Неточные совпадения
Если
бы я писал дневник, то, вероятно, постоянно записывал в него слова: «Мне было это чуждо, я ни с
чем не чувствовал слияния, опять, опять тоска по иному, по трансцендентному».
Но ошибочно было
бы думать,
что я не любил своих родителей.
Я всегда мечтал о деревне и надеялся,
что отец купит новое имение, хотя
бы более скромное.
Впрочем, не точно было
бы сказать,
что я не люблю жизни.
Вернее было
бы сказать,
что я люблю не жизнь, а экстаз жизни, когда она выходит за свои пределы.
Было
бы самомнением и ложью сказать,
что я стоял выше соблазнов «жизни», я, наверное, был им подвержен, как и все люди, но духовно не любил их.
Верно было
бы сказать,
что у меня есть напряженная устремленность к трансцендентному, к переходу за грани этого мира.
Я во всем участвовал как
бы издалека, как посторонний, ни с
чем не сливался.
Для моего отношения к миру «не-я», к социальной среде, к людям, встречающимся в жизни, характерно,
что я никогда ничего не добивался в жизни, не искал успеха и процветания в каком
бы то ни было отношении.
Неверно поняли
бы мою тему одиночества, если
бы сделали заключение,
что у меня не было близких людей,
что я никого не любил и никому не обязан вечной благодарностью.
Мне иногда казалось,
что жизнь была
бы хороша и радостна, если
бы исчезла причина того,
что меня мучит сейчас.
Неприятие любой земной тирании влечет его к Богу; при условии, однако,
что этот Бог — тоже свободолюбец и вольнодумец, почти анархист: «Спасение, которое не было
бы свободным и не исходило
бы от человека свободного, ничего не сказало
бы нам», — говорит Бог — Пеги в «Невинных святых» (фр.).
Мне не раз приходится говорить в этой книге,
что во мне есть как
бы два человека, два лица, два элемента, которые могут производить впечатление полярно противоположных.
Мне часто приходило в голову,
что если
бы люди церкви, когда христианское человечество верило в ужас адских мук, грозили отлучением, лишением причастия, гибелью и вечными муками тем, которые одержимы волей к могуществу и господству, к богатству и эксплуатации ближних, то история сложилась
бы совершенно иначе.
Но неверно было
бы думать,
что я мыслю догматически.
Леонардо да Винчи говорит,
что половые органы так уродливы,
что род человеческий прекратился
бы, если
бы люди не впадали в состояние одержимости (не помню точно выражения, но таков смысл).
Мир не должен был
бы знать,
что два существа любят друг друга.
В институте брака есть бесстыдство обнаружения для общества того,
что должно было
бы быть скрыто, охранено от посторонних взоров.
У меня всегда было странное впечатление неловкости, когда я смотрел на мужа и жену, как будто
бы я подсмотрел что-то,
что мне не следует видеть и о
чем не следует знать.
Мне хотелось
бы сейчас прочесть то,
что я тогда написал, приобщиться к огромному подъему, пережитому мной.
Можно было
бы сказать,
что я верил в становящегося Бога.
Эта философия свободы была лучше, но сейчас мне кажется,
что я мог
бы ее написать еще лучше.
Но ошибочно было
бы думать,
что я отдавал свои силы «политике».
Но то,
что можно было
бы назвать прекраснодушной, оптимистической анархической утопией, мне чуждо.
Ошибочно было
бы думать,
что я когда-либо вращался исключительно в этой среде «товарищей».
По поводу моей статьи князь С. Трубецкой сказал,
что не согласился
бы участвовать в сборнике, если
бы знал,
что там будет такая ницшеанская статья.
Но хотя я довольно много писал, я не написал за эти годы ничего, за
чем я мог
бы признать сейчас устойчивое значение.
Ошибочно было
бы думать,
что для меня религия и философия отождествлялись, как для Гегеля.
Парадоксально можно было
бы сказать,
что тело есть дух.
В применении к себе я потому уже предпочитаю не говорить о резкой convertion,
что я не верю в существование единой, целостной ортодоксии, в которую можно было
бы обратиться.
Можно было
бы сказать,
что христианство исторически не христианского происхождения.
Уж скорее можно было
бы сказать,
что церковь есть земля на небе.
После ее приезда в Москву вот
что произошло со мной: я лежал в своей комнате, на кровати, в состоянии полусна; я ясно видел комнату, в углу против меня была икона и горела лампадка, я очень сосредоточенно смотрел в этот угол и вдруг под образом увидел вырисовавшееся лицо Минцловой, выражение лица ее было ужасное, как
бы одержимое темной силой; я очень сосредоточенно смотрел на нее и духовным усилием заставил это видение исчезнуть, страшное лицо растаяло.
В известном смысле можно было
бы сказать,
что любовь к творчеству есть нелюбовь к «миру», невозможность остаться в границах этого «мира».
Иллюзия классицизма заключается в том,
что будто
бы результаты творческого акта могут быть совершенными в этом мире, могут нас оставлять и не притягивать к иному миру.
Возврата нет к тому,
что было до большевистской революции, все реставрационные попытки бессильны и вредны, хотя
бы то была реставрация принципов февральской революции.
Любопытно,
что когда нужно было зарегистрировать всероссийский Союз писателей, то не оказалось такой отрасли труда, к которой можно было
бы причислить труд писателя.
Французы, замкнутые в своей культуре, сказали
бы,
что они находятся в стадии высокой культуры (цивилизации), русские же еще не вышли из стадии «природы», то есть варварства.
Умеренно «правые» течения (с крайними «правыми» течениями я совсем не соприкасался), то,
что можно было
бы назвать эмигрантским центром, особенно в молодежи, сначала, очевидно, предполагали,
что я по своим эмоциям и оценкам их человек, в то время как я никогда им не был.
Люди часто замечали,
что я как будто
бы в них не нуждаюсь и, может быть, ни в ком не нуждаюсь, хотя всегда готов обогатить свое знание.
Я
бы не сказал,
что у русских есть особенная склонность к индивидуальной дружбе.
Поразительно,
что в какие
бы углы мира русские ни попали, как это случилось в эмиграции, они объединяются, группируются, образуют русские организации, устраивают собрания.
Боюсь,
что если
бы мы встречались чаще, то разошлись
бы гораздо больше.
Этим самым как
бы предполагалось,
что для меня имеет хоть малейшее значение общественное мнение эмиграции, да и вообще какое-либо общественное мнение.
Но в данный час истории христианство находится в антракте между двумя эпохами, и этим, вероятно, объясняется,
что оно не играет той активной роли, какую должно было
бы играть.
Мне иногда думается,
что эту книгу я мог
бы назвать «Мечта и действительность», потому
что этим определяется что-то основное для меня и для моей жизни, основной ее конфликт, конфликт с миром, связанный с большой силой воображения, вызыванием образа мира иного.
Я думаю,
что трудно найти человека, у которого было
бы не только отсутствие, но и глубокое противление всякому иерархическому порядку, Я никогда не мог вынести, чтобы отношения людей определялись по иерархическим чинам.
Я был разом и в глубине жизни более,
чем бывают философы, и вместе с тем как
бы вне ее.
Если
бы меня спросили, отчего я более всего страдаю не в исключительные минуты, а во все минуты жизни и с
чем более всего принужден бороться, то я
бы ответил — с моей брезгливостью, душевной и физической, брезгливостью патологической и всеобъемлющей.
Но
что я мог
бы там делать?
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только,
что близко; а вы вообразите себе,
что далеко. Как
бы я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья.
Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто
бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ,
что на жизнь мою готовы покуситься.
Осип. Да
что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться,
что так замешкались. Так
бы, право, закатили славно! А лошадей
бы важных здесь дали.
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи,
что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни
бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Как
бы, я воображаю, все переполошились: «Кто такой,
что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и не знают,
что такое значит «прикажете принять».