхчеловечному, трансцендентному,
божественному; философия жаждет истины, которая есть главный и единственный стимул философствования.
Истина в
божественном своем
бытии есть и «Путь и Живот» [Слова Иисуса Христа: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14:6).].
Полная трансцендентность предмета мышлению делала бы его вполне невозможным как объект мышления, или окончательно немыслимым; полная же его адекватность мышлению свидетельствовала бы о полной его имманентности: в
божественном разуме, в котором мышление и
бытие совпадают в едином акте, нет и не может быть антиномий, болезненных разрывов и hiatus'oв [Пропасть, зияние (лат.).], составляющих естественное свойство разума человеческого.
Эта
божественная Первооснова мира и
бытия есть и общая субстанция мира, ибо все обосновывается в Едином, имеет в нем и причину, и цель, существует только его животворящей силой.
Мир не создается актом творения, он происходит из Единого, как бы изливаясь из
божественной полноты подобно свету из солнца; он есть эманация [Эманация (позднелат. emanatio — истечение, исхождение) — термин античной философии, обозначающий исхождение низших областей
бытия из высших.] божества, подчиненная «закону убывающего совершенства» (Целлер).
Троицы, как сущего в Себе Бога, и между
божественными энергиями, но, в свою очередь, не менее глубокая граница существует между этими несозданными (ακτιστος) энергиями и тварным, созданным
бытием, к которому приравнивали их валаамиты.
Значит ли это, что мир есть Бог, или
бытие мировое есть модус
бытия божественного?
Мир совершенно прозрачен для Бога, он насквозь пронизан
божественными энергиями, которые и образуют основу его
бытия.
Акт творения, изводящий мир в
бытие, полагающий его внебожественным, в то же время отнюдь не выводит его из
божественного лона. Абсолютное полагает в себе относительное
бытие или тварь, ничего не теряя в своей абсолютности, но, однако, оставляя относительное в его относительности. Философское описание интуиции тварности приводит к новой, дальнейшей антиномии: внебожественное в Божестве, относительное в Абсолютном.
Божественное Ничто как Нечто, или μη δν, обозначает собой изначальное, неточное
бытие в его неподвижной глубине, в его ноуменальном единстве,
божественной первооснове.
Божественное Ничто и есть именно такая меональная ночь небытия и неразличенности, бесформенности и аморфности, но вместе и первооснова
бытия (Grund или Urgrund немецких мистиков).
Божественное Ничто представляет собой аналогию меональному Nichts, которым начинается диалектика
бытия в Логике Гегеля.
Плотиновская эманация отличается, однако, от индийского акосмизма своим реализмом: мир, как излияние абсолютного, постольку реален, поскольку ему все же принадлежит полнота
божественных сил, в него излившихся; он есть, имеет хотя и ущербленное, но все-таки не призрачное
бытие.
В вечной природе существуют две области и заключена возможность двух жизней: «огонь или дух», обнаруживающийся как «молния огня» на четвертой ступени, силою свободы (опять и свобода у Беме мыслится вне отношения к личности, имперсонали-стически, как одна из сил природы) определяет себя к
божественному единству или кротости, и благодаря этому первые 4 стихии становятся или основой для царства радости, или же, устремляясь к множественности и самости, делаются жертвой адского начала, причем каждое начало по-своему индивидуализирует
бытие.
Мир реален в своей
божественной основе, поскольку
бытие его есть
бытие в Абсолютном, — в этом сходятся идеи как творения, так и эманации.
Божественное «совершишася», возглашенное с креста, объемлет все
бытие, относится ко всему творению.
Бог есть виновник-не только
бытия, но и небытия, эта головокружительная по смелости и глубокомыслию формула принадлежит не кому иному, как таинственному автору «Ареопагитик» и комментатору его св. Максиму Исповеднику, — столпам православного богословствования [В творении «О
божественных именах» св. Дионисий Ареопагит говорит, что, «если позволительно сказать, само не-сущее стремится к благу, стоящему выше всего существующего, старается и само как-нибудь быть в благе» (και αυτό το μη öv έφίεται και φιλονικεϊ πως εν τοίγαθώ και αυτό είναι) (De d. п., IV, 3 Migne, III, 64714).
Максим сопоставляет тварное
бытие и небытие с
Божественным НЕ-что отрицательного богословия: «и не сущий существует чрез
бытие и небытие, будучи всем как творец, и будучи ничто, как трансцендентный, вернее же сущий трансцендентно и сверхбытийно» (και μη ων εστί δια του είναι καϊ ύπερεΐναι, πάντα ων, ως ποιητής, και μηδέν ων, ως ύπερβεβηκώς μάλλον δε και Οπεραναβεβηκώς και ύπερουσίως ων.).].
Они опираются, конечно, при этом на работу античной мысли и, надо думать, прежде всего на Платона, который в удивительном «Пармениде» своем, а также и в «Софисте» дал мастерский анализ вопроса о связи
бытия и небытия [В диалоге «Парменид», в этой «
божественной игре» знающего свою мощь гения, диалектически вскрывается неразрывность
бытия и небытия,
бытие не только
бытия, но и небытия, равно как и небытие не только небытия, но и
бытия.
Иначе говоря, мировое
бытие есть
бытие божественное, или, по смелому выражению Николая Кузанского, omnis creatura sit quasi infinitas aut Deus creatus [Всякое творение есть как бы конечная бесконечность или сотворенный Бог (там же.
«Я прошу вас, — резюмирует Шеллинг, — считать установленным следующее: 1) Существо того, что Н. 3. называет Сыном, есть вечно в Боге и как поглощенное в actus purissimus
божественной жизни, само с Богом, θεός. 2) С того момента (von da), как Отец усматривает в образах своего
бытия возможность другого
бытия, или того момента, как ему эти образы являются как потенции, т. е., стало быть, от вечности, с того момента как он есть Отец, вторая потенция представляется ему как будущий Сын, он, стало быть, уже имеет в ней будущего Сына, которого он в ней наперед познает, в котором он собственно принимает план (Vorsatz) мира.
Положительная основа
бытия есть, прежде всего, мир
божественных идей, Бог в творении; эти идеи всеменены в ничто, в беспредельность; и последняя становится основой самостоятельного
бытия в его независимости и свободе: все существует чрез Бога и от Бога, но именно тем самым оно получает силу быть в себе и для себя, вне Бога, как не-Бог или мир.
В этой свободе твари, опирающейся на тварное ничто,
божественные начала
бытия существуют не в силе и славе своей, не в лике вечности, в которой они не ведают развития и восполнения, ибо не нуждаются в них, но во временном становлении, как тема и вместе задача мирового процесса, его данностъ-заданностъ, что дает наиболее точную формулу для определения и тварной свободы, и тварного творчества.
Мир не может вовсе не удаться, иначе говоря, тварный меон не может разложиться обратно в укон, потонуть в беспредельности — άπειρον, небытие не может волнами своими всплеснуть до неба и победить
божественную силу, однако в силу свободы своей мир может задерживаться в состоянии меональности, не достигая высшей степени
бытия.
Свобода твари упирается в ничто как свою основу: призвав к
бытию ничто,
божественная мощь сама себя ограничила, дала место свободе твари.
Сколь бы ни была велика дарованная твари свобода как положительная мощь, она относится только к распоряжению
божественным даром
бытия, но не к самосотворению (этой мысли противится абсолютный идеализм люциферического оттенка, как, напр., Ich-philosophie Фихте [«Я — философия» (нем.) — так называемая первая система субъективного идеализма Фихте, исходный принцип которой — «Я есмь Я» (Ich bin Ich).
Как нельзя помыслить времени вне вечности и в отрыве от нее, так же нельзя допустить, чтобы хотя в одной точке
бытия отсутствовал, прекратившись за ненадобностью,
божественный творческий акт, ибо это означало бы метафизическое уничтожение
бытия, разложение меона в укон, ввержение твари в ее изначальное, темное ничтожество.
Здесь адское начало вводится как принцип творения, который затем лишь обессиливается началом света, т. е. уже чисто
божественным принципом
бытия.
Начало, т. е.
Божественная София, в премирном своем существовании, пребывает трансцендентна миру с его неизбежным дуализмом неба и земли, идей и материи, но в то же время небо и земля создаются именно в Начале, обосновываются в своем
бытии в сверхбытийной Софии.
По природе своей не злы и демоны, — они могут вносить порчу, но не могут уничтожить
бытия, и злоба их состоит в прекращении участия в дарах
божественных.
И мы перестаем чувствовать эту свою плотяность, забываем о ней, когда искусство показывает нам нашу подлинную телесность, нас же самих в достойном образе
бытия:
божественные изваяния эллинов, запечатлевшие некую правду человеческого тела, дают это высшее знание о нашей телесности.
В том, что небытие, ничто, сделалось материей
бытия, было вызвано к жизни, сказалась самоотверженная любовь Божия и безмерное
божественное смирение; в этом же проявилась и безмерная мудрость, и всемогущество Божие, создающее мир из ничего.
В меру того, насколько сам человек положил основу своему
бытию, осуществил в себе подобие Божие, выявил умопостигаемый лик свой, познал в себе
божественную свою идею, настолько он имеет силы жизни и роста в Царствии Христовом.
Историческое рождение человека, существа свободного и богоподобного, не только предполагает рождение в собственном смысле, т. е. акт
божественного всемогущества, вызывающий к
бытию новые жизни и осуществляющийся через брачное соединение супругов или вообще лиц разного пола, но и некое самосотворение человека.
Ибо тварная свобода сама не создает для себя онтологической основы, и она не способна дать никакого онтологического прироста
божественной полноте
бытия.