Неточные совпадения
Их отзывы утвердили меня в том смысле,
что появление такого научно-популярного описания края, из которого учащаяся молодежь почерпнула
бы немало интересных сведений, было
бы полезным делом.
Стало ясно,
что к вечеру нам не дойти до него, а если
бы мы и дошли, то рисковали заночевать без воды, потому
что в это время года горные ключи в истоках почти совсем иссякают.
Продовольствия мы имели достаточно, а лошади были перегружены настолько,
что захватить с собой убитых оленей мы все равно не могли
бы.
Влезать на дерево непременно надо самому. Поручать это стрелкам нельзя. Тут нужны личные наблюдения. Как
бы толково и хорошо стрелок ни рассказывал о том,
что он заметил, на основании его слов трудно ориентироваться.
Спустившись с дерева, я присоединился к отряду. Солнце уже стояло низко над горизонтом, и надо было торопиться разыскать воду, в которой и люди и лошади очень нуждались. Спуск с куполообразной горы был сначала пологий, но потом сделался крутым. Лошади спускались, присев на задние ноги. Вьюки лезли вперед, и, если
бы при седлах не было шлей, они съехали
бы им на голову. Пришлось делать длинные зигзаги,
что при буреломе, который валялся здесь во множестве, было делом далеко не легким.
Иногда случается,
что горы и лес имеют привлекательный и веселый вид. Так, кажется, и остался
бы среди них навсегда. Иногда, наоборот, горы кажутся угрюмыми, дикими. И странное дело! Чувство это не бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для всех людей в отряде. Я много раз проверял себя и всегда убеждался,
что это так. То же было и теперь. В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то тоска, было что-то жуткое и неприятное, и это жуткое и тоскливое понималось всеми одинаково.
Я думаю,
что я мог
бы вещи эти нарисовать подробно со всеми деталями.
Казалось
бы,
что после вчерашней перепалки корейцы должны были прийти на наш бивак и посмотреть людей, в которых они стреляли.
Чем дальше, тем извилистее становилась река. Кривуны ее (так местные жители называют извилины) описывают почти полные окружности и вдруг поворачивают назад, опять загибаются, и нет места, где река хоть
бы немного текла прямо.
Сегодня был особенно сильный перелет. Олентьев убил несколько уток, которые и составили нам превосходный ужин. Когда стемнело, все птицы прекратили свой лет. Кругом сразу воцарилась тишина. Можно было подумать,
что степи эти совершенно безжизненны, а между тем не было ни одного озерка, ни одной заводи, ни одной протоки, где не ночевали
бы стада лебедей, гусей, крохалей, уток и другой водяной птицы.
Дерсу замолчал. Он, видимо, обдумывал,
что делать ему дальше. Потом, как
бы отвечая на свои мысли, сказал...
К трем часам дня отряд наш стал подходить к реке Уссури. Опытный глаз сразу заметил
бы,
что это первый поход. Лошади сильно растянулись, с них то и дело съезжали седла, расстегивались подпруги, люди часто останавливались и переобувались. Кому много приходилось путешествовать, тот знает,
что это в порядке вещей. С каждым днем эти остановки делаются реже, постепенно все налаживается, и дальнейшие передвижения происходят уже ровно и без заминок. Тут тоже нужен опыт каждого человека в отдельности.
Вечером стрелки и казаки сидели у костра и пели песни. Откуда-то взялась у них гармоника. Глядя на их беззаботные лица, никто
бы не поверил,
что только 2 часа тому назад они бились в болоте, измученные и усталые. Видно было,
что они совершенно не думали о завтрашнем дне и жили только настоящим. А в стороне, у другого костра, другая группа людей рассматривала карты и обсуждала дальнейшие маршруты.
Неизвестно,
чем кончилась
бы эта борьба, если
бы на помощь пчелам не пришли казаки.
Гольды рассказывают,
что уссурийский уж вообще большой охотник до пернатых. По их словам, он высоко взбирается на деревья и нападает на птиц в то время, когда они сидят в гнездах. В особенности это ему удается в том случае, если гнездо находится в дупле. Это понятно. Но как он ухитрился поймать такую птицу, которая бегает и летает, и как он мог проглотить кулика, длинный клюв которого, казалось
бы, должен служить ему большой помехой?
Мы расположились в фанзе, как дома. Китайцы старались предупредить все наши желания и просили только, чтобы не пускать лошадей на волю, дабы они не потравили полей. Они дали коням овса и наносили травы столько,
что ее хватило
бы до утра на отряд вдвое больший,
чем наш. Все исполнялось быстро, дружно и без всяких проволочек.
Для непривычного уха такие фразы показались
бы бессмысленным набором слов, но я понял его сразу. Он говорил,
что надо придерживаться конной тропы и избегать пешеходной.
Я так увлекся его рассказами,
что потерял направление пути и без помощи китайцев, вероятно, не нашел
бы дороги обратно.
Нигде на земле нет другого растения, вокруг которого сгруппировалось
бы столько легенд и сказаний. Под влиянием литературы или под влиянием рассказов китайцев, не знаю почему, но я тоже почувствовал благоговение к этому невзрачному представителю аралиевых. Я встал на колени, чтобы ближе рассмотреть его. Старик объяснил это по-своему: он думал,
что я молюсь. С этой минуты я совсем расположил его в свою пользу.
К сумеркам мы дошли до водораздела. Люди сильно проголодались, лошади тоже нуждались в отдыхе. Целый день они шли без корма и без привалов. Поблизости бивака нигде травы не было. Кони так устали,
что, когда с них сняли вьюки, они легли на землю. Никто не узнал
бы в них тех откормленных и крепких лошадей, с которыми мы вышли со станции Шмаковка. Теперь это были исхудалые животные, измученные бескормицей и гнусом.
Спускаться по таким оврагам очень тяжело. В особенности трудно пришлось лошадям. Если графически изобразить наш спуск с Сихотэ-Алиня, то он представился
бы в виде мелкой извилистой линии по направлению к востоку. Этот спуск продолжался 2 часа. По дну лощины протекал ручей. Среди зарослей его почти не было видно. С веселым шумом бежала вода вниз по долине, словно радуясь тому,
что наконец-то она вырвалась из-под земли на свободу. Ниже течение ручья становилось спокойнее.
На следующий день, 17 июня, мы расстались со стариком. Я подарил ему свой охотничий нож, а А.И. Мерзляков — кожаную сумочку. Теперь топоры нам были уже не нужны. От зверовой фанзы вниз по реке шла тропинка.
Чем дальше, тем она становилась лучше. Наконец мы дошли до того места, где река Синь-Квандагоу сливается с Тудагоу. Эта последняя течет в широтном направлении, под острым углом к Сихотэ-Алиню. Она значительно больше Синь-Квандагоу и по справедливости могла
бы присвоить себе название Вай-Фудзина.
Никто не занимался ни огородничеством, ни хлебопашеством, никто не сеял, не жал и не собирал в житницы, но все строили дома, хотя
бы и в долг; все надеялись на то,
что пост Ольги в конце концов будет городом и захваченная земля перейдет в собственность, после
чего ее можно будет выгодно продать.
Изюбр или олень стучат сильнее ногами; это не могло быть и маленькое животное, потому
что вес его тела был
бы недостаточен для того, чтобы производить такой шум.
Взбираясь на вершины, мы каждый раз надеялись по ту сторону их увидеть что-нибудь такое,
что предвещало
бы близость воды, но каждый раз надежда эта сменялась разочарованием.
Если
бы не Че Фан, переселенцы ни за
что не поднялись
бы на ноги.
Ночь застигла
бы меня раньше,
чем я успел
бы пройти и половину дороги.
Как
бы ни был мал дождь в лесу, он всегда вымочит до последней нитки. Каждый куст и каждое дерево собирают дождевую воду на листьях и крупными каплями осыпают путника с головы до ног. Скоро я почувствовал,
что одежда моя стала намокать.
Залезть на дерево! Эта глупая мысль всегда первой приходит в голову заблудившемуся путнику. Я сейчас же отогнал ее прочь. Действительно, на дереве было
бы еще холоднее, и от неудобного положения стали
бы затекать ноги. Зарыться в листья! Это не спасло
бы меня от дождя, но, кроме того, легко простудиться. Как я ругал себя за то,
что не взял с собой спичек. Я мысленно дал себе слово на будущее время не отлучаться без них от бивака даже на несколько метров.
Я ни за
что не нашел
бы ее, если
бы не Леший.
Образования эти заслуживают особого внимания потому еще,
что вблизи нигде нет песков, которые играли
бы роль шлифовального материала.
Этот последний длиннее и многоводнее,
чем сама Тадушу, и потому его надо
бы считать главной рекой, а Тадушу — притоком.
Жуткое чувство сразу всколыхнуло мое сердце. Я хотел
бы передать,
что я почувствовал, но едва ли я сумею это сделать.
Если
бы он слышал только один выстрел, то это значило
бы,
что я промахнулся.
Чем дальше, тем лес становился глуше. В этой девственной тайге было что-то такое,
что манило в глубину ее и в то же время пугало своей неизвестностью. В спокойном проявлении сил природы здесь произрастали представители всех лиственных и хвойных пород маньчжурской флоры. Эти молчаливые великаны могли
бы многое рассказать из того,
чему они были свидетелями за 200 и 300 с лишним лет своей жизни на земле.
Чем дальше, тем интереснее становилась долина. С каждым поворотом открывались все новые и новые виды. Художники нашли
бы здесь неистощимый материал для своих этюдов. Некоторые виды были так красивы,
что даже казаки не могли оторвать от них глаз и смотрели как зачарованные.
Окраска зверька до того подходила под цвет дерева,
что если
бы он оставался неподвижным, то его совершенно нельзя было
бы заметить.
По дороге я спросил гольда,
что он думает делать с женьшенем. Дерсу сказал,
что он хочет его продать и на вырученные деньги купить патронов. Тогда я решил купить у него женьшень и дать ему денег больше,
чем дали
бы китайцы. Я высказал ему свои соображения, но результат получился совсем неожиданный. Дерсу тотчас полез за пазуху и, подавая мне корень, сказал,
что отдает его даром. Я отказался, но он начал настаивать. Мой отказ и удивил и обидел его.
Отдохнув здесь немного, мы пошли снова к Сихотэ-Алиню. По мере приближения к гребню подъем становился более пологим. Около часа мы шли как
бы по плоскогорью. Вдруг около тропы я увидел кумирню. Это служило показателем того,
что мы достигли перевала. Высота его равнялась 1190 м. Я назвал его Рудным. Отсюда начался крутой ступенчатый спуск к реке Тютихе.
На другой день, 7 сентября, мы продолжали наше путешествие. От китайского охотничьего балагана шли 2 тропы: одна — вниз, по реке Синанце, а другая — вправо, по реке Аохобе (по-удэгейски — Эhе,
что значит — черт). Если
бы я пошел по Синанце, то вышел
бы прямо к заливу Джигит. Тогда побережье моря между реками Тютихе и Иодзыхе осталось
бы неосмотренным.
На рассвете раньше всех проснулся Дерсу. Затем встал я, а потом и другие. Солнце только
что взошло и своими лучами едва озарило верхушки гор. Как раз против нашего бивака, в 200 шагах, бродил еще один медведь. Он все время топтался на одном месте. Вероятно, он долго еще ходил
бы здесь, если
бы его не спугнул Мурзин. Казак взял винтовку и выстрелил.
Тут только мы заметили,
что к лежбищу ни с какой стороны подойти было нельзя. Справа и слева оно замыкалось выдающимися в море уступами, а со стороны суши были отвесные обрывы 50 м высотой. К сивучам можно было только подъехать на лодке. Убитого сивуча взять с собой мы не могли; значит, убили
бы его зря и бросили
бы на месте.
Наблюдая за китайцами, я убедился, какой популярностью среди них пользовался Чжан Бао. Слова его передавались из уст в уста. Все,
что он приказывал, исполнялось охотно и без проволочек. Многие приходили к нему за советом, и, кажется, не было такого запутанного дела, которого он не мог
бы разобрать и найти виновных. Находились и недовольные. Часто это были люди с преступным прошлым. Чжан Бао умел обуздывать их страсти.
И точно в ответ на его слова в горах послышался шум, потом налетел сильный порыв ветра с той стороны, откуда мы его не ожидали. Дрова разгорелись ярким пламенем. Вслед за первым порывом налетел второй, потом третий, пятый, десятый, и каждый порыв был продолжительнее предыдущего. Хорошо,
что палатки наши были крепко привязаны, иначе их сорвало
бы ветром.
Чувствую,
что, если
бы я подольше походил с Дерсу и если
бы он был общительнее, вероятно, я научился
бы разбираться в следах если и не так хорошо, как он, то все же лучше,
чем другие охотники.
В сумерки мы достигли маленького балагана, сложенного из корья. Я обрадовался этой находке, но Дерсу остался ею недоволен. Он обратил мое внимание на то,
что вокруг балагана были следы костров. Эти костры и полное отсутствие каких
бы то ни было предметов таежного обихода свидетельствовали о том,
что балаган этот служит путникам только местом ночевок и, следовательно, до реки Иман было еще не менее перехода.
День уже кончился, а мы все шли. Казалось,
что реке Синанце и конца не будет. За каждым поворотом открывались все новые и новые плесы. Мы еле волочили ноги, шли, как пьяные, и если
бы не уговоры Дерсу, то давно стали
бы на бивак.
Он вздохнул и стал говорить,
что боится города и
что делать ему там нечего. Тогда я предложил ему дойти со мной до станции железной дороги, где я мог
бы снабдить его на дорогу деньгами и продовольствием.