Мы – красные кавалеристы. Роман

Юрий Мартыненко

В романе «Мы – красные кавалеристы» показан период истории нашей страны на примере одной семьи от революции 1917 года до горбачёвской перестройки, по сути, от создания до распада великой державы под названием Советский Союз. Книга заставляет задуматься о загадках менталитета русского человека. О том, почему так часто и много нам приходится воевать в этом мире? Своеобразная художественная манера автора делает роман интересным и познавательным для массового читателя.

IX

Работая на мельнице, Ефим часто вспоминал брата. Как бы он теперь воспринял все вокруг происходящее? Ефим ловил себя на мысли, и от нее на душе становилось еще горестней, что Степана больше нет. Ушел Степан из этой непутевой для державы жизни. Ефим надеялся, что со временем станет легче, но легче не становилось, скорее, наоборот. Засыпав очередной мешок зерна в мельничий ковш, Ефим делал перекур и снова вспоминал брата. А потом вдруг вспомнился и шурин: как тот объявился после революции в селе…

Долго размышляли Ефим с Зинаидой над мудреными словами. Что за долг такой гражданский? Пойди, пойми. А мать-старуха повеселела и пошла на поправку. Хоть и обратно покинул сынок отчий дом, но, главное, жив-здоров. Не съела его проклятая каторга. Где он теперь? Какими путями-дорогами мотает шурина его гражданский долг?

Для Елизаветы любимое место в печаль и радость — у мельницы. Вспоминалось, как Степан впервые заговорил о том, что мечтает, пока есть силы и здоровье, поставить водяную мельницу на протоке у излучины реки. С этой целью съездил к Комогорцеву, владельцу мельницы, что досталась тому по наследству. Не один десяток лет исправно служит людям. Проторены дороги с окрестных сел. В казачьей станице тоже имелась мельница, но до нее около двадцати верст. В поселке же казачьем мельницы нет. Казаки пользуются услугами того же Комогорцева.

Обычно мельницу возводили за два сезона, но Степан сумел справиться за один. Помогли посельщики, не считая брата Ефима. Особенно Беломестновы, всей семьей. Девчонки носили из леса мох и помогали конопатить пазы между бревен в новой постройке. Даже Иннокентий Золотухин принял посильное участие.

— А вы думали, я только по корчагам мастак? — взметнул обиженно брови Иннокентий, когда кто-то при его появлении на протоке присвистнул.

— Шуткуют они, — засмеялся Ефим.

— Шуткуют, — ворчливо отозвался тот. — Горазды однако человека подкалывать.

— Принимай-ка доску, Иннокентий! — Степан направлял тяжелую плаху через верх простенка.

— Давай ее, родимую! — Иннокентий с готовностью вытянул руки вверх, ощущая занозистую шершавость деревянной плахи.

«Однако, гармонику ловчее обнимать», — пронеслось в мозгу.

— Ну, протягивай дальше, на себя! — торопил Степан.

— А ты ладом толкай!

— Давай!

— Ага!!

Дружно, каждый по-своему, чем-то помогал упорному Степану в сооружении меленки, как многие называли на селе мельницу, и дело двигалось скоро и легко.

«Дело спорится, когда сообща на него налечь», — говаривал мудрый Прохор Иванович, который тоже в свободное от станционной службы время приходил на стройку. Подставлял плечо под бревно, укладывая его в заготовленный тесный паз, как на лежанку. Через Прохора Ивановича удалось загодя выковать в деповской кузне нужные для мельничного механизма детали.

…Присев на приступок у входа в мельницу, вспоминала Елизавета, словно перелистывая страницы ушедших дней — все, что осталось от той спокойной, ничего худого не предвещавшей мирной поры. Степан не успел построить мельничный двор с просторным крытым сараем или навесом для возов и лошадей помольцев.

Вспомнился Комогорцев, что приезжал в их село по случаю запуска мельницы Наставлял, сидя за обеденным столом, Степана: — Мельник должен отличаться остротой всех пяти чувств. Глаза, нос и язык должны помочь ему определить, насколько хорошо зерно, слух и осязание — оценить, как работает мельница. Кроме того, у мельника должны быть золотые руки, чтобы при необходимости починить поломку, и легкий характер, чтобы хорошо ладить с клиентами. Не стоит забывать, что на мельнице постоянно полно народа и там можно услышать самые последние новости или сплетни.

Самая горячая пора — осенью тогда жернова работают днем и ночью. В покосную пору, когда смолота последняя мука, мельница отдыхает.

Отсюда, с протоки, что бурлит и пенится после дождей, набираясь в достатке в запруду, возведенную на случай безводья, виден краешек кладбища, что на взгорке за березовым колком. Оттуда, где могилка, наблюдает Степан, что происходит окрест. И в первую очередь, как крутится в неторопливости бега водной стихии мельничный барабан, заполняется ларь еще теплой свежей мукой…

* * *

С молодых лет наученный отцом складывать копейка к копейке, наживал Федот Евлампиевич Баженов свое состояние, укрепляя хозяйство. Имел по молодости и семью. Жил себе тихо на отшибе, устроив подобие хутора или заимки. Держал, конечно, и работников. Дети умерли от малярии в раннем возрасте, а потом ушла в мир иной и жена.

«Не дожила, сердечная, до смутных дней, не увидела людского раздрая, который принесла революция, — размышлял, слегка успокаиваясь за покойную жену, Федот Евлампиевич. — А как бы теперь поглядел на все это папаня? Что бы сказал? В чем подсказал? Куда и с кем идти теперь, кого держаться? К чьим словам прислушиваться и брать их в толк при нынешней-то смене власти?»

Богатыми и зажиточными славились окрестные села в стороне от железной дороги. Казачьи поселки отличались и богатыми подворьями, и женихами, и невестами, честь по чести имеющими приданое и все такое прочее, столь необходимое для того, чтобы в супружеской жизни крепко стоять на ногах. Шумные свадьбы гуляли с размахом по нескольку дней. Молодых наделяли крепким хозяйством. Живи — не тужи. Наверное, уж одно это злило и накапливало неприязнь у рабочего люда, перебивавшегося с картошки в мундире на постные щи да ржавую селедку. Коровы, лошади, овцы селян не давали покоя воспаленному воображению начитавшихся прокламаций мастеровых с «железки». Да, любили селяне-казачки хорошо гульнуть и сладко закусить, но умели и по-настоящему работать. Словом, робили так, что к октябрю на лопатках лопались от потной прели просалившиеся казачьи гимнастерки.

Многие, ранее неведомые, мысли терзали сейчас старика, не находя нужного ответа. Ответов не было. Взамен происходили такие события, свалившиеся на седую голову, от которых порой просто тошнило.

«Не стало житья, взамен пришли жестокость, насилие, страх перед завтрашним днем», — таким представлялся Баженову единственный ответ на все, будь оно неладно…

Лишившись почти всего поголовья скота, Баженов занимался теперь охотой. Работников распустил по домам. Раньше по соседству жили два брата. Младшего в 14-м забрали на службу. Приходили несколько весточек с Австрийского фронта, но после связь оборвалась. А старший ушел с сыном зимой в начале 17-го в тайгу на охоту и не вернулся. То ли замерзли где, заблудившись, то ли нарвались на медведя-шатуна. Одним словом, сгинули. Тайга она и есть тайга, она всегда покрыта тайной…

Остались жена и дочь Настя. Жена попереживала было, но вскоре слюбилась с одним из приискателей. Подалась с ним в другие края искать лучшей доли. Настя вернулась через полгода с печальной вестью. Матушка простудилась и померла в лазарете, а без нее оставаться там повзрослевшей Анастасии мочи никакой не стало из-за домоганий похотливого отчима. Дядя Федот с радостью принял в дом племянницу. Какая-никакая — помощница по хозяйству. Не чужая. Своя кровинка. Стали жить под одной крышей. Дядя прикидывал, если подвернется подходящий человек, выдать Анастасию замуж, но грянула революция. Она сломала планы.

* * *

По сельской местности змеевидно ползла продразверстка, оставляя после себя разоренные амбары и пустые от скотины дворы, обрекая на голод и нищету крестьянские семьи. Из волости приехали на подводах конармейцы-продотрядовцы. Обвешанные оружием, они бесцеремонно шарили по двору. Заглядывали в стайки для скота и курятник. Не забывали нырнуть в погреб. Тыча в грудь револьверами, требовали скот, зерно. Ладно бы раз. А то повадились снова и снова. И всякий раз новые лица. И все они твердили одно и то же: «Отдавай, отец, чего тебе лишнее…»

Приезжие общались, вроде, обходительно, но непременно тыкали оружием. Но может ли считаться лишним то, что горбом заработано? Сгоряча порывался Баженов достать из тайника винтовку, подкараулить конников на глухой дороге и перещелкать мерзавцев за грабеж среди бела дня, но держал себя в руках. Опасался не за собственную жизнь, а за племянницу Настю. Что с ней станет? И ее погубят, и красного петуха пустят на усадьбу.

Посуровели для него дни и ночи. Жаль было расставаться с нажитым хозяйством, так нежданно расстроенным сменой власти. Старший продотрядовец с гнилым и черным ртом, которого старик после утопил в реке, оказался совсем сволочным человеком. Зачастив на баженовскую усадьбу, все чаще приглядывался на цветущую, кровь с молоком, молодую хозяйку. Облизывая бесцветные тонкие губы, блудливо шарил нахальными масляными глазками по ее точеной фигуре, задерживаясь взглядом на обтянутой кофточкой тугой девичьей груди. Продотрядовец, одетый в штопанный пиджак и затасканные глиняного цвета штаны, перепоясанный ремнем, на засаленном картузе алела маленькая звездочка, недвусмысленно намекал отшельнику-богатею, что спасти положение может исключительно только его племянница. Для пущей убедительности он трогал рукоятку громадного маузера, заткнутого за ремень.

«Мало им моих лошадей да коров. Они, бесстыжие, хотят еще и девку для утехи реквизировать», — задыхался от бессилия Баженов.

…До чужого добра многие падки, велик соблазн, трудно устоять. И здесь роли не играет, что надето на башку: буденовка или казачий картуз с желтым или красным околышем. Казаки-то как раз блюдут честь и достоинство. Служилые люди — слуги государева — хранители престола. Тут важно, кто манипулирует казачьим сословием, представляющим собой организованное самостоятельное войско, выражаясь современным языком — вид или род вооруженных сил державы.

Еще по зиме, когда возвращался из тайги, проверив заячьи петли, видел, как рубит лес для постройки мельницы Степан Ворошилов. Как двужильный, трудился посельщик, укладывая в штабель заготовленные бревна.

«Ну-ну, — размышлял Федот Евлампиевич. — Все бы ничего, да только смута черным потоком течет по России. Однако, скоро возьмут мужиков за горло сегодняшние подпольные революционеры. По природе своей они, должно быть, рождены вольнодумцами. Но что они смогут дальше-то делать? С речами своими крамольными? И что ожидает таких, как Степан Ворошилов?..»