Неточные совпадения
Следовательно, приучив сначала молодую собаку к
себе, к подаванью поноски, к твердой стойке даже над кормом, одним словом, к совершенному послушанию и исполнению своих приказаний, отдаваемых на каком угодно языке, для чего
в России прежде ломали немецкий, а теперь коверкают французский язык, — охотник может идти с своею ученицей
в поле или болото, и она, не дрессированная на парфорсе, будет находить дичь, стоять над ней, не гоняться за живою и бережно подавать убитую или раненую; все это будет делать она сначала неловко, непроворно, неискусно, но
в течение года совершенно привыкнет.
Во-вторых,
в охотах, о которых я сейчас говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных птиц;
в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому
себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Навертевшись и наигравшись досыта на солнышке,
в вышине, они с шумом опускаются на озими и проворно разбегаются по десятинам, отыскивая
себе корм.
Приступая к описанию дичи, я считаю за лучшее начать с лучшей, то есть с болотной, о чем я уже и говорил, и притом именно с бекаса, или, правильнее сказать, со всех трех видов этой благородной породы, резко отличающейся и первенствующей между всеми остальными. Я разумею бекаса, дупельшнепа и гаршнепа, сходных между
собою перьями, складом, вообще наружным видом, нравами и особенным способом доставания пищи. К ним принадлежит и даже превосходит их вальдшнеп, но он займет свое место
в разряде лесной дичи.
Перепелки точно бывают так жирны осенью, что с трудом могут подняться, и многих брал я руками из-под ястреба; свежий жир таких перепелок, употребленных немедленно
в пищу, точно производит ломоту
в теле человеческом; я испытал это на
себе и видал на других, но дело
в том, что это были перепелки обыкновенные, только необыкновенно жирные.
Струйка эта так мала, что не может составить никакого течения и только образует около
себя маленькие лужицы мутной, иногда красноватой воды, от которой, однако, вымокают даже и болотные растения: торф обнажается и превращается
в топкую, глубокую грязь.
Окошки чистые, не малые,
в которых стоит жидкая тина или вода, бросаются
в глаза всякому, и никто не попадет
в них; но есть прососы или окошки скрытные, так сказать потаенные, небольшие, наполненные зеленоватою, какою-то кисельною массою, засоренные сверху старою, сухою травою и прикрытые новыми, молодыми всходами и побегами мелких, некорнистых трав; такие окошки очень опасны; нередко охотники попадают
в них по неосторожности и горячности, побежав к пересевшей или подстреленной птице, что делается обыкновенно уже не глядя
себе под ноги и не спуская глаз с того места, где села или упала птица.
Горячности к спасению молодых, какая примечается
в утках и тетеревиных курочках, бекасиная самка не оказывает: от гнезда не отводит и
собою не жертвует.
В другой раз собака подала мне застреленного бекаса; я взял его и, считая убитым наповал, бросил возле
себя, потому что заряжал
в это время ружье; бекас, полежав с минуту, также улетел, и даже закричал, а раненая птица не кричит.
Белый подбой под их хвостиками, состоящий из мелких перышек, часто мелькает
в темноте, но ясно разглядеть ничего нельзя. только с достоверностию предположить, что самцы совокупляются
в это время с самками и горячо дерутся за них между
собою: измятая трава и выщипанные перья, по ней разбросанные, подтверждают такое предположение.
Хотя мне и жаль, но я должен разрушить положительность этого мнения: вальдшнеп, дупельшнеп, бекас и гаршнеп питаются не одними корешками, особенно два первых вида, которые не всегда постоянно живут
в мокрых болотах и не могут свободно доставать
себе в пищу корешков
в достаточном количестве; они кушают червячков, разных козявок, мух и мушек или мошек.
После трехнедельного сиденья вылупляются куличата, покрытые желтовато-серым пухом; они сейчас получают способность бегать и доставать
себе пищу; на другой день их уже нет
в гнезде.
Я слышал, что около Петербурга чернозобики летят весной
в баснословном множестве (как и болотные кулики) и что один известный охотник убил одним зарядом восемьдесят пять куличков. Хотя мне сказывали это люди самые достоверные, но, признаюсь, не умею
себе представить возможности убить одним зарядом такое множество чернозобиков.
В Оренбургской губернии многие охотники их совсем не знают.
Хотя этот куличок, по своей малости и неудобству стрельбы, решительно не обращает на
себя внимания охотников, но я всегда любил гоняться за зуйками и стрелять их
в лет или
в бег, ходя по высокому берегу реки, под которым они бегали, я мог, забегая вперед, появляться нечаянно и тем заставлять их взлетывать.
Бывало, слышишь его где-то около
себя, долго всматриваешься и насилу разглядишь песочника, стоящего на песчаном бугорке и беспрестанно делающего поклоны, то есть опускающего и поднимающего голову. Мясо его нежно и вкусно, но жирно никогда не бывает. Пропадает он довольно рано,
в начале августа.
Я счел за лучшее разделить курахтанов на две породы: болотную и полевую, ибо они между
собою никогда не смешиваются и держатся совершенно
в различных местах.
Только
в позднюю осень позволяет он собаке делать над
собой стойку, вероятно оттого, что бывает необычайно жирен и утомляется от скорого и многого беганья, во всякое же другое время он, так же как болотная курица и луговой коростель, бежит, не останавливаясь, и нередко уходит
в такие места, что собака отыскать и поднять его не может.
Весь небольшой поток захватывается желобом, или колодою, то есть выдолбленною половинкою толстого дерева, которую плотно упирают
в бок горы; из колоды струя падает прямо на водяное колесо, и дело
в шляпе: ни плотины, ни пруда, ни вешняка, ни кауза… а колотовка постукивает да мелет
себе помаленьку и день и ночь.
Но есть родники совсем другого рода, которые выбиваются из земли
в самых низких, болотистых местах и образуют около
себя ямки или бассейны с водой, большей или меньшей величины, смотря по местоположению: из них текут ручьи.
Разумеется, остальные сейчас улетели, но на другой день опять прилетели
в урочный час, сели на середину пруда, поплавали, не приближаясь к опасному камышу, погоготали между
собой, собрались
в кучку, поднялись, улетели и не возвращались.
Почти до темной ночи изволят они продолжать свой долгий ужин; но вот раздается громкое призывное гоготанье стариков; молодые, которые, жадно глотая сытный корм, разбрелись во все стороны по хлебам, торопливо собираются
в кучу, переваливаясь передами от тяжести набитых не
в меру зобов, перекликаются между
собой, и вся стая с зычным криком тяжело поднимается, летит тихо и низко, всегда по одному направлению, к тому озеру, или берегу реки, или верховью уединенного пруда, на котором она обыкновенно ночует.
Почувствовав во внутренности своей полноту и тяжесть от множества
в разное время оплодотворенных семян, сделавшихся крошечными желтками, из коих некоторые значительно увеличились, а крупнейшие даже облеклись влагою белка и обтянулись мягкою, но крепкою кожицей, — утка приготовляет
себе гнездо
в каком-нибудь скрытном месте и потом, послышав, что одно из яиц уже отвердело и приближается к выходу, утка всегда близ удобного к побегу места, всего чаще на луже или озере, присядет на бережок, заложит голову под крыло и притворится спящею.
Вот почему народ по применению к
себе думает, а за ним повторяют охотники, что селезень любит искаться
в голове.
Еще большую горячность показывает утка к своим утятам: если как-нибудь застанет ее человек плавающую с своею выводкой на открытой воде, то утята с жалобным писком, как будто приподнявшись над водою, — точно бегут по ней, — бросаются стремглав к ближайшему камышу и проворно прячутся
в нем, даже ныряют, если пространство велико, а матка, шлепая по воде крыльями и оглашая воздух особенным, тревожным криком, начнет кружиться пред человеком, привлекая все его внимание на
себя и отводя
в противоположную сторону от детей.
Странное дело: у кряковных и других больших уток я никогда не нахаживал более девяти или десяти яиц (хотя гнезд их нахаживал
в десять раз более, чем чирячьих), а у чирков находил по двенадцати, так что стенки гнезда очень высоко бывали выкладены яичками, и невольно представляется тот же вопрос, который я задавал
себе, находя гнезда погоныша: как может такая небольшая птица согреть и высидеть такое большое количество яиц?
Длина этой утки от носа до хвоста, или, лучше сказать до ног, ибо хвостовых перьев у гагар нет, — одиннадцать вершков, нос длиною
в вершок, темно-свинцового цвета, тонкий и к концу очень острый и крепкий; голова небольшая, продолговатая, вдоль ее, по лбу, лежит полоса темно-коричневого цвета, оканчивающаяся позади затылочной кости хохлом вокруг всей шеи, вышиною с лишком
в вершок, похожим более на старинные брыжжи или ожерелье ржавого, а к корню перьев темно-коричневого цвета; шея длинная, сверху темно-пепельная, спина пепельно-коричневая, которая как будто оканчивается торчащими из зада ногами, темно-свинцового цвета сверху и беловато-желтого снизу, с редкими, неправильными, темными пятнами; ноги гагары от лапок до хлупи не кругловаты, но совершенно плоски, три ножные пальца, соединенные между
собой крепкими глухими перепонками, почти свинцового цвета и тоже плоские, а не круглые, как бывает у всех птиц.
Маленькие цыплята лысены бывают покрыты почти черным пухом. Мать не показывает к детям такой сильной горячности, как добрые утки не рыбалки: спрятав цыплят, она не бросается на глаза охотнику, жертвуя
собою, чтобы только отвесть его
в другую сторону, а прячется вместе с детьми, что гораздо и разумнее.
Дрофу
в одиночку и даже
в паре заездить, как говорят охотники, то есть, увидав их издали, начать ездить кругом; сначала круги давать большие, а потом с каждым разом их уменьшать; дрофа не станет нажидать на
себя человека и сейчас пойдет прочь, но как везде будет встречать того же, все ближе подъезжающего охотника, то, походя взад и вперед, ляжет
в какую-нибудь ямку, хотя бы
в ней негде было спрятать одной ее головы:
в этом глупом положении, вытянув шею и выставив напоказ все свое объемистое тело, подпускает она охотника довольно близко.
Над внутреннею задвижкой амбара или клети, имеющею на
себе зарубку, проверчена
в дверном косяке сквозная дыра; хозяин, желая запереть амбарушку, пропускает выпрямленный ключ снаружи внутрь; опускная короткая его половина, вышед из отверстия, сейчас опускается и попадает прямо
в зарубку; повернув направо или налево, смотря по устройству двери, он задвигает внутренний засов.
Один раз поздно воротившиеся с работы крестьяне сказали мне, что проехали очень близко мимо станицы спящих журавлей; ночь была месячная, я бросился с ружьем
в крестьянскую телегу и велел везти
себя по той самой дорожке, по которой ехали крестьяне.
Я замазал незначительную рану густым дегтем с колеса моих дрожек и пустил стрепетиную самку на волю: чрез несколько минут поднялся мнимоподбитый стрепет, не подпустив меня
в меру и не дав почуять
себя моей собаке; вероятно, это был самец пущенной мною на волю самки.
Вообще стрепет сторожек, если стоит на ногах или бежит, и смирен, если лежит, хотя бы место было совершенно голо: он вытянет шею по земле, положит голову
в какую-нибудь ямочку или впадинку, под наклонившуюся травку, и думает, что он спрятался;
в этом положении он подпускает к
себе охотника (который никогда не должен ехать прямо, а всегда около него и стороною) очень близко, иногда на три и на две сажени.
Я опишу подробно, разумеется с натуры, среднего кроншнепа и потом скажу,
в чем все три породы различаются между
собою;
в пестроте же перьев и
в складе всех частей тела они совершенно сходны.
Я много раз приходил
в затруднительное положение для горячего охотника: проезжая по какой-нибудь надобности, иногда очень спешной, набив кроншнепов целую кучу, не находя места, куда их класть, и не зная, что с ними потом делать, беспрестанно я давал
себе обещанье: не останавливаться, не вылезать из тарантаса, не стрелять…
Впоследствии я был спокойнее и целил или
в самого большого кроншнепа, или
в то место, где гуще слеталась стая, не подпуская ее к
себе слишком близко или пропустя; выстрелить
в слишком близком расстоянии — значит убить и нередко разорвать только одного кулика.
Отыскивать куропаток осенью по-голу — довольно трудно: издали не увидишь их ни
в траве, ни
в жниве; они, завидя человека, успеют разбежаться и попрятаться, и потому нужно брать с
собой на охоту собаку, но отлично вежливую,
в противном случае она будет только мешать. Искать их надобно всегда около трех десятин, на которых они повадились доставать
себе хлебный корм. Зато по первому мелкому снегу очень удобно находить куропаток.
Надобно принять за правило: как скоро подъедешь
в меру — стрелять
в ближайших; целя всегда
в одну, по большей части убьешь пару и даже изредка трех. Желая убить больше одним зарядом — измучишь
себя и лошадей и убьешь несравненно меньше, потому что угонишь далеко и беспрестанным преследованьем напугаешь озимых кур гораздо скорее, чем редкими выстрелами. Обыкновенно после каждого выстрела поднимется вся стая и, сделав невысоко круг или два.
Я становился обыкновенно на средине той десятины или того места, около которого вьются красноустики, брал с
собой даже собаку, разумеется вежливую, и они налетали на меня иногда довольно
в меру; после нескольких выстрелов красноустики перемещались понемногу на другую десятину или загон, и я подвигался за ними, преследуя их таким образом до тех пор, пока они не оставляли поля совсем и не улетали из виду вон.
Перепела до неистовства горячи
в совокуплении: бросаются на самку по нескольку раз и один после другого, но между
собой не дерутся: по крайней мере я никогда драки не видывал...
В это время они до невероятности ходко идут на дудки под сеть и, говорят, дерутся между
собою.
Трудная и малодобычливая стрельба старых глухарей
в глубокую осень no-голу или по первому снегу меня чрезвычайно занимала: я страстно и неутомимо предавался ей. Надобно признаться, что значительная величина птицы, особенно при ее крепости, осторожности и немногочисленности, удивительно как возбуждает жадность не только
в простых, добычливых стрелках, но и во всех родах охотников; по крайней мере я всегда испытывал это на
себе.
Некоторые охотники уверяли меня, что видали нечто подобное весенним тетеревиным токам
в позднюю теплую осень; косачи не дрались между
собою, а только бормотали, бегая по озимям или лугу и надуваясь, как индейские петухи.
Покуда они малы, матка, или старка, как называют ее охотники, держит свою выводку около
себя в перелесках и опушках, где много молодых древесных побегов, особенно дубовых, широкие и плотные листья которых почти лежат на земле, где растет густая трава и где удобнее укрываться ее беззащитным цыплятам, которые при первых призывных звуках голоса матери проворно прибегают к ней и прячутся под ее распростертыми крыльями, как цыплята под крыльями дворовой курицы, когда завидит она
в вышине коршуна и тревожно закудахчет.
Если выводка будет настигнута
в куче, то нередко поднимается вдруг, если же она рассыпана, то есть тетеревята находятся
в некотором друг от друга отдалении, то обыкновенно поднимается прежде старка не для того, чтобы скорее улететь прочь, но чтобы привлечь все внимание на
себя и отвесть неприятеля
в сторону.
— Крепость к ружью тетеревов растет с морозами и доходит иногда до такой степени, что приводит
в отчаяние охотника; по крайней мере я и другие мои товарищи испытали это не один раз на
себе.
Еще до света охотник, расставив свои чучелы, также зобами против ветра, с ружьем и со всеми охотничьими снарядами входит
в шалаш и отверстие за
собой затыкает соломой.
Говорят также про
себя или другого
в случае ошибки: «Какую вяху дал»; слова вяхирь и вяха, очевидно, происходят от одного корня.
Голуби имеют замечательную способность,
в которой превосходят они всех других птиц: набивать
себе полон зоб всякого рода кормом и потом, прилетев домой, то есть к своему гнезду, извергать всю эту пищу назад и кормить ею детей.
Господа стихотворцы и прозаики, одним словом поэты,
в конце прошедшего столетия и даже
в начале нынешнего много выезжали на страстной и верной супружеской любви горлиц, которые будто бы не могут пережить друг друга, так что
в случае смерти одного из супругов другой лишает
себя жизни насильственно следующим образом: овдовевший горлик или горлица, отдав покойнику последний Долг жалобным воркованьем, взвивается как выше над кремнистой скалой или упругой поверхностыо воды, сжимает свои легкие крылья, падает камнем вниз и убивается.
Ими нередко обличает
себя дрозд, сидя
в густых древесных ветвях и листьях или на вершине высокого дерева.