Неточные совпадения
В 1805 году, как известно, был утвержден устав Казанского университета,
и через несколько месяцев последовало его открытие; между немногими преподавателями, начавшими чтение университетских лекций, находился ординарный
профессор натуральной истории Карл Федорович Фукс, читавший свой предмет на французском языке.
Хотя я свободно читал
и понимал французские книги даже отвлеченного содержания, но разговорный язык
и вообще изустная речь
профессора сначала затрудняли меня; скоро, однако, я привык к ним
и с жадностью слушал лекции Фукса.
Между слушателями Фукса был один студент, Василий Тимьянский [Тимьянский Василий Ильич (род. в 1791 г.) — впоследствии
профессор естественной истории
и ботаники Казанского университета.], который
и прежде охотнее всех нас занимался языками, не только французским
и немецким, но
и латинским, за что
и был он всегда любимцем бывшего у нас в высших классах в гимназии преподавателя этих языков, учителя Эриха.
Эрих был сделан адъюнкт-профессором
и читал в университете латинскую
и греческую литературу.
Я также умел несколько передразнивать своего наставника,
и мы с Тимьянским нередко потешали студентов, представляя встречу на улице
и взаимные приветствия наших адъюнкт-профессоров.
Однажды Тимьянский при мне рассказывал, что видел у
профессора большое собрание многих насекомых,
и в том числе бабочек,
и что Фукс обещал выучить его, как их ловить, раскладывать
и сушить.
Это воспламенило меня еще больше,
и я решился сейчас ехать к
профессору Фуксу, который был в то же время доктор медицины
и начинал практиковать.
В кабинете у
профессора я увидел висящие по стенам ящики, в которых за стеклами торчали воткнутые на булавках, превосходно сохраненные
и высушенные, такие прелестные бабочки, каких я
и не видывал.
Профессор был очень доволен
и охотно рассказал мне все подробности этого искусства, не мудреного, но требующего осторожности, терпения
и ловкости.
Я знал, что Панаев на все это будет гораздо искуснее меня: он был великий мастер на все механические мелкие ручные работы, —
и потому выпросил позволение у Фукса привести к нему на другой же день Панаева с несколькими живыми бабочками, которых
профессор обещал при нас же разложить для сушки.
В два дня все было готово,
и благодаря неусыпным, горячим хлопотам моим, а также стараньям
и уменью моего товарища все было придумано
и устроено гораздо лучше, чем у
профессора Фукса.
[Теперь это делается иначе, как я узнал от Н. П. В. (Н. П. В. — Здесь
и в последующих случаях, вероятно, Николай Петрович Вагнер (1829–1901) — ученый-зоолог,
профессор Казанского
и Петербургского университетов, автор известных «Повестей, сказок
и рассказов Кота-Мурлыки».): ящик имеет стеклянное дно
и, обернув его, можно видеть испод бабочкиных крыльев.
Так устроены собрания насекомых, принадлежащие казанским ученым Эверсману(Эверсман Эдуард Александрович (1794–1860) —
профессор Казанского университета по кафедре ботаники
и зоологии.)
и Бутлерову (Бутлеров Александр Михайлович (1828–1886) — великий русский ученый-химик, создатель современной органической химии; был одно время
профессором Казанского университета.
Надобно признаться, что у нас
и у Тимьянского было много бабочек безыменных, которых нельзя было определить по Блуменбаху
и которых
профессор Фукс не умел назвать по-русски.
Недавно открыто подобное изумительное явление не только в пчелиных матках, но
и в рабочих пчелах, [Брошюра «Три открытия в естественной истории пчелы», написанная незабвенным, так рано погибшим, даровитым
профессором Московского университета, К. Ф. Рулье, напечатанная в Москве 1857 года.] доказывающее глубокую экономическую предусмотрительность природы.
Когда наше собрание бабочек ни в чем уже не уступало собранию Кайсарова
и Тимьянского (кроме, однако, Кавалера), а, напротив, в свежести красок
и в изяществе раскладки имело большое преимущество, повезли мы с Панаевым уже два ящика бабочек на показ Фуксу.
Профессор рассыпался в похвалах нашему искусству
и особенно удивлялся маленьким сумеречным бабочкам, которые были так же хорошо разложены, как
и большие. Он очень жалел, что мы не собирали
и других насекомых.
Предметы преподавания до того были перепутаны,
и совет испытателей смотрел на это так не строго, что, например, адъюнкт-профессор
И.
И. Запольский, читавший опытную физику (по Бриссону), показывал на экзамене наши сочинения,
и заставил читать вслух, о предметах философских, а иногда чисто литературных,
и это никому не казалось странным.
С своей стороны, я рассказал о своих новых
и старых
профессорах, о новых предметах учения, о наших студентских спектаклях, о литературных занятиях
и затеях на будущее время
и, наконец, о моей страсти к собиранию бабочек
и о пользе, которая может произойти для науки от подобных собираний.
Пойманная же мною бабочка, признанная впоследствии за настоящего Большого Павлина [Бабочек Павлинов находится три рода: большой, средний
и малый.]
и профессором Фуксом, имела крылья не округленные, а несколько продолговатые
и по краям с меленькими, чуть заметными вырезками.
Неточные совпадения
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности
и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник
и флигель-адъютант, который
профессор, который директор банка
и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей
и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло,
и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Но тут Левину опять показалось, что они, подойдя к самому главному, опять отходят,
и он решился предложить
профессору вопрос.
Предводителем на место Снеткова предполагалось поставить или Свияжского или, еще лучше, Неведовского, бывшего
профессора, замечательно умного человека
и большого приятеля Сергея Ивановича.
Левин не слушал больше
и ждал, когда уедет
профессор.
И профессор тотчас же приехал, чтобы столковаться.