Неточные совпадения
То, что я говорю, связано с революционной аскезой
русской интеллигенции, которая не есть обыкновенная аскеза, а аскеза выносливости в
отношении к преследованиям.
Я почувствовал, что подымается в
русской жизни что-то новое и что необходимо определить свое
отношение к этому течению.
Как сложились мои
отношения к
русскому культурному ренессансу начала XX века?
По переезде в Москву, через С. Булгакова, с которым меня связывали уж старые
отношения, у меня произошла встреча с наиболее характерными православными кругами, раньше мне чуждыми, с самой сердцевиной
русского православия.
Тогда в Кремле еще были представители старой
русской интеллигенции: Каменев, Луначарский, Бухарин, Рязанов, и их
отношение к представителям интеллигенции, к писателям и ученым, не примкнувшим к коммунизму, было иное, чем у чекистов, у них было чувство стыдливости и неловкости в
отношении к утесняемой интеллектуальной России.
Наблюдая настроения
русской эмиграции, я почувствовал, что я один из очень немногих людей, свободных от ressentiment по
отношению к коммунизму и не определяющих своей мысли реакцией против него.
Русский научный институт, несмотря на мое активное к нему
отношение в первый год пребывания в Берлине, в сущности, был довольно чуждым мне академическим учреждением.
Я приносил с собой свое личное и
русское катастрофическое чувство жизни и истории,
отношение к каждой теме по существу, а не через культурное отражение.
Наша беседа посвящена была главным образом
русскому коммунизму и
отношениям между коммунизмом и христианством.
Его
отношение к
русской мысли было трогательно, он раздирался между К. Бартом и
русской религиозной философией.
У
русских нет условностей, нет дистанции, есть потребность часто видеть людей, с которыми у них даже нет особенно близких
отношений, выворачивать душу, ввергаться в чужую жизнь и ввергать в свою жизнь, вести бесконечные споры об идейных вопросах.
Я заметил неискренность в
отношении ко мне со стороны некоторых
русских.
Советскую власть я считал единственной
русской национальной властью, никакой другой нет, и только она представляет Россию в международных
отношениях.
Во мне вызывает сильное противление то, что для
русской эмиграции главный вопрос есть вопрос об
отношении к советской власти.
Между тем как я считаю главным вопросом вопрос об
отношении к
русскому народу, к советскому народу, к революции как внутреннему моменту в судьбе
русского народа.
Но
отношение к
русскому народу, к смыслу революции в исторической судьбе народа, к советскому строю не тождественно с
отношением к советской власти, к власти государства.
А тот, смотрю, глядит на меня и бледнеет, потому, знаете: наша полицейская служба к нам вольнолюбивых людей не располагает. Особенно в тогдашнее время, для француза я мог быть очень неприятен, так как, напоминаю вам, тогда наши
русские отношения с Франциею сильно уже портились и у, нас по полиции часто секретные распоряжения были за разными людьми их нации построже присматривать.
Это были листки французских брошюр, почти исключительно произведения польской эмиграции, которые в ярких, поражающих чертах изображали несчастья польской земли, стоны польского народа и не скупились на самые черные краски для обрисовки
русских отношений к Польше и русского гнета.
Неточные совпадения
Таков уже
русский человек: страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним чином был его повыше, и шапочное знакомство с графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских
отношений.
Связь с этой женщиной и раньше уже тяготила его, а за время войны Елена стала возбуждать в нем определенно враждебное чувство, — в ней проснулась трепетная жадность к деньгам, она участвовала в каких-то крупных спекуляциях, нервничала, говорила дерзости, капризничала и — что особенно возбуждало Самгина — все более резко обнаруживала презрительное
отношение ко всему
русскому — к армии, правительству, интеллигенции, к своей прислуге — и все чаще, в разных формах, выражала свою тревогу о судьбе Франции:
Зимними вечерами, в теплой тишине комнаты, он, покуривая, сидел за столом и не спеша заносил на бумагу пережитое и прочитанное — материал своей будущей книги. Сначала он озаглавил ее: «
Русская жизнь и литература в их
отношении к разуму», но этот титул показался ему слишком тяжелым, он заменил его другим:
Допустим, что в процентном
отношении к единокровной массе евреев-шпионов больше, чем
русских, это можно объяснить географически — евреи живут на границе.
«Искусство и интеллект»; потом, сообразив, что это слишком широкая тема, приписал к слову «искусство» — «
русское» и, наконец, еще более ограничил тему: «Гоголь, Достоевский, Толстой в их
отношении к разуму». После этого он стал перечитывать трех авторов с карандашом в руке, и это было очень приятно, очень успокаивало и как бы поднимало над текущей действительностью куда-то по косой линии.