Неточные совпадения
Чугунная печка с вращающимся флюгером на трубе давала тепла
больше,
чем нужно.
Едва ли когда стрелкам и казакам приходилось переносить
большие лишения,
чем вынесли эти скромные труженики.
Статистическое описание Китайской империи.] и от гиляцкого слова «Гамур», «Ямур»,
что значит «
Большая вода».
Что значит Онюй? Гольды к названиям правых притоков Амура прибавляют слово Анэй, например: Анэй Хунгуры, Анэй Бира, Анюй, Анэй Пихца и т. д. Этимологию этого слова выяснить мне не удалось. Любопытно,
что и на севере, именно в Колымском крае, мы встречаем два притока Колымы с тем же названием —
Большой Анюй и Малый Анюй. Удэхейцы Дондон называют Уни. Возможно, отсюда произошло Онюй («у» легко переходит в «о»), искаженное впоследствии в Анюй.
Раньше у них было значительно
больше спирта,
чем теперь.
На другой день гольды подняли всех на ноги при первых признаках приближающегося утра. Они торопили нас и говорили,
что будет непогода. Действительно, по небу бежали
большие кучевые облака с разорванными краями. Надо было ждать дождя.
Удэхейцы шли
больше протоками и избегали главного фарватера. Иногда они проводили лодки через такие узкие места в колоднике,
что лодки задевали сразу обоими бортами. Я любовался их находчивостью и проворством. Они часто пускали в ход топоры, прорубали в плавнике узкую лазеечку и неожиданно выходили снова на Анюй.
Я тогда сообразил, в
чем дело, и едва успел пригнуться, как совсем близко надо мною пронесся сук
большого дерева, растущего, в сильно наклоненном положении.
Чем выше мы поднимались по реке,
чем больше углублялись в горы, тем сильнее становилось течение.
Напрасно я всматривался в лес, стараясь узнать, с кем имею дело, но чаща была так непроницаема и туман так густ,
что даже стволов
больших деревьев не было видно.
Восточный склон Сихотэ-Алиня более полог,
чем западный, и слагается как бы из нескольких
больших террас. Горный ручей, служивший нам путеводной нитью, то низвергался вниз мелкими каскадами, то просачивался подо мхом, заболачивая почву, иногда на значительном протяжении.
Пусть читатель не подумает,
что Гусев был посмешищем моих спутников. Мы все относились к нему с уважением, сочувствовали его неприспособленности и всячески старались ему помочь.
Больше всего был виноват я сам, потому
что взял с собой человека, мало приспособленного к странствованиям по тайге.
Авария обошлась без человеческих жертв. С
большим трудом мы вытащили лодку из-под плавника. Она была пуста и так изломана,
что не годилась для плавания. Все имущество погибло: ружья, продовольствие, походное снаряжение, запасная одежда. Осталось только то,
что было на себе; у меня — поясной нож, карандаш, записная книжка и засмоленная баночка со спичками. Весь день употребили на поиски утонувшего имущества, но ничего не нашли.
Трудно передать на словах чувство голода. По пути собирали грибы, от которых тошнило. Мои спутники осунулись и ослабели. Первым стал отставать Гусев. Один раз он долго не приходил. Вернувшись, я нашел его лежащим под
большим деревом. Он сказал,
что решил остаться здесь на волю судьбы. Я уговорил Гусева итти дальше, но километра через полтора он снова отстал. Тогда я решил, чтобы он шел между казаками, которые за ним следили и постоянно подбадривали.
Вдруг где-то далеко внизу по реке раздался выстрел, за ним другой, потом третий, четвертый. Все заволновались и начали спорить. Одни настаивали на необходимости как-нибудь дать знать людям, стреляющим из ружей, о нашем бедственном положении; другие говорили,
что надо во
что бы то ни стало переплыть реку и итти навстречу охотникам; третьи советовали развести
большой огонь. Но выстрелы
больше не повторялись.
При дневном освещении селение Дата имело совсем иной вид. Семь бревенчатых домиков и десять юрт из корья растянулись вдоль берега Улике. Юрты орочей
больше размерами,
чем у родственных им удэхе. Кроме крыш, они имеют еще боковые стенки.
Уезжая со льдины, они побросали всех тюленей в воду, отдав их в жертву хозяину морей Тэму, в глубоком убеждении,
что это он наказал их за убой такого
большого количества своих собак.
Такое странное название он получил потому,
что сейчас же за ним находится
большая бухта Ванина.
Около тропы лежала
большая плоская базальтовая глыба. Я сел на нее и стал любоваться природой. Ночь была так великолепна,
что я хотел запечатлеть ее в своей памяти на всю жизнь. На фоне неба, озаренного мягким сияньем луны, отчетливо выделялся каждый древесный сучок, каждая веточка и былинка.
Среди орочей было несколько стариков. Поджав под себя ноги, они сидели на корье и слушали с
большим вниманием. Потом я, в свою очередь, стал расспрашивать их о том, как жили они раньше, когда были еще детьми. Старики оживились, начали вспоминать свою молодость — время, давно прошедшее, почти забытое, былое… Вот
что они рассказывали.
Один из обломков привлек наше общее внимание. В нем было
больше отверстий,
чем древесины. Я узнал ажурную работу древоточца. Это была красивая и оригинальная вещица, достойная быть помещенной в музей.
Охотники выпускали заряды в воздух, и
чем больше они горячились, тем меньше шансов имели на успех.
Пусть читатель не подумает,
что нерпа имеет
большие уши: наоборот, они маленькие и едва выдаются в виде двух кожаных придатков. Взрослое животное весит от 50 до 80 килограммов и имеет длину 1,5–2 метра.
Вес его немногим
больше вытесняемой жидкости, вследствие
чего оно находится в родной ему стихии как бы во взвешенном состоянии.
Когда лодки подходили к берегу, на гребне одной из сопок появилось
большое животное. Я думал,
что это лось, но Вандага отрицательно покачал головой и назвал его «богиду» (северный олень). По-видимому, животное заметило нас, потому
что бросилось бежать и быстро скрылось за гребнем.
Чем больше сгущались сумерки, тем труднее становилось итти. В темноте невозможно было отличить ребро камня от щели. Мы все чаще оступались и падали.
Читатель помнит,
что я имел при себе спички в засмоленной баночке. Через несколько минут мы стояли около
большого костра и сушили одежды.
На следующий день мы расстались с рекой Нельмой. Холодный западный ветер, дувший всю ночь с материка в море, не прекратился. Он налетал порывами, срывая с гребней волн воду, и сеял ею, как дождем. Из опасения,
что ветром может унести наши лодки в открытое море, удэхейцы старались держаться под защитой береговых обрывов. Около устьев горных речек, там, где скалистый берег прерывался, ветер дул с еще
большею силой, и нам стоило многих трудов пройти от одного края долины до другого.
Я хотел было итти до самого вечера, но наши проводники сказали,
что здесь надо ночевать непременно, потому
что дальше два
больших мыса далеко выдвигаются в море и на протяжении 30 километров приставать негде, и ночь застанет нас раньше,
чем мы успеем дойти до реки Адими. Доводы их были убедительны, я не стал противоречить и велел направить лодки к устью реки Ниме.
Мы плыли вдоль берега и иногда, опустив весла в воду, отдыхали, любуясь чудной горной панорамой. Вот скалистая сопка, похожая на голову великана, украшенную мохнатой шапкой; дальше каменная баба, как бы оглядывающаяся назад, а за ней из воды торчала верхняя часть головы какого-то животного с
большими ушами. Когда мы подъезжали к ним вплотную, иллюзия пропадала: великан, зверь и каменная баба превращались в обыкновенные кекуры и совершенно не были похожи на то,
чем казались издали.
В воздухе пахло гарью. Вегетационный период кончился, и
чем больше расцвечивались лиственные деревья в яркие осенние тона, тем резче на фоне их выступали ель и пихта своей темно-зеленой хвоей. Лес начинал сквозить и все
больше и
больше осыпал листву на землю.
Китайцы называют реку «Уми-да-гоу» (т. е.
Большая долина Уми), удэхейцы — «Дата»,
что в переводе на русский язык значит «устье» и потому должно быть относимо только к низовьям реки.
Первые русские скупщики пушнины появились на реке Самарге в 1900 году. Их было три человека; они прибыли из Хабаровска через Сихотэ-Алинь. Один из них в пути отморозил себе ноги. Двое вернулись назад, а больного оставили в юрте удэхейца Бага. Этот русский болел около двух месяцев и умер. Удэхейцы были в
большом затруднении, как его хоронить и в какой загробный мир отвести его душу, чтобы она не мешала людям. По-видимому, это им удалось, потому
что дух погибшего лоца не проявил себя ничем.
Затем он обратился ко мне со словами: «Ни канка тэ иоу цзы» (т. е. посмотри, вот ночная птица). Я наклонился к пню и в разрезе древесины увидел такое расположение слоев ее,
что при некоторой фантазии, действительно, можно было усмотреть рисунок, напоминающий филина или сову. Рядом с ним был другой, тоже изображавший птицу поменьше, потом похожий на жука и даже на лягушку. По словам китайца, все это были живые существа, поглощенные деревом для того, чтобы
больше в живом виде никогда не появляться на земле.
По жестам и интонациям голосов я понимал,
что стрелки укоряли друг друга в промахах и
больше всех ругали Рожкова, сделавшего первый выстрел.
Марунич отдышался, поправил папаху и стал рассказывать, и
чем больше он говорил, тем громче смеялись его товарищи.
Этот день прошел как-то скучно: все записи в дневниках были сделаны, съемки вычерчены, птицы и мелкие животные препарированы. Словом, все было в порядке, и надо было заняться сбором новых материалов. Весь день мы провели в фанзе и рано вечером завалились спать. Как-то вышло так,
что я проснулся ночью и
больше уже не мог заснуть. Проворочавшись с боку на бок до самого рассвета, я решил одеться и пойти на рекогносцировку в надежде поохотиться за крохалями и кстати посмотреть, как замерзает река.
Теперь
больше здесь делать было нечего, и я пошел домой. Когда я подходил к фанзе Кивета, из лесу вышли два удэхейца Вензи и Дилюнга, и мы вместе вошли в дом. Я стал рассказывать своим спутникам о том,
что видел, и думал,
что сообщаю им что-то новое, оригинальное, но удэхейцы сказали мне,
что филин всегда таким образом ловит рыбу. Иногда он так долго сидит в воде,
что его хвост и крылья плотно вмерзают в лед, тогда филин погибает.
Взобравшись на гребень
большого отрога, идущего к реке от главного массива, я остановился передохнуть и в это время услышал внизу голоса. Подойдя к краю обрыва. я увидел Ноздрина и Чжан-Бао, шедших друг за другом по льду реки. Отрог, на котором я стоял, выходил на реку нависшей скалой, имевшей со стороны вид корабельного носа высотою более
чем в 100 метров.
Оказывается,
что в китайских поверьях животному этому отводится
большое место.
Чем больше смеркалось, тем сильнее неистовствовала пурга. Ночь провели без сна, дремали, зябли и с нетерпением ждали утра.
Надо иметь в виду,
что всякая собака съедает
больше,
чем человек, и потому самый громадный груз в наших нартах составлял собачий корм.
Чем ближе мы подходили к Сихотэ-Алиню, тем
больше было снегу. Собаки не видели перед собой дороги и отказывались итти. Они останавливались и оглядывались назад. Чжан-Бао и один из удэхейцев пошли вперед на лыжах протаптывать дорогу собакам, так как за ночь лыжница заносилась снегом.
Наши утренние сборы заняли времени не
больше одного часа. Каждый знал,
что ему надо делать: движенья каждого человека были согласованы, и потому уборка палатки и укладка походной печки, увязка нарт и запряжка собак делались всегда без лишней проволочки.
Начало съемки всегда отнимает несколько
больше времени,
чем производство ее в пути. Надо выверить шагомер, взять обратный азимут на последний отрезок вчерашнего пути, надо взять пеленги на видимые высоты и т. д. Когда я кончил проделывать все манипуляции, я вдруг вспомнил,
что забыл на биваке барометр. Ничего не оставалось
больше делать, как вернуться. Стрелки и казаки ушли уже порядочно вперед. Я не стал их окликать в надежде,
что догоню на первом: же перевале.
Когда я подходил к биваку, мне показалось,
что что-то
большое желтое быстро мелькнуло в кустах.
Мы поняли,
что на длинные переходы можно брать
больше ездовых собак. По мере того как число нарт будет сокращаться вследствие расходования продовольственных грузов, слабых собак можно убивать и кормить наиболее молодых и сильных животных.
По выходе из гор река начинает делать меандры и
чем дальше, тем
больше.
Однако скоро я заметил,
что всего было только два следа: один
большой — старый, другой поменьше — свежий.
Тигр в его глазах стал еще более священным животным. Он все может: под его взглядом и ружья перестают стрелять. Он знает это и потому спокойно смотрит на приближающихся двуногих врагов. Разве можно на такого зверя охотиться? Эти рассуждения казались удэхейцу столь резонными,
что, не говоря
больше ни слова, он поднял свою винтовку, сдунул с затвора снег и молча отправился по лыжнице назад в свою юрту, а мы сели на колодину и стали обсуждать,
что делать дальше.