Неточные совпадения
Вскоре Гнедич заехал к Шушерину и сказал ему, что переводит «Танкреда» и даже привез
прочесть начало своего
перевода, который по тогдашнему времени казался нам превосходным.
Мы выбрали для этого «Федру», всю роль которой я перевел для Шушерина (некоторые места даже стихами), хотя он и
читал «Федру» в старинном
переводе.
Внутренний голос говорил мне, как надо играть Леара, и я на первой пробе репетировал согласно с внутренним моим чувством; но все на меня восстали и нашли, что это тривиально, что Леар будет смешон, и сам переводчик говорил то же; оно, конечно, казалось так, потому что язык пиесы и игра всех актеров были несколько напыщенны, неестественны, и простота моей игры слишком бы от них отличалась; но я знал через добрых людей, что Шекспир изуродован в этом
переводе или в этой переделке, и сам
читал описание, с какою простотой игрывал эту роль Гаррик.
Пиеса была небольшая, я принялся за дело с жаром, и месяца через два Шушерин повез меня
читать мой
перевод к Ф. Ф. Кокошкину, всеми уважаемому тогда литератору и страстному любителю и знатоку театра, первому чтецу и благородному актеру своего времени, с которым, разумеется, я был познакомлен предварительно.
Я принялся переводить «Филоктета» без всяких претензий на литературное достоинство
перевода, только чтоб как-нибудь исполнить желание Шушерина, который сам признавался мне, что ничего, кроме золотой посредственности, от моего
перевода не ожидал; но,
прочитав его, Шушерин сказал, что это один из лучших
переводов того времени, и потому он захотел им похвастаться.
Некоторые глупые, дерзновенные и невежды попускаются переводить на общий язык таковые книги. Многие ученые люди,
читая переводы сии, признаются, что ради великой несвойственности и худого употребления слов они непонятнее подлинников. Что же скажем о сочинениях, до других наук касающихся, в которые часто вмешивают ложное, надписывают ложными названиями и тем паче славнейшим писателям приписывают свои вымыслы, чем более находится покупщиков.
И хозяин, и гость любезно приняли мое предложение, и, достав тетрадку из кармана, я
прочел перевод. Когда я, окончив текст, прочел: «Симфония, занавес падает», — посетитель во фраке встал и сказал: «Конца-то нет, но я понимаю, предоставляется актеру сделать от себя надлежащее заключение».
Однажды, когда только что начавший лекцию Крюков, прерывая обычную латинскую речь, сказал по-русски: «М. г., — в качестве наглядной иллюстрации к нашим филологическим объяснениям од Горация, позвольте
прочесть перевод одного из ваших товарищей, Фета, книги первой, оды четырнадцатой, «К республике»; при этих словах дверь отворилась, и граф С. Г. Строганов вошел в своем генерал-адъютантском мундире.
Неточные совпадения
Тут только Левин вспомнил заглавие фантазии и поспешил
прочесть в русском
переводе стихи Шекспира, напечатанные на обороте афиши.
Письмо Татьяны предо мною; // Его я свято берегу, //
Читаю с тайною тоскою // И начитаться не могу. // Кто ей внушал и эту нежность, // И слов любезную небрежность? // Кто ей внушал умильный вздор, // Безумный сердца разговор, // И увлекательный и вредный? // Я не могу понять. Но вот // Неполный, слабый
перевод, // С живой картины список бледный, // Или разыгранный Фрейшиц // Перстами робких учениц:
Он
прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских
переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не
читал их.
По утрам я
читал, упражнялся в
переводах, а иногда и в сочинении стихов.
Он отказался, а она все-таки увеличила оклад вдвое. Теперь, вспомнив это, он вспомнил, что отказаться заставило его смущение, недостойное взрослого человека: выписывал и
читал он по преимуществу беллетристику русскую и
переводы с иностранных языков; почему-то не хотелось, чтоб Марина знала это. Но серьезные книги утомляли его, обильная политическая литература и пресса раздражали. О либеральной прессе Марина сказала: