Неточные совпадения
Путь освобождения от «мира» для
творчества новой жизни
и есть путь освобождения от греха, преодоление зла, собирание сил духа для жизни божественной.
Жертвенность
творчества не есть гибель
и ужас.
Книга моя
и есть опыт антроподицеи через
творчество.
Гуссерль последовательно хочет изгнать из философии Софию
и истребить философию как искусство, как
творчество.
Философия есть
творчество, а не приспособление
и не послушание.
Философия есть искусство познания в свободе через
творчество идей, противящихся мировой данности
и необходимости
и проникающих в запредельную сущность мира.
Ведь
и во всяком искусстве
творчество не есть произвол.
Это значило бы обосновывать
и оправдывать свободу — необходимостью,
творчество — приспособлением, безграничную сущность мира — ограниченным его состоянием.
Такая общность, соборность сознания сделает философа в его интуитивном
творчестве менее одиноким
и разделит ответственность за его дерзновение.
Интуиция философа должна оставаться на высоте
и там оправдывать себя, как бы он ни страдал от разобщенности
и от возникшего на почве этой разобщенности отрицания общеобязательности в его
творчестве.
И Бергсон
и Джемс как будто бы не видят, что понятия дискурсивной, рационалистической мысли суть приспособления к данному состоянию мира, а не
творчество.
Его «L’évolution créatrice» блестяще критикует все научные теории развития
и обосновывает
творчество, но строится наукообразно
и в рабской зависимости от биологии [Замечательная книга Бергсона «L’évolution créatrice» [ «Творческая эволюция» (фр.).] вся проникнута двойственностью в понимании задач философии.
«Человек — посредник между Богом
и миром, следовательно, он не тварное существо мира
и не законченный процесс
творчества.
Указаны ли в единственном
и абсолютном Евангелии пути
творчества ценностей жизни?
В Евангелии нет ни одного слова о
творчестве,
и никакими софизмами не могут быть выведены из Евангелия творческие призывы
и императивы.
Но нет
и быть не может святоотеческих наставлений о
творчестве.
Оправдания эти обычно сводятся к тому, что говорят: Евангелие не запрещает
и не исключает того
и того, Евангелие допускает
творчество, Евангелие — либерально.
Так принижается
и абсолютное достоинство Евангелия,
и великая ценность
творчества.
Лишь не достигший высшего самосознания человек ищет оправданий
творчества в Священном Писании
и священных указаний о путях
творчества, т. е. хочет подчинить
творчество закону
и искуплению.
Человек, целиком еще пребывающий в религиозных эпохах закона
и искупления, не сознает свободы своей творческой природы, он хочет творить по закону
и для искупления, ищет
творчества как послушания.
Если бы пути
творчества были оправданы
и указаны в Священном Писании, то
творчество было бы послушанием, т. е. не было бы
творчеством.
Открываться свыше могут лишь закон
и искупление,
творчество — сокрывается.
Творчество не в Отце
и не в Сыне, а в Духе
и потому выходит из границ Ветхого
и Нового Завета.
Где Дух, там
и свобода, там
и творчество.
Творчество не связано со священством
и не подчинено ему.
В Духе раскрывается тайна
творчества, в Духе осознается природа человека, без письмен, без наставлений
и указаний свыше.
В
творчестве сам человек раскрывает в себе образ
и подобие Божье, обнаруживает вложенную в него божественную мощь.
Так высока
и прекрасна божественная идея человека, что творческая свобода, свободная мощь открывать себя в
творчестве заложена в человеке как печать его богоподобия, как знак образа Творца.
Если бы было откровение свыше о
творчестве, откровение, запечатленное в Священном Писании, то не нужен
и невозможен был бы свободный творческий подвиг человека.
Актом своей всемогущей
и всеведущей воли захотел Творец ограничить свое предвидение того, что раскроет творческая свобода человека, ибо в этом предвидении было бы уже насилие
и ограничение свободы человека в
творчестве.
Творчество не есть только борьба со злом
и грехом — оно создает иной мир, продолжает дело творения.
Закон начинает борьбу со злом
и грехом, искупление завершает эту борьбу, в
творчестве же свободном
и дерзновенном призван человек творить мир новый
и небывалый, продолжать творенье Божье.
Коренной двойственности человеческой природы, ее принадлежности к двум мирам, соответствует двойственность искупления
и творчества.
И все-таки должно сказать, что не было еще в мире религиозной эпохи
творчества.
То, что все называли
творчеством, как бы ни было оно ценно
и велико, то было лишь намеком на подлинное
творчество, лишь знак, лишь подготовление.
Обычно, когда говорят о
творчестве, то имеют в виду процветание «наук
и искусств».
Но в свете религиозном «науки
и искусства» могут оказаться формой послушания, а не
творчества.
Даже в гениальном расцвете «наук
и искусств» дух послушания с роковой неизбежностью заглушал дух
творчества.
Марксизм — не только не в
творчестве, но
и не в искуплении, он в Ветхом Завете, в язычестве.
Для марксизма
и «науки
и искусства» не есть
творчество, а лишь приспособление.
Эта крайность
и узость марксизма имеет значение для разрушения той наивно-поверхностной веры, что «науки
и искусства» — подлинное
творчество, откровение творческой природы человека.
И в своем роде он выше серединного, поверхностного культуртрегерства, обоготворяющего ценность культуры как подлинного
творчества.
Подобно тому как языческие кровавые жертвоприношения лишь предваряли подлинное мировое искупление через Голгофскую жертву Христа, но самого искупления не достигали, так
и творческие усилия человека, создавшего ценности культуры, до сих пор лишь предваряли подлинную религиозную эпоху
творчества, которое осуществит иное бытие.
Религиозная эпоха
творчества будет переходом к иному бытию, а не к иной только «культуре», не к иным «наукам
и искусствам».
Религиозная эпоха
творчества есть третье откровение, откровение антропологическое, следующее за откровением Ветхого
и Нового Завета.
Так новый мир идет к
творчеству, но
творчества в нем не было еще
и не могло быть до космически-антропологического поворота, до великой религиозной революции в человеческом самосознании.
И видно будет, что
творчество «культуры» было подменой
творчества «бытия» в эпоху закона
и искупления, когда творческие силы человека были еще подавлены.
Дело искупления
и спасения совершается послушанием, а не
творчеством.
Во время чумы не до познания
и не до красоты, не до
творчества ценностей.
Все жизненное учение старца Амвросия, полное недоверия к человеку, к его
творчеству, к его мировой задаче совершенствования, основано на том, что «конечное
и совершенное совершенство достигается на небе, в будущей бесконечной жизни, к которой кратковременная земная жизнь человеческая служит лишь приготовлением» (с. 151).
Неточные совпадения
Создавать" — это значит представить себе, что находишься в дремучем лесу; это значит взять в руку топор
и, помахивая этим орудием
творчества направо
и налево, неуклонно идти куда глаза глядят.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости
и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука
и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что
и умники наши, так называемые передовые люди
и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном
творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре
и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
Этим создавалось впечатление, что Никодим Иванович всегда живет в состоянии неугомонного
творчества,
и это вызывало у Диомидова неприязненное отношение к писателю.
Собственность — основа индивидуализма, культура — результат индивидуального
творчества, это утверждается всею силой положительных наук
и всей красотой искусства.
Входила монументальная, точно из красной меди литая, Анфимьевна, внося на вытянутых руках полупудовую кулебяку,
и, насладившись шумными выражениями общего восторга пред солидной красотой ее
творчества, кланялась всем, прижимая руки к животу, благожелательно говоря: