Евдокия Антоновна (с ужасом).
Ну что ты говоришь! А клялся, что абрикосовский. Погоди, Олечка, не кушай, я все это соберу и брошу ему назад в его подлую харю!
Неточные совпадения
Блохин.
Ну ты, Вася, в деревне, там еще понятно, а
ты посмотрел бы,
что у нас в Орле делается летом. Такая мертвая тощища.
Глуховцев.
Ну видел, положим. Но
что же отсюда следует? Правда, это нелепо; может быть, над этим нужно было задуматься, но мне как-то и в голову не пришло. И вообще (с некоторой подозрительностью смотрит на нее), и вообще я действительно не задавался вопросом, кто
ты, кто твоя мать. Знаю,
что твой отец был военный,
что твоя мать получает пенсию…
Евдокия Антоновна. Какой-то грубиян, какой-то нахал, какой-то студентишка смеет заявлять: я не пущу!
Ты мне смотри, девчонка, дрянь, не забудь,
что я
тебе вчера говорила. Ну-с?
Евдокия Антоновна (утешая).
Ну перестань, Олечка, поверь мне, это так нелепо. Мальчик один, без семьи,
ты ему дашь так много любви, — ведь я знаю, какое у
тебя сердце, Олечка.
Что же тут плохого? Неужели будет лучше, если мальчик станет развратничать, как все они? Ведь это ужас!
Глуховцев.
Ну,
ты женщина, то есть девочка, если принять в расчет твои года, —
ну а я? Меня Онуфрий называет испанским ослом, а вот как начали мы вместе с ним соображать, так оказалось,
что и он такой же осел.
Ты знаешь, уже третью ночь мы с ним не спим и все обсуждаем этот инцидент.
Глуховцев. Он против
тебя и против меня, а сегодня и против себя оказался. (Гундосит, передразнивая Онуфрия.)
Ты, Коля, дурак,
ну и я, Коля, тоже дурак. Знаю только,
что тебе не удалось образовать тихое семейство, — но почему, про то написано в энциклопедическом словаре. Осел!
Григорий Иванович (устремляясь в переднюю). Оленька, дружок,
ты что же это вздумала? Какая чудачка! Испугалась, а?
Ну, ничего, ничего, раздевайся. Пойдем поскорее, я
тебе покажу, — тут такой, брат, славный народ! Позвольте представить, господа: Оленька.
Онуфрий. А
ты, Петр, притворись,
что можно. Григорий Иванович.
Ну,
ну, притворяйся поскорей, Петруша.
Григорий Иванович (роется в кармане, бормоча). Ага, так вот
что! Засада!
Ну погоди ж
ты! Погоди!
Онуфрий.
Ну и извинится, эка важность!
Ты думаешь, Гриша, он помнит,
что он болтал? Колька, иди извинись!
Анна Андреевна.
Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
— И что тебе, что тебе в том, — вскричал он через мгновение с каким-то даже отчаянием, —
ну что тебе в том, если б я и сознался сейчас, что дурно сделал? Ну что тебе в этом глупом торжестве надо мною? Ах, Соня, для того ли я пришел к тебе теперь!
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).
Ну,
ну,
ну… оставь, дурак!
Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий (жене и дочери).Полно, полно вам! (Осипу.)
Ну что, друг,
тебя накормили хорошо?
Городничий.
Что, Анна Андреевна? а? Думала ли
ты что-нибудь об этом? Экой богатый приз, канальство!
Ну, признайся откровенно:
тебе и во сне не виделось — просто из какой-нибудь городничихи и вдруг; фу-ты, канальство! с каким дьяволом породнилась!
Хлестаков. Да у меня много их всяких.
Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О
ты,
что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..»
Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Городничий. И не рад,
что напоил.
Ну что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.