Когда он произносил эти слова, за него
думал еще кто-то. Ему вспомнилось, что тот делец, Усатин, к кому он ехал на низовья Волги сделать заем или найти денег через него, для покрытия двух третей платы за пароход «Батрак», быть может, и не найдет ни у себя, ни вокруг себя такой суммы, хоть она и не Бог знает какая. — А во сколько, — спросил он Серафиму, перебивая самого себя, — по твоим соображениям, мог он приумножить капитал Калерии?
Неточные совпадения
— Боюсь я вот чего, Вася, — она продолжала
еще тише, — дела-то отцовы позамялись в последние годы. Я сама
думала, да и в городе долго толковали, что у него большой капитал, кроме мельницы, где они живут.
В себе он не чувствовал
еще ни охоты, ни сил как-нибудь оглядеться,
подумать о последствиях. Связь уже держала его точно в клещах, но эти клещи были полны неизведанной сладости. И долго ли он будет так захвачен — он не знал и не хотел себя допрашивать.
— О вас с мамынькой, — он выговаривал по-деревенски, когда был со своими, — не
подумал, тятенька, простите! Ученье мое теперь пропало. Да я сам-то не пропал
еще. И во мне вы оба найдете подпору!.. Верьте!..
Про себя она зовет мужа «Север Львович», и это имя «Север» кажется ей сегодня смешным. Да и весь-то он — такое ничтожество… Теперь муж ничего не может над ней, ровно ничего.
Еще много две недели, она опять
подумала о смерти отца — и ее след простыл.
Не жаль ей этого домика, хотя в нем, благодаря ее присмотру, все
еще свежо и нарядно. Опрятность принесла она с собою из родительского дома. В кабинете у мужа, по ту сторону передней, только слава, что «шикарно», —
подумала она ходячим словом их губернского города, а ни к чему прикоснуться нельзя: пыль, все кое-как поставлено и положено. Но Север Львович не терпит, чтобы перетирали его вещи, дотрагивались до них… Он называет это: «разночинская чистоплотность».
«Ну да, ну да, —
думал Теркин, — ты из таких. Не уходился
еще…»
«
Еще этого не хватало! — с сердцем
подумал Теркин. — Кабацкая музыка будет. И того хуже!»
О нем в первые минуты все забыли, но Теркин вспомнил. Накануне он, ходя наверху,
подумал: «
Еще слава Тебе, Господи, что один катер имеется; на иных пароходах и того нет!»
Он не обмазывает медом «мужичка»; он,
еще две недели назад, в разговоре с Борисом Петровичем, доказал, что крестьянству надо сначала копейку сколотить, а потом уже о спасении души
думать. Но разве мужик скопит ее фабричной лямкой? Три человека на сотню выбьются, да и то самые плутоватые; остальные, как он выразился тогда, — «осатанеют».
— Да потому, что я ее знаю.
Еще девочкой ее видала… Старушенция-то в девах пребывает… Зовут ее Глафира Власьевна. Простая мещанка; торговлишка была плохенькая, а теперь разжилась. И как бы ты
думал… Все их согласие перед ней как перед идолом преклоняется… В молельне земные поклоны ей…
— Ты, я
думаю, устал с дороги… да
еще сделал верст двенадцать пешком.
— Я не трусиха, Василий Иваныч, а только иной раз невпопад. Может, они там отдыхают. А то так Бог знает
еще что
подумают. Впрочем… как знаете…
— Увидим, увидим! — с улыбкой вымолвила она и на пороге террасы высвободила руку. — Вы
думаете, я сейчас упаду от слабости… Завтра могу и отдохнуть… Там, право, это… поветрие… слабеет…
Еще несколько деньков — и пора мне ехать.
Им владело чувство полного отрешения от того, что делалось вокруг него. Он знал, куда едет и где будет через два, много два с половиной часа; знал, что может
еще застать конец поздней обедни. Ему хотелось
думать о своем богомолье, о местах, мимо которых проходит дорога — древний путь московских царей; он жалел, что не пошел пешком по Ярославскому шоссе, с котомкой и палкой. Можно было бы, если б выйти чем свет, в две-три упряжки, попасть поздним вечером к угоднику.
«У Николая-чудотворца», — тотчас
подумал Теркин и стал прислушиваться. Пробило двенадцать. И этот звон часов навеял на него настроение сродни тому, с каким он сидел в Гефсимании на ступеньках старой деревянной церкви… Захотелось помириться с родным селом, потянуло на порядок, взглянуть на домишко Теркиных, если он
еще не развалился.
— Уж не знаю, как вам сказать… считает нас, быть может, кулаками и мироедами… Мы
еще в те поры ему с Иваном Прокофьичем говорили: «ничего-то из вашего товарищества не выйдет путевого, коли вы Малмыжского с его клевретами
думаете допустить до этого самого дела»… Так оно и вышло!
Потом он
думал еще о многом мелочном, — думал для того, чтоб не искать ответа на вопрос: что мешает ему жить так, как живут эти люди? Что-то мешало, и он чувствовал, что мешает не только боязнь потерять себя среди людей, в ничтожестве которых он не сомневался. Подумал о Никоновой: вот с кем он хотел бы говорить! Она обидела его нелепым своим подозрением, но он уже простил ей это, так же, как простил и то, что она служила жандармам.
Еще слово о якутах. Г-н Геденштром (в книге своей «Отрывки о Сибири», С.-Петербург, 1830), между прочим, говорит, что «Якутская область — одна из тех немногих стран, где просвещение или расширение понятий человеческих (sic) (стр. 94) более вредно, чем полезно. Житель сей пустыни (продолжает автор), сравнивая себя с другими мирожителями, понял бы свое бедственное состояние и не нашел бы средств к его улучшению…» Вот как
думали еще некоторые двадцать пять лет назад!
Он
думал еще и о том, что, хотя и жалко уезжать теперь, не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна тем, что сразу разрывает отношения, которые трудно бы было поддерживать. Думал он еще о том, что надо дать ей денег, не для нее, не потому, что ей эти деньги могут быть нужны, а потому, что так всегда делают, и его бы считали нечестным человеком, если бы он, воспользовавшись ею, не заплатил бы за это. Он и дал ей эти деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я
думаю,
еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Крестьяне мало
думали, // Дав отдохнуть священнику, // Они с поклоном молвили: // «Что скажешь нам
еще?»
Г-жа Простакова (бросаясь обнимать Софью). Поздравляю, Софьюшка! Поздравляю, душа моя! Я вне себя от радости! Теперь тебе надобен жених. Я, я лучшей невесты и Митрофанушке не желаю. То — то дядюшка! То-то отец родной! Я и сама все-таки
думала, что Бог его хранит, что он
еще здравствует.
Г-жа Простакова. Успеем, братец. Если ей это сказать прежде времени, то она может
еще подумать, что мы ей докладываемся. Хотя по муже, однако, я ей свойственница; а я люблю, чтоб и чужие меня слушали.
Им неизвестна
еще была истина, что человек не одной кашей живет, и поэтому они
думали, что если желудки их полны, то это значит, что и сами они вполне благополучны.