Вкус к жизни

Юлия Флёри, 2023

Что делать, если давний друг по переписке оказался мужчиной мечты? Хватать его и бежать, куда глаза глядят! Но какие варианты, если он пригласил тебя на мальчишник? Разумеется, использовать ситуацию с пользой и предложить ему себя в альтернативу! Юля так и сделала, а он возьми, да и не согласись! Обидно. Но с другой стороны… в запасе есть три дня и три ночи! И всё бы ничего, вот только задача осложняется наличием его друзей, которые оказались один другого лучше! Выбор уже не кажется столь очевидным, а устроить личную жизнь хочется непременно, и тогда Юля переходит к решительным действиям.

Глава 7

— Интересно, а здесь всем раздают или только чужим женихам? — прозвучало пусть и насмешливо, но с долей упрёка. «Страстный» поцелуй тут же прервался. — Жека, ты смотри, не влипни накануне свадьбы! — с серьёзным видом заметил Макс, перекатывая по зубам зубочистку.

— Каждому женатику по любовнице! — выкрикнул Женька негласный девиз несвободных мужиков.

— Ага, надо будет добавить этот пункт в твой брачный договор, — зло пошутил адвокат, на что я обиженно надулась:

— Э-э, брат… а я, наивная, думала у вас любовь… — поспешно осудила я друга и с наигранной брезгливостью потыкала в него пальцем.

Женька поморщился как на кислое и театрально вскинул руки к небесам.

— Ох, знала бы ты, Юлька, как там сложно… — едва не прорычал он. — Не с Никой, конечно, — поторопился уточнить Женька, даже сквозь призму градуса заметив, как загорелись азартом мои глаза. — С ней мы душа в душу! — существенно добавил он, вознеся указательный палец вверх. — А вот Никин отец, генерал-майор в отставке, попортил мне столько крови… Мол, не надо нам эти ваши буржуйские замашки! — Женька издал эмоциональный возглас и аж передёрнулся от упоминания о будущем тесте. — По контракту мы не претендуем на добрачное имущество друг друга, а в случае развода каждый уходит с тем, что заработал за этот период, прикинь!

— Боже, твоё эго безжалостно втоптано в грязь, — участливо вздохнула я, приглаживая его взъерошенную от взрывных эмоций шевелюру.

Женька устало прикрыл глаза и пьяно пошатнулся.

— Э, банда! — крикнул он на весь гостевой домик. Гомон за столом тут же прекратился. — Харэ жрать, морды треснут! Айда по койкам, не то пропустим завтрашнюю культурную программу! — скомандовал он и решительно махнул рукой, подзывая всех к причалу, где заскучала яхта.

Стоящий рядом Макс выразил всеобщее, как он считал, недовольство, унылым гулом, но, не получив должную степень поддержки, раздражённо махнул на друзей рукой, и первым отправился к месту временного пристанища.

— А заночевать на берегу не судьба? — поёжившись от внезапного порыва ветра, я с тоской посмотрела на лестницу, ведущую к гостевым спальням — та манила теплом и уютом, а также мягким светом ночников.

Женька требовательно потянул меня на себя и решительно отвернул от близкого комфорта, не позволяя подобным мыслям организовать бунт.

— Это не ро-ман-тич-но! — по слогам проговорил он, пригрозив мне указательным пальцем. — К тому же завтра к обеду нам нужно быть в одном интересном месте… Свадьба — ответственный шаг, мне предстоит хорошенечко гульнуть, чтобы после ещё долго не смотреть в сторону воли — моя невеста от этого жутко расстраивается! — последнее Женька шепнул мне на ухо, вероятно, опасаясь оказаться в незавидной роли подкаблучника.

Мерно покачиваясь, нетвёрдо шагая, он отправился следом за Максом, а я застряла в дверях, включив рабочий режим «наседки» и ожидая, пока ребята в полном составе последуют за временным вождём.

Среди плохо стоящих на ногах мужчин, Астафьев выглядел как-то противоестественно. Он выделялся из скромной по размерам толпы и вообще казался кем-то чужеродным, случайным на этом празднике жизни. Даже в компании близких друзей Павел Сергеевич оставался холоден и отстранён, лишь усиливая сходство с истинным представителем закоренелой аристократии. Он не умел развлекаться как все, потому что даже самому себе казался слишком хорош для всех этих мещанских забав. Что, впрочем, не мешало ему без тени брезгливости или раздражительности тащить из-за стола пьяного вдрабадан Толика и посмеиваться при этом над его невнятными, нечленораздельными шутками.

Доверив Толика не менее «готовому» Артёму, Астафьев притормозил возле меня в дверях. Он не пытался задавить физически и даже в мыслях не имел продемонстрировать несомненно присутствующее нетерпение и мужское желание. Но смотрел при этом так, что всё моё тело, всё женское существо откликалось на негласный призыв! Я не пыталась разобраться в чувствах, как, впрочем, и не пыталась противостоять им. Напряжение, возникшее между нами, вдруг показалось в крайней степени естественным, а порывы правильными. Я протянула руку, чтобы коснуться мягкой ткани его свитера, затейливого узора вязки, но так и не решилась.

— Ты до обидного уверен в себе! — с тоской пояснила я собственную заминку, ведь… подтолкни меня Астафьев к этому шагу, и сомнений бы не осталось…

Он лишь развёл руками.

— Просто не хочу, чтобы ты уже завтра уличила меня в обмане, — мягко улыбнулся Павел и деловито прищурился. — Не затягивай с решением, — шепнул он мне, склонившись над ухом, и обдал тонким ароматом одеколона. Таким знакомым ароматом!..

Я в досаде прикусила губу и отвернулась, не позволяя ему манипулировать собой. Манипулировать так тонко и изящно… А ведь казалось, что за последние годы я приобрела опыт, неуязвимость, в превосходстве овладела самоконтролем. И вдруг всё пошло прахом от пары ничего не значащих фраз, взглядов, улыбок!

— Дура! — злобно фыркнула я самой себе, когда Астафьев удалился на приличное расстояние.

Вот уж кто поистине не зависит от обстоятельств и не поддаётся искушению! А может, всё дело в том, что он знал… был уверен в исходе этого вечера?.. Об этом стоило бы подумать, но пьяный мозг отказывался реагировать на такие сложные хитросплетения и многоходовки. Я запрокинула голову к небу и с гортанным стоном вытолкнула из себя тяжесть решения, которое только предстоит принять.

На яхте стало шумно и весело, послышался звук работающего двигателя, и я сорвалась с места: мне стоило поторопиться, чтобы не оказаться за бортом.

— Юля, ну, где ты ходишь?! — возмутился Женька моему появлению. Притянув к себе, он смачно приложился губами к виску и крепко сжал шею в локтевом захвате. — Теперь все! — отчитался он кому-то и махнул рукой, подавая знак готовности к отправке.

Мужчины требовали музыки, танцев, продолжения веселья. Совсем скоро послышался их пьяный вой в караоке-микрофон, и я не придумала ничего лучше, чем присоединиться. А впрочем, хватило нас ненадолго. «Марджанджа», «Третье сентября», да «Ничего не жаль» Майданова — вот и всё, на что осталось запала.

Кое-как растолкав друзей по койкам, Женька пьяно подмигнул мне и ввалился в каюту. Я покачала головой, совсем как мамочка, глядя на нерадивых детей, закрыла за ним дверь и оказалась в какой-то неуютной тишине. Выделенная мне комната, вероятно, была хозяйской, а оттого отличалась вполне пристойной кроватью и внушительным метражом. Впрочем, это не спасало. Стены не казались достаточно надёжными, чтобы сдержать обуявший нрав, а пространство виделось буквально крохотным для порывов, терзающим меня изнутри. Мысленно я сравнивала себя со зверем, замкнутым в клетке, и всё чаще посматривала на дверь, примиряясь с давно созревшим решением вырваться на свободу.

Тяжёлый и невероятно долгий день давно махнул рукой на прощание, а я никак не могла уснуть. Шум ветра за небольшим окошком иллюминатора не успокаивал, а будто дразнил, призывая присоединиться. Сердце бешено билось в груди, поддаваясь шальным мыслям. Дыхательная гимнастика не приносила облегчения, а проговариваемые в который раз слова аутотренинга звучали будто в иной реальности, не передавая мозгу ни смысла, ни верного импульса. Я хотела увидеть его…

Словно не поддаваясь законам логики, мои мысли снова и снова возвращались к прошлому. Тело существовало точно отдельно от головы и отзывалось вполне понятными порывами. Я хотела к нему прикоснуться…

В памяти всплывал тот наш последний разговор, хотя его и разговором-то не назовёшь… В глазах Астафьева застыло осуждение, в тихом голосе гремел вызов. Он не хотел слышать мои объяснения, а я, воспитанная им же, не посмела поддаться импульсу и вывалить «свою» правду. Его решение приняла как должное и ушла. А вот сейчас душу раздирали сомнения: правильно ли я поступила. Тогда…

Только выскочив из каюты в запале, я вдруг поняла, что стою в пижамной майке и шортиках. Для поставленных целей слегка легкомысленный наряд! Пришлось вернуться и исправить положение, набросив на тело тонкий плед. Я посмотрела на своё отражение в узком зеркале и ухмыльнулась: «Ну, это ведь совсем другое дело!»

До нужной каюты я добралась крадучись и отчего-то босиком. Вероятно, фактическая степень волнения была заглушена дозой принятого алкоголя, и оттого казалась менее значительной, ведь об обуви я вспомнила, только ощутив холод пола. В дверь я и вовсе поскреблась вместо того, чтобы настойчиво постучать. Сомнения, скорее всего, тоже весьма неохотно пробивались сквозь «градус». Их последствия я ощущала, а вот мучительного процесса, к своей радости, не испытывала. Они пробились сквозь оборону, когда с той стороны двери послышались шаги. Слишком тяжёлые и не очень уверенные. Я осмотрелась и, подозревая неладное, втянула голову в плечи. Дверь распахнулась слишком резко, в проёме показалось успевшее опухнуть лицо, а оправдательных слов у меня, разумеется, не нашлось.

«Я ошиблась каютой!» — именно эта мысль одолевала меня следующие секунд тридцать немой сцены. Макс напряжённо всматривался в моё лицо, а затем его взгляд пополз всё ниже и ниже, пока не упёрся в босые ступни, которые я поочерёдно отогревала, прижимая к тыльной стороне другой стопы. Наконец, на лице мужчины зародилась кривая ухмылка, и я выдохнула, закрыла глаза ладонью и отчаянно покачала головой:

— Ох, как неловко-то…

— Да? А мне почему-то обидно и вроде как завидно… — фыркнул он и лениво махнул рукой в сторону соседней каюты. — Следующая дверь. И имей в виду: я всё ещё надеюсь выспаться, — с очевидным подтекстом намекнул он и скрылся в темноте.

Мне же не оставалось ничего другого, как позорно отступить. Это было бы разумно и в некотором роде даже правильно. Потому что степень моей трезвости не позволяет принимать обдуманные решения, а сама двусмысленная ситуация и вовсе порочит девичью честь. А впрочем, к чему все эти реверансы?.. Не беседы же я с ним вести собралась…

Дверь каюты Астафьева распахнулась, когда я только занесла кулачок для решительного стука. Он посмотрел совершенно серьёзно, и чувство было такое, что от одного этого взгляда с меня схлынуло всё опьянение. Стало тревожно и волнительно. Стало невозможно остро и донельзя естественно. А потом Павел улыбнулся: он всё понимал. И он ждал меня, как и обещал. Ждал, чтобы я приняла «правильное» решение и явилась к нему на аудиенцию. Непременно сама. Пожалуй, скажи он хоть слово в духе этой улыбки, я бы наплевала на любые свои амбиции и желания. Вот только Астафьев очень хорошо чувствовал моё настроение и оттого промолчал. Он лишь отступился от двери, как бы приглашая шагнуть на его территорию.

В каюте царил полумрак. Тусклый свет настенной лампы создавал присущую этому мужчине атмосферу таинственности. Астафьев практически никогда не был импульсивен. Практически… И именно сегодня, сейчас, никто и ничто не заставило бы его поддаться сиюминутному желанию. Потому вместо того, чтобы высказать условия, поставить меня в рамки, он присматривался к фактам, прислушивался к интуиции, примерялся к новой реальности, которая требует внести коррективы в давно намеченные планы. Ведь я изменилась. Я стала взрослой, незнакомой ему. И нужно было всё начинать сначала. А впрочем, изменять себе Астафьев намерен не был, и оттого с царственным видом, неспешно и как-то особенно плавно он передвигался по небольшому пространству, поглядывая на меня прямо и твёрдо.

— Выпьешь? — предложил он и тут же плеснул в стакан коньяка.

Павел поморщился, ведь пить благородный напиток из простого стакана — это варварство, но всё же сделал неторопливый глоток. Я же, как зачарованная смотрела за ним, пока вдруг не опомнилась и не улыбнулась. Наконец, удалось отлепиться от двери, которую я, очевидно, считала спасением, и тоже сделать несколько шагов. Взгляд притягивала довольно узкая койка, и я осторожно двинулась в её сторону. В голове крутился вариант предположить, что это сказывалась усталость, но… нет! Усталость была ни при чём. А принять горизонтальное положение показалось просто необходимым, чтобы существенно сменить тон разговора, значительно повысить его градус и наверняка изменить направленность.

— Что? Ещё выпить? — глянула я на Павла, вскинув брови.

Собственная же усмешка показалась кокетливой, и я поторопилась отвести от мужчины взгляд.

— Чтобы я упала навзничь? — полюбопытствовала я и прикусила губу, делая вид, что не позволю разгадать своё настроение. — Я не за этим пришла, — полетело в потолок дерзкое заявление.

— Как интересно… А зачем же? — усмехнулся он и сделал ещё один глоток.

Астафьев выдохнул и на некоторое время замолчал. Уж он-то не отказывал себе в удовольствии окинуть меня неторопливым взглядом. Медленным, наверняка въедливым. Взглядом, подмечающим и малейшие детали. Я же, не стесняясь, демонстрировала себя. Плед удачно оголял плечо, часть груди, босые ступни — как знак максимального откровения… Едва ли он переваривал мои слова… Скорее, в этот момент мужчина как можно глубже закапывал свой интерес. Чтобы не сорваться и не наговорить глупостей, чтобы не спугнуть и не позволить мне сделать преждевременные выводы. Пауза показалась достаточной, и я трепетно вздохнула, игриво глянула в его сторону и азартно подмигнула.

— Чтобы тебя соблазнить.

— Едва ли тебе это удастся, — Павел покачал головой и отставил стакан с напитком в сторону. — Я давно и безнадёжно влюблён.

— Со мной ты забудешь её! — вскинулась я, перевернувшись на живот, и ни на мгновение не усомнившись в собственных силах. — Любую. Каждую. Веришь? — настойчиво процедила я, зная наверняка, что мужской взгляд вовсе не прикован к груди, что так выгодно округлилась в вырезе пижамной майки — не в правилах высокопоставленных особ признаваться в собственных слабостях…

Астафьев грустно улыбнулся и шагнул ко мне. Он опустился перед койкой, чтобы присесть на корточки и, теперь уже не таясь, очертил напряжёнными пальцами мою щёку, шею, весьма условно касаясь линии одежды.

— Не уверен, что хочу себе это как-то объяснять, но я был рад увидеть тебя сегодня, — потерянно прошептал он и вдруг горько улыбнулся. — Тебя невозможно забыть, — сдавленно проговорил Павел, и… я узнала его… этот голос, этот шёпот, этот горящий взгляд!

Я узнала его! Я вспомнила… И на душе сразу стало до невозможного тоскливо. Закрыв глаза, я толкнулась щекой в мягкую сухую ладонь, что так и зависла перед моим лицом. И его тепло я узнала тоже! Такое бережное и ласковое…

Собравшись с силами, я моргнула. Раз, другой, третий. Дыхание восстановилось и сейчас уже не распирало стеснённую неудобной позой грудь. Астафьев по-прежнему находился передо мной. Тёмные волосы, тёмные глаза, в меру тонкие губы и довольно мягкие, правильные черты лица никак не позволяли зацепиться взглядом за вычурность деталей.

— А ты совсем не изменился… — неловко рассмеялась я, понимая, что граница… нет… стена!..

Я рассмеялась, понимая, что стена между нами разрушена. И сейчас, в попытке приблизиться, я ступала по её острым осколкам. Пока ещё осторожно, неторопливо, возможно, даже чуть опасливо. А Астафьеву в один момент стало наплевать на осторожность, и он поцеловал меня. Совсем не так как прежде. По-настоящему. Лаская губами губы, удерживая пальцами подбородок. Он целовал упрямо и властно, будто самому себе доказывая право обладать. Касания становились настойчивее, ладонь сминала затылок. Истосковался… А я самоотверженно жалась к нему, пытаясь найти защиту, опору. Пытаясь найти себя настоящую… мягкую, доверчивую, податливую, какой была когда-то… с ним. Одному богу известно, сколько раз я хотела сорваться и сбежать к Астафьеву! Вернуться, объясниться, заставить его поверить… Одному богу известно, чего мне стоило не совершить этот опрометчивый шаг! Отвлекаясь от грешных мыслей о мирском, я понимала, что сожалею, ругала себя за гордость. Но эти мысли совсем скоро сменялись другими, намертво сплетёнными с сиюминутными желаниями, с хриплыми стонами, с жадными касаниями.

Я дрожала в его руках, я горела, я плавилась. Я закрывала глаза и открывала их снова, желая убедиться лишь в одном: это не сон. Я прижималась к крепкому мужскому телу так, что теснее уже невозможно, что теснее просто некуда. Водила руками по влажной коже, стягивала пальцами его чуть отросшие волосы и целовала, целовала…

А потом… я слишком поздно поняла, что всё придумала… И вся моя чувственность, вся открытость, желание подарить себя… всё это опустилось до банального секса. Такого же идеального, но совершенно лишённого эмоций. Как и весь его мир.

Астафьев Павел Сергеевич. Я попыталась вспомнить свои первые впечатления от общения с ним и, увы, они в точности отражали то, что я чувствовала сейчас. Не человек — отвесная скала! Такой же холодный и неприступный. Такой же гордый и величественный. Он правильно говорил, правильно улыбался, имел безукоризненные манеры, да и вообще… воображение поражала уверенность, присущая каждому его движению, жесту. Но не было ни одной живой эмоции, ни единого человеческого порока. И даже в сексе он оказался каким-то… искусственным! Будто мне попалась восковая копия истинного короля. Мастерское исполнение, впечатляющий результат и… больше ничего. Пусто. Он словно выпил меня до капли, делая такой же «копией» настоящей Юльки Трофимовой. И это пугало. Пугало настолько, что внутри зародилось невероятно сильное желание сбежать. Немедленно, сейчас же! Голой, босой — неважно! Только бы оказаться подальше от того арктического холода, что окутывал мягким, но настолько опасным вниманием.

Вот только мне было уже не шестнадцать, и бежать я не стала. Я даже выдавила из себя улыбку. Такую же правильную, какой одаривал он. А самое жуткое заключалось в том, что Астафьеву это нравилось: покорность, безропотность и полное погружение в его реальность.

— Я надеялся, что ты вернёшься раньше, — проронил он и прижался губами к моей ключице. Поцелуй теперь казался колючим и неприятным, я поторопилась уйти от контакта и нырнула под одеяло глубже.

— Не хочу говорить… — покачала я головой и вздёрнула подбородок, давая понять, что его мнение на этот счёт неинтересно.

Астафьев сел на узкой койке, одеяло скользнуло вниз, обнажая скульптурные мышцы спины. Сейчас они были напряжены и отчётливо проступали под кожей.

— Тогда, быть может, послушаешь?

— Вот ещё! — фыркнула я, ничуть не заморачиваясь тем, что разговаривать приходится «с его спиной». — Для нотаций ты выбрал неудачное время. Хотя, как человек, имеющий отношение к сфере бизнеса, прекрасно понимаю твои мотивы. Я сейчас расслаблена и уязвима, надавить на меня не составит труда…

— Я не собираюсь на тебя давить, — ровно проговорил Астафьев. От его тона стало тоскливо и скучно. — Я хочу объясниться.

— И в этом тоже нет никакой необходимости, — напряжённо и сухо выдала я и тоже приподнялась, а затем и вовсе устроилась рядом с ним, прижав острый подбородок к мужской спине. — Я не вернулась, Паш. Ни в этот город, ни к тебе. Я не вернулась! — твёрдо проговорила я, давая понять, что подобных бесед попросту не допущу.

Астафьев пошёл на уступку. Полуобернувшись на меня, он смешливо фыркнул:

— А вот ты изменилась… — мужчина оценивающе прищурился. — И, пожалуй, права: момент крайне неудачен!

Павел поднялся, только чтобы осушить стакан с коньяком. Он сделал один большой глоток и, не смакуя, протолкнул его в себя. Мужской взгляд не выражал ничего. И то удовлетворение, что плескалось в нём всего мгновение назад, сменилось налётом презрения. Видимо, я, как всегда, не оправдала ожиданий. А впрочем, больше я не испытывала по этому поводу ни мук совести, ни сожалений.

Астафьев вернулся в постель и собственническим жестом прижал меня к себе. Мы лежали очень близко. Я слышала, как стучит его сердце. Размеренные сокращения совсем немного выбивались из верного ритма, совершаясь чуть чаще привычного.

Павел долго не мог уснуть, но всё равно сдался первым. Нежиться в его объятиях не получилось, насладиться своеобразной победой не вышло. Я чувствовала лишь горечь обмана, в который сама же себя и затянула. Не было ни душевного тепла, ни уюта. Я будто подписала очередной договор с судьбой. Выгодный, полезный, перспективный, но всего лишь договор. А все эти деловые отношения с некоторых пор мне не по вкусу.

Выбравшись из-под тяжёлой руки, я натянула свою пижаму, подобрала с пола скучающий без внимания плед и поторопилась покинуть чужую каюту. Правда, и в свою вернуться не смогла. Было только одно желание: отдышаться. Хотелось немедленно избавиться от отравленного воздуха в груди, от обиды, от горечи, что жгла язык. Я поднялась на палубу и, плотнее стянув плед на плечах, устроилась на стылом сидении. Реку окутал густой, непроглядный туман. Он оседал на коже осязаемой влагой, проникал внутрь, овладевал мыслями. И будто из ниоткуда в голове возникло воспоминание…