Неточные совпадения
Но
человек часто думает ошибочно: внук Степана Михайловича Багрова рассказал мне с большими подробностями историю своих детских годов; я записал его рассказы с возможною точностью, а как они служат продолжением «Семейной хроники», так счастливо обратившей на себя внимание читающей публики, и как рассказы
эти представляют довольно полную историю дитяти, жизнь
человека в детстве, детский мир, созидающийся постепенно под влиянием ежедневных новых впечатлений, — то я решился напечатать записанные мною рассказы.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и
этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как
человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Против нашего дома жил в собственном же доме С. И. Аничков, старый, богатый холостяк, слывший очень умным и даже ученым
человеком;
это мнение подтверждалось тем, что он был когда-то послан депутатом от Оренбургского края в известную комиссию, собранную Екатериною Второй для рассмотрения существующих законов.
Я не могу забыть, как
эти добрые
люди ласково, просто и толково отвечали мне на мои бесчисленные вопросы и как они были благодарны, когда отец дал им что-то за труды.
Скоро я увидел, что один
человек мог легко перегонять
этот плот с одного берега на другой.
Лай
этот, неумолкаемо продолжавшийся и во всю ночь, сливался тогда с резким бормотаньем визгливых чувашек, с звяканьем их медных и серебряных подвесок и бранью наших
людей, потому что хозяева прятались, чтоб избавиться от постояльцев.
Отец доказывал матери моей, что она напрасно не любит чувашских деревень, что ни у кого нет таких просторных изб и таких широких нар, как у них, и что даже в их избах опрятнее, чем в мордовских и особенно русских; но мать возражала, что чуваши сами очень неопрятны и гадки; против
этого отец не спорил, но говорил, что они предобрые и пречестные
люди.
Я был изумлен, я чувствовал какое-то непонятное волнение и очень полюбил
этих добрых
людей, которые всех нас так любят.
Отрывая вдруг
человека от окружающей его среды, все равно, любезной ему или даже неприятной, от постоянно развлекающей его множеством предметов, постоянно текущей разнообразной действительности, она сосредоточивает его мысли и чувства в тесный мир дорожного экипажа, устремляет его внимание сначала на самого себя, потом на воспоминание прошедшего и, наконец, на мечты и надежды — в будущем; и все
это делается с ясностью и спокойствием, без всякой суеты и торопливости.
Уж на третий день, совсем по другой дороге, ехал мужик из Кудрина; ехал он с зверовой собакой, собака и причуяла что-то недалеко от дороги и начала лапами снег разгребать; мужик был охотник, остановил лошадь и подошел посмотреть, что тут такое есть; и видит, что собака выкопала нору, что оттуда пар идет; вот и принялся он разгребать, и видит, что внутри пустое место, ровно медвежья берлога, и видит, что в ней
человек лежит, спит, и что кругом его все обтаяло; он знал про Арефья и догадался, что
это он.
Дяди мои поместились в отдельной столовой, из которой, кроме двери в залу, был ход через общую, или проходную, комнату в большую столярную; прежде
это была горница, в которой у покойного дедушки Зубина помещалась канцелярия, а теперь в ней жил и работал столяр Михей, муж нашей няньки Агафьи, очень сердитый и грубый
человек.
Книги
эти подарил мне тот же добрый
человек, С. И. Аничков; к ним прибавил он еще толстый рукописный том, который я теперь и назвать не умею.
С
этим господином в самое
это время случилось смешное и неприятное происшествие, как будто в наказание за его охоту дразнить
людей, которому я, по глупости моей, очень радовался и говорил: «Вот бог его наказал за то, что он хочет увезти мою сестрицу».
Учителя звали Матвей Васильич (фамилии его я никогда не слыхивал);
это был
человек очень тихий и добрый; он писал прописи не хуже печатных и принялся учить меня точно так же, как учил дядя.
Это свойство не могло происходить из моей природы, весьма сообщительной и слишком откровенной, как оказалось в юношеских годах;
это происходило, вероятно, от долговременной болезни, с которою неразлучно отчужденье и уединенье, заставляющие сосредоточиваться и малое дитя, заставляющие его уходить в глубину внутреннего своего мира, которым трудно делиться с посторонними
людьми.
Ведь
это ты не лошади испугался, а чужих
людей.
Без А. П. Мансурова,
этого добрейшего и любезнейшего из
людей, охоты не клеились, хотя была и тоня, только днем, а не ночью и, разумеется, не так изобильная, хотя ходили на охоту с ружьями и удили целым обществом на озере.
Вдруг поднялся глухой шум и топот множества ног в зале, с которым вместе двигался плач и вой; все
это прошло мимо нас… и вскоре я увидел, что с крыльца, как будто на головах
людей, спустился деревянный гроб; потом, когда тесная толпа раздвинулась, я разглядел, что гроб несли мой отец, двое дядей и старик Петр Федоров, которого самого вели под руки; бабушку также вели сначала, но скоро посадили в сани, а тетушки и маменька шли пешком; многие, стоявшие на дворе, кланялись в землю.
Впоследствии понял я высокий смысл
этих простых слов, которые успокоивают всякое волненье, усмиряют всякий человеческий ропот и под благодатною силою которых до сих пор живет православная Русь. Ясно и тихо становится на душе
человека, с верою сказавшего и с верою услыхавшего их.
В Мертовщине был еще
человек, возбуждавший мое любопытство, смешанное со страхом:
это был сын Марьи Михайловны, Иван Борисыч,
человек молодой, но уже несколько лет сошедший с ума.
Это был
человек гениальный в своем деле; но как мог образоваться такой
человек у моего покойного дедушки, плохо знавшего грамоте и ненавидевшего всякие тяжбы?
Александра Ивановна также явилась к своей должности — занимать гостей, которых на
этот раз было
человек пятнадцать.
Я уже давно и хорошо знал, что есть
люди добрые и недобрые;
этим последним словом я определял все дурные качества и пороки.
К
этому мать прибавила от себя, что, конечно, никто лучше самой Прасковьи Ивановны не узнал на опыте, каково выйти замуж за
человека, который женится на богатстве.
Я
это знаю, но знаю и то, что он
человек умный и незлой.
Это были поистине прекраснейшие
люди, особенно Павел Иваныч Миницкий, который с поэтической природой малоросса соединял энергическую деятельность, благородство души и строгость правил; страстно любя свою красавицу жену, так же любившую своего красавца мужа, он с удивительною настойчивостию перевоспитывал ее, истребляя в ней семена тщеславия и суетности, как-то заронившиеся в детстве в ее прекрасную природу.
Чтение всех
этих новых книг и слушанье разговоров гостей, в числе которых было много
людей, тоже совершенно для меня новых, часто заставляло меня задумываться: для думанья же я имел довольно свободного времени.
В Чурасове беспрестанно нам мешали Миницкие и особенно Александра Ивановна; они даже отвлекали от меня внимание матери, — и много новых вопросов, сомнений и предположений, беспрестанно возникавших во мне от новых
людей и предметов, оставались без окончательного решения, разъяснения, опровержения или утверждения:
это постоянно беспокоило меня.
В одну минуту сбежалась вся дворня, и вскоре узнали в
этих пешеходах старого мельника Болтуненка и дворового молодого
человека, Василья Петрова, возвращающихся от обедни из того же села Неклюдова.
Она отвечала, что никто не запрещает ему ни стрелять, ни удить, но в то же время презрительно отозвалась об
этих охотах, особенно об уженье, называя его забавою
людей праздных и пустых, не имеющих лучшего дела, забавою, приличною только детскому возрасту, и мне немножко стало стыдно, что я так люблю удить.
Я начинал уже считать себя выходящим из ребячьего возраста: чтение книг, разговоры с матерью о предметах недетских, ее доверенность ко мне, ее слова, питавшие мое самолюбие: «Ты уже не маленький, ты все понимаешь; как ты об
этом думаешь, друг мой?» — и тому подобные выражения, которыми мать, в порывах нежности, уравнивала наши возрасты, обманывая самое себя, —
эти слова возгордили меня, и я начинал свысока посматривать на окружающих меня
людей.
Глядя на
эти правильно и непрерывно движущиеся фигуры
людей и лошадей, я забыл окружающую меня красоту весеннего утра.
Этот необыкновенно умный и талантливый
человек стоял неизмеримо выше окружающего его общества.
Держа ложку в руке, я превратился сам в статую и смотрел, разиня рот и выпуча глаза, на
эту кучу
людей, то есть на оркестр, где все проворно двигали руками взад и вперед, дули ртами и откуда вылетали чудные, восхитительные волшебные звуки, то как будто замиравшие, то превращавшиеся в рев бури и даже громовые удары…