Неточные совпадения
Я не чувствую себя покинутым в
познании бытия, и гносеология моя не
есть гносеология покинутости.
Познание перестало
быть браком, у познающего отняли невесту.
Философия, да и всякое
познание,
была функцией жизни, а жизнь
была органически религиозна.
Высшей судебной инстанцией в делах
познания не может и не должна
быть инстанция рационалистическая и интеллектуалистическая, а лишь полная и целостная жизнь духа.
Акт знания не
есть акт волевого избрания, [Школа Виндельбандта и Риккерта ошибочно усматривает в
познании свободное избрание и тем этизирует гносеологию.] и потому акт знания испытывается как что-то твердое и обязательное, тут почва не колеблется.
Когда зародилось
познание из недр самой жизни, оно хотело
быть браком познающего с бытием.
Теории
познания могли
быть лишь свидетелями законности бракосочетания.
Способ лечения может
быть лишь один: отказ от притязаний отвлеченной философии, возврат к мистическому реализму, т. е. к истокам бытия, к живому питанию, к
познанию как функции целостного процесса жизни.
Вина, совершенный грех, и
есть онтологическая основа ограничивающих категорий нашего разума, источник дефектов
познания.
Гносеологический критицизм
есть гамлетизм в сфере философии, рефлектирующая нерешительность действовать в области
познания вследствие нарушения жизненной цельности.
Мышление не может
быть отделено от универсального бытия и противоположно ему;
познание не может
быть отделено от универсальной жизни и противопоставлено ей.
Откуда известно, что
познание не
есть переживание, оторвано от переживания и противоположно ему?
Может ли
быть полнота переживаний, иррациональная полнота, в которой не оказывается места для
познания?
Я именно и утверждаю, что в так называемом «иррациональном переживании» или, по моей терминологии, в первичном нерационализированном сознании совершается самое подлинное
познание бытия, совершается то касание сущего, которое не может не
быть и
познанием.
Кроме их царства
есть еще безмерные и безграничные области
познания.
Лишь гносеология, которая
будет ориентирована не только на факте науки, но и на факте веры, факте откровения, только такая цельная гносеология прикасается к живому сущему, постигает
познание как тайну брака познающего с сущим.
Первичная, первосортная гносеология ориентирована на факте веры, которая
есть познание и бытие разом.
Но ведь безумие думать, что бытие может зависеть от
познания, что оно дано лишь в науках, что вне суждения не может
быть и речи о бытии.
Что же такое
есть знание, в чем его ценность, если смотреть на само знание как на бытие, на смысл
познания как на осуществляющийся в бытии?
Познание дерева
есть развитие, совершенствование дерева, реальное осуществление ценности в растительном мире.
Как раньше уже
было установлено, мы исходим из того положения, что
познание совершается в церковном, соборном, вселенском, божественном сознании и разуме.
Истинное
познание какого-нибудь объекта
есть также и самопознание этого объекта, этот объект — также и субъект, субъект и объект — тождественны.
Но истину нужно заслужить, и потому
познание истины
есть подвиг цельной жизни духа,
есть творческое совершенствование бытия.
Выражение любви
есть изречение высшего и подлинного
познания.
Любовь к Богу и
есть познание Бога, любовь к миру и
есть познание мира, любовь к человеку и
есть познание человека.
Я «переживаю», когда познаю, мое
познание всегда
есть «переживание».
Проблема эта разрешается положительно до всякой гносеологии, разрешается в «переживании», как сказал бы Риккерт, но «переживание» это
есть уже
познание.
Но если трансцендентальное сознание
есть объект, а сама гносеология
есть познание, то должно
быть нечто предшествующее этому объекту, т. е. предшествующее трансцендентальному сознанию, и должна
быть гносеология гносеологии, теория гносеологического
познания.
В конце концов, гносеологический критицизм
есть лишь одно из метафизических направлений, и притязания его
быть выше всякой метафизики и предшествовать всякому
познанию прямо смешны.
Мы признаем различные ступени
познания:
познание научное не должно
быть смешиваемо с
познанием мистическим, хотя и на научное
познание может
быть пролит мистический свет.
Нельзя этизировать
познание подобно Виндельбандту и Риккерту, но должна
быть этика
познания.
Познание истины
есть перерождение, творческое развитие, посвящение во вселенскую жизнь.
Познание не
есть рационализирование бытия и жизни, а
есть их внутреннее просветление, их творческое развитие.
Познание истины
есть посвящение в тайны бытия.
Не
есть ли тайна
познания и тайна бытия одна и та же тайна?
В действительности априоризм
есть лишь фактическое констатирование твердости в
познании, осознанное ощущение жизненной твердости
познания.
Должен
быть восстановлен и на незыблемых основаниях утвержден реалистический тезис относительно бытия, реалистический критерий истины и реалистическое понимание процесса
познания.
Этим нисколько, конечно, не отрицается, что в самой действительности, в бытии мышление,
познание играет большую роль, возможно даже, что основа бытия
есть Разум, Логос.
Значит, в процессе
познания внешнего мира объект трансцендентен в отношении к познающему я, но, несмотря на это, он остается имманентным самому процессу знания; следовательно, знание о внешнем мире
есть процесс, одною своею стороною разыгрывающий в мире не-я (материал знания), а другой стороной совершающийся в мире «я» (сравнивание)».
Рационализм лейбницевского типа никогда не утверждал, что бытие создается знанием; разум для Лейбница
был органом
познания бытия, но само бытие имело самобытную жизнь.
Грехи
познания могут
быть объяснены лишь из грехов самого бытия.
Познание наше болезненно не потому, что субъект конструирует объект, опосредствывает, что опыт
есть лишь наше субъективное состояние или что знание
есть лишь копия, отражение действительности, причем наш познавательный механизм оказывается кривым зеркалом, а потому, что все бытие наше болезненно, что мир греховен, что все в мире разорвано.
То, что я говорю, вовсе не
есть возвращение к психологическому направлению в теории
познания, которое всегда рассматривает мышление как функцию жизни индивидуальной души.
Пространство, время, все категории
познания, все законы логики
суть свойства самого бытия, а не субъекта, не мышления, как думает большая часть гносеологических направлений.
Лосский отчасти впадает в ошибку, сглаживает различия и отворачивается от дефектов
познания, отчасти же не делает тех выводов, которые должен
был бы сделать.
Но можно ли примириться с безнадежностью этой болезни,
есть ли выход, остаются ли пути здорового
познания бытия?
Непосредственное
познание Бога заслуживается всей жизнью, а не усилием одного ума; непосредственное видение Бога
есть удел святых.
Но отпадение не
есть полная потеря связи с Абсолютным Разумом, с Логосом; связь эта остается, и в ней дан выход к бытию и
познанию бытия в его абсолютной реальности.
Оправдание творчества и
есть оправдание истории, оправдание культуры, оправдание воинственной правды общественной и любви личной,
познания и поэзии, оправдание наших великих людей, наших творцов, для которых должно
быть найдено место в Царстве Божьем.
Неточные совпадения
Нет спора, что можно и даже должно давать народам случай вкушать от плода
познания добра и зла, но нужно держать этот плод твердой рукою и притом так, чтобы можно
было во всякое время отнять его от слишком лакомых уст.
Ему
было девять лет, он
был ребенок; но душу свою он знал, она
была дорога ему, он берег ее, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его
была переполнена жаждой
познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую отец и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась и работала в другом месте.
Слишком сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах
был виден ум; опытностию и
познанием света
была проникнута речь его, и гостю
было приятно его слушать; приветливая и говорливая хозяйка славилась хлебосольством; навстречу выходили две миловидные дочки, обе белокурые и свежие, как розы; выбегал сын, разбитной мальчишка, и целовался со всеми, мало обращая внимания на то, рад ли или не рад
был этому гость.
Брат Василий задумался. «Говорит этот человек несколько витиевато, но в словах его
есть правда, — думал <он>. — Брату моему Платону недостает
познания людей, света и жизни». Несколько помолчав, сказал так вслух:
Он прочел все, что
было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие
познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные
познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.