Стокгольмский синдром

Стэсс Гор, 2023

Майе Нордин скоро тридцать, но ее уже посещают мысли о смерти. Они дают ей иллюзию контроля над собственной жизнью, изгибы которой становятся все более причудливыми. Встретив Саймона Хеллстрёма, она окончательно теряет этот самый контроль, получая взамен то, что принято называть "нездоровыми отношениями". Неизменным остаётся одно – всегда можно вернуться к первоначальному плану покончить со всем разом. Сможет ли неудержимый рок-музыкант с его мрачноватым жизнелюбием и таким заразительным сумасшествием вернуть ей вкус к жизни? Городская легенда с густо татуированными предплечьями и Девочка, уставшая быть хорошей. Что будет в их истории? Ночь. Боль. Сексуальное напряжение. И, возможно, любовь. Комментарий Редакции: Тонкий лед, отделяющий здравомыслящего человека от безумия – это и есть первая настоящая любовь. Так хрупка, чтобы не треснуть. Но так ли страшны воды, в которые неизбежно придется окунуться с головой? Содержит нецензурную брань.

2. Ночь, химия, магия

Никогда еще фрекен Нордин не ездила по ночному Стокгольму на мотоцикле, обхватив ногами практически незнакомого парня. Ветер, забиравшийся под ее пальто, впивался в едва прикрытое тело ледяными пальцами, больно щипая и забираясь чуть ли не в душу.

Карман приятно оттягивал тот самый кастет.

Она его заслужила.

Шипы на куртке Саймона ощутимо впивались в ее щеку, но девушка обнимала его нежно, как обнимают любимого. Там, под курткой, на его спине был набит истинно скандинавский дракон — и это было чем-то вроде ироничной метафоры, объединяющей цепкий ум и скверный характер. Майе было все равно, куда они едут. Утро будет утром, а пока что она просто пряталась за спиной своего Грешника, надеясь, что полицейские его не остановят.

Случись так, ей пришлось бы стыдливо опускать глаза, но даже мысль об этом вызывала острый внутренний протест.

Она ожидала оказаться на окраине города, где частенько селятся арабы и приезжие, но с удивлением обнаружила себя в Сольна, недалеко от кампуса университета. Подсвеченный снизу, высокий дом белым бивнем впивался в черноту беззвездного неба. В холле не было никого, кроме консьержа за стеклянной перегородкой: проходя мимо него, Саймон вскинул руку в карикатурном подобии нацистского приветствия, прихватывая Майю за талию пошлым, но вполне логичным жестом. Пожилой мужчина проводил их равнодушным взглядом.

Пассажирский лифт был клаустрофобно тесным и ехал издевательски медленно: взгляд девушки скользнул по отражению Саймона на зеркальной поверхности стены. Он улыбался, глядя прямо перед собой, и она почувствовала, как ее бросает в жар, потому что этот прямой взгляд предназначался лично для нее.

— Я живу под самой ебаной крышей, — мрачно сообщил Хеллстрем, как будто это имело какое-то значение.

— Зато вид потрясающий, — отозвалась Майя. При этом, изучая совершенно другой вид: на его полурасстегнутую ширинку. Интересно, дылда Олаф тоже заметил, что они ушли вместе, держа друг друга едва ли не за задницы?

Будто чувствуя эти мысли, Саймон усмехнулся и поманил ее пальцем. Она послушно сделала шаг вперед, упираясь в него грудью и чувствуя, как его руки расстегивают крупные пуговицы пальто, открывая себе путь к телу. Зажав соски девушки между указательными и средними пальцами прямо через ткань, он посмотрел в глаза Майи, заставляя в буквальном смысле почувствовать, насколько короток теперь ее поводок.

Глаза Хеллстрема становились отчетливо голубыми: его отпустило и вот-вот начнет нахлобучивать. А значит, она в еще большей опасности, чем тогда, когда только попала в эту историю. Тем не менее, ее готовность играть по его правилам достигла пика в унисон с мелодичным звуком, с которым разъехались в стороны створки лифта.

— Добро пожаловать, — отозвался Саймон, сжимая пальцы чуть сильнее. Склонив голову вбок, он коснулся светового барьера, не позволяющего кабине тронуться или закрыться. — Ключ у меня в кармане куртки, не стесняйся.

Пока она обшаривала его карманы, шершавые прикосновения сводили ее с ума. Это было и больно, и приятно — особенно, когда он подключил ногти больших пальцев. Ключ нашелся не сразу, но когда нашелся, Саймону пришлось ее отпустить.

А Майе пришлось проглотить свой разочарованный выдох.

С дверью Саймон возился не слишком долго: за металлическим полотном открылась квартира-студия с действительно потрясающим видом на ночной Стокгольм в панорамных окнах, с круглой кроватью на невысоком подиуме и уютной нишей ванной комнаты в дальнем углу. Здесь все было слишком открыто, слишком напоказ, чтобы жить хотя бы вдвоем.

Значит, вторую зубную щетку можно и не высматривать.

Майя зачем-то представила этого полупанка в своей квартире с картонными стенками, за каждой из которых — семейство пенсионеров, где в ванной назойливо капает кран и вдвоем с комфортом могут поместиться, разве что, лилипуты, а между рам живут сквозняки. Привести его туда означает нарушить неписаное правило всеобщего покоя.

Значит, долбить изголовьем кровати стенку до вмятин в муниципальной, оттого и дешевой, отделке гипсокартоном.

Значит, орать матом, получая удовольствие от того, что просто вламываешься в этот затхлый мир со своими признаками жизни. А потом втиснуться-таки вдвоем в мелкую ванну, притираясь бедрами, как ступка с пестиком, и забить на контрольку, на водяной счетчик, на белизну потолка этажом ниже. Просто слушать журчание воды и курить, почти не шевелясь и стряхивая пепел прямо на лысеющий резиновый коврик.

Почти сразу же она испытала жгучее разочарование от мысли, что это невозможно. От слова «совсем». Не в этой ее странной жизни, с которой и так почти все кончено.

Из все углубляющихся раздумий ее вывел смачный шлепок чуть пониже спины, от которого, казалось, ее задница пришла в движение на долгих десять секунд. «Пора худеть», — подумалось Майе. Впрочем, мысль испарилась, не успев закрепиться.

— Ждешь особого приглашения? — поинтересовался Саймон, стаскивая куртку и пристраивая ее в шкаф-купе. — Можно ваше пальто, фрекен?

Она позволила ему поухаживать за собой, продолжая озираться по сторонам, будто в музее.

Петеру такая квартира могла только присниться. Он жил с родителями, чтобы сдавать свою муниципалку, потому встретиться они могли только на ее территории и то не каждую неделю: фру Снорк не слишком-то любит, когда ее великовозрастный сын ночует вне дома. В их семейном клопушнике было четыре комнаты, в одной из которых ей неизменно стелили постель на скрипучей узкой койке девственницы, оставшейся от переехавшей в Гетеборг старшей сестры Петера. Комната пахла пылью, а Петер ни разу не пробовал пробраться к ней, когда все заснут: он знал, что это расстроит его мать, у которой точно хватит такта, чтобы прийти и воочию убедиться в том, что матрац скрипит не сам по себе. Увольте, с такими вводными зачахнет любое либидо.

Справа панорама упиралась в небольшую кухню, идеально отполированные поверхности которой явственно свидетельствовали в пользу того, что готовить Грешнику совершенно недосуг. В самом деле, с чего бы? Но кухонный островок в каждом шведском доме — это святое.

— Ты вообще ешь? — поинтересовалась Майя.

Он хмыкнул, включая свет.

— Вообще, ем. Со всеми вытекающими физиологическими последствиями. Туалет там, если что, — он кивнул влево.

— Здесь слишком чисто, чтобы считать, что ты еще и готовишь.

— Я еще и не убираюсь, — поддакнул Саймон. — Раз в неделю приходит домработница. Не веришь? Ну, оставайся здесь до среды. Мы отрежем ей голову и сиськи, а потом посмотрим, что внутри. Трахнешь ее перед этим, если захочешь…

Всякий раз, когда он начинал казаться ей абсолютно нормальным, и даже способным на нежность, Хеллстрем показывал зубы самым неожиданным образом.

— Пожалуй, я действительно схожу в туалет.

На полу санузла был нарисован логотип Rush of Terror — казалось, что черным маркером прямо по белому кафелю. Присев пожурчать, Майя уставилась на свое отражение в зеркале, служившем задней поверхностью двери.

Ох и видок…

Чудом уцелевшие чулки не скрывали внушительного синяка на коленке. Майка Саймона в качестве импровизированного платья сделала ее похожей на героиновую шлюху-наркоманку из девяностых. Прокушенная губа припухла, тушь слегка поплыла. Волосы пахнут ветром… Костяшки пальцев на левой руке как будто немного содраны, а она даже не заметила, когда и обо что успела.

Ты била его по лицу, Майя.

Интересно, если попроситься еще и в душ — сработает?

Покончив с физиологическими потребностями, она подмылась, чувствуя, как тело отзывается на прикосновение ее собственной руки. Черт… Давно с ней такого не было.

В последнее время, даже при настрое на секс-марафон (в понимании Петера — два подхода плюс вялый и слишком мокрый кунилингус), она вручную помогала себе кончить и почти сразу теряла интерес к происходящему. Как старый муж, который храпит, отворачиваясь к стенке. Актерская игра с ахами и вздохами стоила бы ей дополнительных нервов, впрочем, боец Петера опадал довольно быстро, позволяя ей выспаться перед работой.

Сегодня ей хотелось еще — и не откладывая. Хотелось достаточно сильно, чтобы не обращать внимания на тревожные звоночки сознания о том, что Саймон Хеллстрем жестит без повода.

Ощущение пропитанного недавней страстью нижнего белья на чистом причинном месте доставляло определенный дискомфорт, и она безжалостно отправила трусики в корзину для использованной бумаги. Представив, как будет ехать в утреннем вагоне метро в пальто, но без трусов, Майя рассмеялась.

Да хоть голой, в самом деле. Только бы оказаться под ним снова.

Ей хотелось наброситься на него немедленно. И кофе с корицей, от которого приятно вяжет во рту.

Когда она снова вернулась в огромную комнату с видом на ночной город, Саймон сидел на высоком барном стуле, гоняя по стойке стакан, до половины наполненный алкоголем: початая бутылка коньяка стояла на другом ее конце. Искусственный свет делал содержимое стакана похожим на йод, и Майя почувствовала, как рефлекторно сжимается гортань. Возможно, это просто жажда? Она смотрела на его длинные ноги, обтянутые светлыми, не по-весеннему дырявыми джинсами, чувствуя, как язык становится шершавым, а мысли путаются.

— Хочу пить, — сказала она вслух.

— А я — выпить, — парировал Хеллстрем. — Вода в холодильнике. Будь как дома.

Уже запуская руку в нутро двухстворчатого монстра-рефрижератора, нащупывая в дверке рифленое стекло бутылки Рамлеса, Майя озвучила и второе желание:

— Сваришь мне кофе, Симме?

Сперва она услышала стук стекла о твердую поверхность, после — несколько неторопливых тяжелых шагов сзади. Потом — дыхание в затылок.

Ее пальцы цепко сжали холодное горлышко. На всякий случай. Почти инстинктивно.

— Ничего не забыла? — поинтересовался он весьма грозным тоном. Чувствуя, как по венам растекается огонь, будто это она только что бахнула шот коньяка, Майя обернулась, свинчивая пробку с бутылки.

— Забыла. Можно мне корицу вместо сахара?

Делая долгий глоток, она понимала, что рискует, но пошла ва-банк, проталкивая холодное горлышко в рот несколько глубже, чем того требовало простое желание напиться. Газировка была колючей до слез, но это только добавило реалистичности ее маленькому представлению. На лице Саймона медленно, но верно расцветала уже знакомая ей улыбка. Майя едва успевала глотать, не отводя совершенно невинного, но очень внимательного взгляда от его лица. Ее губы скользили по гладкому стеклу, в то время как мысли падали вниз, возвращая ее в полутемную коробку рабочего кабинета, где осталось лежать ее красное платье.

Отставив почти пустую бутылку, она провела холодным пальцем по его горячей шершавой щеке.

Подхватив Майю под зад, Хеллстрем одним махом усадил ее на кухонную тумбу, втискиваясь между коленок и до боли впиваясь пальцами в податливое тело. Он причинял ей боль, но сейчас это было чем-то вроде одобрения, и это заводило их обоих.

— Ты забыла сказать: «пожалуйста», — выдохнул он ей в губы, но не поцеловал. Вместо этого Саймон впился в ее шею, явно стремясь оставить заметный след. Она была готова продолжить игру, но он оборвал ее сам, отстраняясь, поглаживая пальцами наливающийся болью свежий засос и будто любуясь. — Поэтому у тебя пятнадцать штрафных минут. Можешь потратить их в душе, пока варится кофе.

— Я настолько грязная?

— Ага… Настолько, что я себя почти не контролирую. Срочно смой с себя это!

Она не успела сделать и двух шагов, снова почувствовав его ладони у себя на бедрах. Одним коротким, но резким движением Хеллстрем остановил ее, прижимая к себе, вжимаясь в ее ягодицы своим обтянутым узкими джинсами пахом. Казалось, теперь его пульс отдавался в ее висках.

«Твой зад, сука, останется здесь», — вспомнилось Майе.

Еще мгновение спустя он запустил пальцы в ее волосы, заставляя запрокинуть голову, укладываясь затылком к нему на грудь. Подавшись вперед, он лизнул ее в ухо, прихватывая зубами мочку вместе с сережкой, обдавая теплым, пахнущим коньяком дыханием.

— Эй… погоди. Потом напяль эту майку еще раз, ладно? На мне она никогда так не сядет.

— Не такая уж у меня большая…

— Просто скажи: «Да, Саймон».

— Да, Саймон.

— Свободна.

Она выдохнула только тогда, когда закрыла за собой стеклянную дверь маленькой ванной комнаты.

Девушка в майке Хеллстрема на голое тело по всем законам жанра и должна была быть грязной. Но если он хочет иначе, она будет пахнуть чистотой и свежестью. А еще им самим, — подумалось Майе.

Петер любил сладкие цветочные духи: дома, в тумбочке валялись задаренные им пузатые флакончики. Почти такие же, как у его добропорядочной матушки. На перезрелой коже фру Снорк все эти ароматы орхидей и цветов кактуса превращались в кричащую какофонию с затхлыми нотами спрятанного за этим разноцветием сдобного тела.

Интересно, что выбрал бы для неё Саймон? Моно-аромат с запахом томата? Крови? Может, снега?

А что носит он сам?

Она тотчас запретила себе думать о том, какой он. Потому что именно так люди привязываются, пропитываясь ненужными подробностями. Завязывая нити душ на ничего не значащих мелочах, будто захламляя личное пространство памятными безделушками, цена которым — пара крон в Старом Городе.

Вода падала на нее откуда-то с самого потолка, а Майя, как завороженная, переключала режимы с горячего на холодный — и обратно, возвращая себя с небес на землю, осаживая багровую муть собственных желаний. Она взяла с полки первый попавшийся серебристый флакон. Гель для душа. Мужской, естественно. Ну, пусть так… Запах моря, леса, белого Марсера и настоящего мужика, по мнению креативщиков «Орифлейм».

«Нет, Симме. Нет. Кончай куда угодно, только не в душу. Я могу пустить тебя между ног, но не дальше», — думала она, разбирая мокрые, теперь пахнущие чем-то отчетливо мужским волосы, разглаживая чуть влажную майку. Весьма кстати Майя вспомнила о чулках, испортить которые было бы натурально катастрофой. Прополоскав, Майя осторожно повесила их на полотенцесушитель, прикрыв полотенцами.

Утром будут как новенькие.

Хорошо, что завтра не ее смена. Можно будет упасть головой в подушку и постараться забыть этот вечер и ночь, которая только началась. Сколько у нее было ночей, о которых и вспоминать-то не стоило? Теперь еще и эта, о которой помнить хотелось, но себе же дороже…

Ее папенька сказал бы, что Саймон Хеллстрем — сам Дьявол. Тем приятнее было вспоминать о том, что уже было, и думать о том, что еще только будет. И тем сложнее и важнее забыть о нем, как только все закончится. Никто дома не учил ее брать от жизни то, что идет в руки. Отец искренне верил в то, что всего нужно добиваться своим трудом — в данный момент он сам добивался цирроза печени, не покладая рук. Чувствуя, что растягивает этого потрясающего самца по отцовской системе ценностей, Майя была готова причинить себе боль, чтобы перестать.

Ей хотелось бы пахнуть ладаном, как и полагалось дочке священника в ее беспокойном воображении.

Интересно, что ей за это будет? В каком аду ей гореть?

Саймон действительно сварил ей кофе, и в воздухе теперь отчетливо пахло корицей.

— Спасибо, — даже сказав это вслух, Майя боялась притронуться к маленькой чашке. Она чувствовала себя как дома, но совершенно потерянной. Словно Алиса, которая упала в кроличью нору, но все еще продолжает лететь, затаив внутри предчувствие сокрушительного падения.

— В первый раз сделала большую глупость, детка? — в его ироничном тоне сквозило ободрение, будто Хеллстрем по-дружески обнял ее, даже не вставая со своего места. Посмотрев на него искоса, Майя увидела знакомый уже обдолбанный взгляд. В его расслабленно-широких зрачках танцевала совершенно голая полночь.

Воспользовался своим тайм-аутом, значит.

— А ты, я смотрю, уже шустрых вмазал, — предположила она наугад. — Что на этот раз?

— Риталин, — просто ответил он и потянулся за сигаретой. Чиркнув зажигалкой, он затянулся, а потом пристально посмотрел на Майю сквозь дым, прикладываясь к стакану.

— Самоубийца…

— Кто бы говорил, в самом-то деле. Ты сидишь на чужой кухне, без трусов и в компании таблеточного психопата, не я. Пей кофе, я старался.

Представив, как он крутился у плиты — просто потому, что кофеварка на глаза в обозримом пространстве не попадалась — она улыбнулась. И принялась за кофе. Он был слишком крепким, каким-то очень мужским. Но корицы в нем было в самый раз.

— Спасибо, Саймон, — сказала она еще раз.

— Курить будешь? — поинтересовался он, протягивая ей пачку сигарет. Она покачала головой отрицательно.

— Оставь мне пару затяжек, если можно.

Самые горькие. Просто, чтобы перебить жгучую сладость корицы.

Когда его сигарета оказалась в ее пальцах, белый фильтр был чуть влажным от его губ. И это маленькое, вполне логичное открытие полоснуло ее куда сильнее, чем она сама ожидала.

— Ты мне так и не ответила, — Хеллстрем допил свой коньяк и отставил стакан. — Это у тебя впервые? Сегодня ты первый раз сняла мужика. Притом, именно того, которого захотела.

На дне маленькой чашки осталась только пестрая разнокалиберная гуща — в этой влажной черно-коричневой массе Майя затушила окурок. Хотя больше всего ей хотелось ткнуть им в собственную ладонь. Навалившись грудью на барную стойку, она смотрела на Саймона сверху вниз, проваливаясь в густую черноту его расширенных зрачков, вспоминая силу его татуированных рук и его страсть, густо замешанную на злости.

— Ты давно хотел быть связанным, Симме. Но сегодня у тебя это тоже было впервые.

— Считай, что они нашли друг друга. Твоя внутренняя шлюха и мой внутренний мазохист. Может быть, однажды они встретятся снова, если я не дам ебу окончательно.

— А кто я сейчас?

Он сморщил лоб в гармошку, явно изображая активный мыслительный процесс.

— Ммм… Хорошая, послушная девочка, оказавшаяся не в то время, не в том месте. Выпей со мной, и не смотри на меня так.

— А то что?

— Я плохой и очень непослушный мальчик, — пояснил он, наливая в свой стакан ровно на два глотка и протягивая его Майе. Сам он приложился к горлышку, запрокидывая назад голову с голубым гребнем могавка. — Могу быть жестоким.

— Почему бы и нет? — спросила она минуту спустя, облизывая губы. — Кажется, теперь твоя очередь делать, что вздумается.

Он шумно вдохнул, расправляя плечи и вставая со стула.

— Я хочу выключить свет, включить музыку и немного посмотреть на сраный город там, внизу. Но сначала я схожу отлить, ты уж извини.

Майя была не против, хотя свет Саймон выключил сразу же.

Он ушел по своим делам, оставив ей терпкое послевкусие коньяка, огромное окно и Стокгольм, мерцающий внизу.

Изголовья у круглой кровати Хеллстрема не было и быть не могло, потому смотреть на город можно было с полным комфортом. Присев на краешек, девушка впервые заметила, что городские огни отражаются и в темном глянце натяжного потолка, делая картинку совершенно ирреальной.

Даже голова закружилась.

Впервые за последние долгие месяцы, львиная доля которых пришлась на едва окончившуюся зиму, Майя перестала чувствовать время. Раньше она осознавала его так отчетливо, будто оно змеилось у нее под кожей, ежесекундно отравляя ей кровь. Сейчас она понятия не имела, ни который час, ни какова цена мгновения.

Предположим, она сняла Грешника в начале девятого, потому что разогрев уже вовсю гремел на сцене клуба. А дальше? Сколько времени они провели в ее кабинете? Олаф не сменился, значит, они ушли до полуночи. Так который час, Майя Нордин?

Втайне от себя самой, она надеялась, что времени у них еще много. Подумав о возвращении домой — упасть головой в подушку и забыть — была почти болезненной. Майя вдруг поняла: скажи он, что ей пора — ее вырвет прямо здесь, от глубокого отвращения к самой идее. Что-то вроде протеста… Но обязательно наступит утро, и оно принесет с собой это нелепое, квадратно-гнездовое слово «надо».

Так и быть, она подумает об этом утром, но не раньше.

Спрятав лицо в ладонях, Майя попыталась успокоить бег мыслей, но получалось плохо. Сквозь всю эту внутреннюю суматоху все сильнее проступало желание близости. Ощущение это было новым, и оттого неудобным. Не плоское желание разрядки любой ценой, нет. Ей хотелось быть именно с ним и играть по его правилам, о которых он так ненавязчиво ее предупредил.

Петер искренне верил, что умеет быть жестким в постели. Но его фантазия отказывалась работать дальше сказанного нервным шёпотом: «Отсоси мне». Чтобы понять, насколько это убого, Майе хватило одной попытки. Играть в покорность с человеком, который не способен взять по-настоящему — это хуже, чем имитировать оргазм. Противно и неинтересно. При мысли о том, каким затейником может быть Саймон Хеллстрем, ей хотелось зажать одну из разбросанных по кровати подушек между коленками, кусая губы.

— Ты охуенный, Симме, — констатировала она вслух. — Я охуевшая, а ты — охуенный…

Практически в это же время шум воды сменился гулким звуком уверенных шагов. Бряцанье пряжки ремня, стук массивной цепочки, когда снятые джинсы повисли на стуле…

Молча взяв ее за подбородок, он заставил ее поднять лицо. Большой палец его пахнущей мылом руки мягко прошелся по ее губам, будто он всерьез собирался пожелать ей спокойной ночи.

— Я повелся не потому, что ты меня захотела, — сообщил он с какой-то незнакомой интонацией. Майя не видела его глаз, только вытянутую трапецию светлой, забитой татуировкой груди. Но она была уверена, что он смотрит на нее из-под голубого могавка все тем же тяжелым взглядом. — А потому что я тебя захотел.

Майя обняла его за пояс, прижимаясь щекой к его голому животу, вдыхая запах его очень уж горячего тела. Ничего не говоря, позволяя просто смотреть на город, как он и собирался.

Ей снова хотелось кусать и целовать его одновременно, забираясь пальцами за резинку этих белых плавок, содержимое которых упиралось основание ее шеи, чуть мешая дышать. Саймон все так же молча запустил пальцы в кольцах в ее все еще влажные волосы, прихватывая поближе к корням, отчего кожа сладко заныла.

— Детка… Всего-то чуть за полночь, а мне кажется, что я знаю тебя ебаную вечность. И меня все никак не попустит.

— Это риталин, Симме.

— Не умничай, ладно? Я хочу потрахаться, а не лекцию о вреде психостимуляторов послушать. Но да, это он самый, — опустившись на колени, Хеллстрем посмотрел ей в глаза настолько прямо, насколько это позволяла разбавленная подслеповатым мерцанием улицы темнота. Гребень его волос щекотно касался лица Майи, и она улыбнулась, пытаясь поймать его губами. — Не умничай… Лучше попроси меня.

Его руки скользнули по ее шее вверх, за уши, пальцы снова нырнули в волосы, сцепляясь в замок на затылке. От лица Саймона шел почти нестерпимый жар, будто его температура взлетела до гриппозной отметки: Майя видела, как он облизывается.

— Поцелуй меня, Симме…

Он фыркнул, стараясь не рассмеяться.

— Мимо.

— Возьми меня. Как ты хочешь.

Саймон коротко прижался к ее лбу горячими сухими губами, укладывая Майю на лопатки поверх скользкого атласного покрывала. В какой-то момент ей стало страшно от его неукротимой настойчивости и от этого ненормального тепла. Прямо над ними переливались огни ночного города, отражавшиеся в натяжном потолке.

— Кажется, ты хотел включить музыку…

— Я передумал. Сегодня я буду слушать тебя.

— Саймон…

— Заткнись.

Возбуждение и страх — странная смесь, неизменно запускающая каскадную цепную реакцию ума и тела. Пока ладони Хеллстрема жадно утюжили ее кожу через майку, Майя старалась не думать о силе этих разрисованных рук. Ей действительно следовало заткнуться уже хотя бы потому, что она сама хотела его так, что просел инстинкт самосохранения. Казалось, сейчас, в темноте, Саймон наверстывал упущенное тогда, при свете, когда был связан. Он трогал все, чего раньше касался только глазами, не выбирая степень нажима и силу трения.

Там, где она больше всего хотела чувствовать его ловкие пальцы, они не появлялись, но спорить с ним сейчас Майя не рискнула бы.

Наконец, раздев ее полностью, Саймон встал. Глядя на него снизу вверх и чувствуя, как его голодный взгляд спускается от ее шеи вниз, она попыталась рефлекторно сдвинуть коленки, но герр Хеллстрем этому помешал.

— Брось, детка. Лучше расслабься… Я не хотел бы причинять тебе боль. Пока.

Горячая ладонь уже знакомым движением скользнула по внутренней стороне ее бедра с мягким нажимом, открывая ему не то обзор, не то доступ.

— Тогда поцелуй меня, Симме, — Майя не узнала свой голос, упавший почти до шепота. Чужая, умоляющая интонация отдавалась где-то внизу живота. — Поцелуй сейчас, а потом делай, что хочешь…

Ее босая ступня упиралась в грудь Саймона, будто подтверждая серьезность ультиматума. Накрыв ее ладонью, он усмехнулся, медленно наклоняясь ниже, заставляя девушку согнуть ногу в колене, подпуская его ближе и ближе. Его губы расслабленно и совершенно издевательски прошлись по ее шее, задержавшись в уголке ее рта. А потом он неуловимо отпрянул, рисуя кончиком языка продолжение улыбки на ее щеке. Майя разочарованно выдохнула, чувствуя, как к глазам подступают слезы. И что его горячий болт там, внизу, уже практически в ней.

— Знаешь, почему? — его шепот буквально обжигал ухо. — Вы, обиженные девочки, такие тесные…

Справившись с ее слабым, но все-таки сопротивлением, он протиснулся между ее бедер, вталкиваясь снизу вверх и перехватывая правой рукой горло Майи. Электрическое чувство его присутствия заполнило ее всю и сразу, отбирая воздух больше, чем его жесткие пальцы.

— Ты же с самого начала хотела именно этого.

Как ни странно, ее желание быть с ним стало только острее. Так, будто, вынимая, он забирал у нее что-то, что принадлежало ей самой. Обняв его спину, она чувствовала под пальцами шершавую чешую набитого на ней пестрого дракона — и ей хотелось бороться вот так, с Саймоном, остаток вечности. Впервые в жизни, кажется, она понимала, что хочет и может летать — сейчас, когда он стал ее небом, выше которого были только вздрагивающие над ними виниловые звезды ночного мегаполиса.

С каждым разом он входил все глубже, а выходил все дальше, и Майя ловила себя на странной мысли, что хотела бы видеть это слияние и поглощение. Вместо этого она смотрела в лицо Саймона, на его шею со вздувшимися жилами, на капли пота над его верхней губой. Отжимаясь от постели одной левой, Грешник был красив, как дьявол.

Каноничный демон с голубыми глазами, полными безумия.

Он все помнил, и не жульничал даже сейчас, под своим долбанным риталином.

Ей нравился этот резкий танец бедер, шумное дыхание Саймона и тяжесть его тела. Нравилось незнакомое ощущение полного присутствия, когда его член упирался в колкую точку внутри, выбивая искры в сознании, заставляя вздрагивать и выдыхать с призвуком.

Ее сводила с ума одна только мысль о том, что они делают это снова.

Что он сверху.

И что ему слишком очевидно хорошо.

Ее горло дрожало в его ладони. Его большой палец то и дело касался ее губ, в то время как Саймон прикусывал мочку ее уха, заставляя кожу покрываться мурашками. Когда он сжал пальцы чуть сильнее, перед глазами Майи поплыли черно-золотые круги, но запротестовать она не успела: он почти сразу отпустил ее совсем, отстраняясь, но не останавливаясь. Он улыбался, явно наслаждаясь видом, поглаживая ее коленки и, время от времени, запрокидывая голову назад.

Еще немного и Хеллстрем ускорился, снова нависая над ней, захватывая двумя пальцами ее левый сосок, играя с ним, заставляя сладкое напряжение внизу взлететь почти до пика.

— Тебе нравится? — поинтересовался он, не останавливаясь. Она раскрыла рот и тут же закрыла его, не издав ни звука, чувствуя, как пальцы Саймона сжимаются чуть сильнее, приправляя ее ощущения белыми кристаллами боли. Рефлекторно сжимаясь, она невольно подстегнула их обоих. — Значит, нравится…

— Симме…

— Тсс… — он просто накрыл ее грудь ладонью. — Самое время кончить, детка. Начнем с тебя?

Майя была готова возмутиться и возразить, но он закрыл ей рот поцелуем. Сперва нежным, потом проникающим, в котором его наглый язык действовал так же точно, как и член. Как пара отмычек — в какой-то момент она даже уловила синхронность… И не успела удивиться, чувствуя, что окончательно взломана, когда по ее телу — изнутри-наружу — пробежала дрожь, которую нельзя подделать, перешедшая в почти эйфорическую расслабленность. Саймон все еще толкался внутри — большой, твердый и горячий. И в этом был отдельный кайф, о котором раньше она не знала.

— Мои поздравления, — прошептал он, отрываясь от ее губ.

— Саймон…

— Тсс… Я почти.

Поймав его лицо в ладони, Майя просто прижалась лбом к его лбу, двигаясь в ритме его дыхания. Когда он резко вынул, она поняла, что все кончено. Обняв Саймона за плечи, она и сама попыталась успокоиться, но его лихорадочно горячее, вздрагивающее тело рядом будоражило ее. Как и мокрое пятно под ней.

— Это было… нечто, — Майя провела рукой по его спине сверху вниз, останавливаясь на твердой круглой ягодице. — Эй…

— Я в курсе. Запомни этот день. Сегодня Саймон Хеллстрем сделал тебя женщиной по-настоящему.

— Это предполагает какую-то особую благодарность?

Он фыркнул ей в ухо, и она, не видя, поняла, что он улыбается.

— Лучше скажи, что хочешь еще.

— Я хочу тебя еще, Симме… — повторила Майя послушно. Правду говорить было легко.

— Да ты золото, детка! Принеси мне минералки, ладно? Пока мой ускоренный мозг не испарился…

Дойдя до холодильника и выхватив оттуда пару бутылок воды, она развернулась, чувствуя на себе очередной пристальный взгляд Саймона. Отсюда в темноте она не могла разглядеть выражения его лица, но Майя отчетливо видела его унизанные кольцами пальцы, то поднимающиеся вверх, то опускающиеся вниз, оттягивая крайнюю плоть.

Чокнутый. Заведенный.

Спорткар, разгоняющийся до максимума за считанные секунды.

Видеть его таким было особым удовольствием. В очередной раз Майя почувствовала себя живой. По-настоящему.

— Кажется, ты собирался остыть, — не без затаенного ехидства сказала она, подойдя к кровати, на которой Хеллстрем в полном упоении любил себя в ручном режиме, заложив свободную левую руку за голову. Он усмехнулся, глядя на нее из-под полуопущенных век.

— Дай мне воду. И возьми его, — почти ласково сказал он.

Бросив ему бутылку так низко, что она легко могла бы разбить ему лицо, Майя не удивилась тому, что Саймон ее поймал — иначе получил бы рассечение не хуже уже имеющегося. Ее ладони были почти ледяными, а его кожу она запомнила как очень горячую, потому она засунула руки под мышки, чтобы согреть их хоть как-то. Заметив это, он улыбнулся еще шире.

— Если ты думаешь, что я собираюсь стоять на коленях, то черта с два ты угадал, Симме.

— Если ты думаешь, что меня ебет, каким именно образом ты будешь мне дрочить… — он выразительно замолчал, прикладываясь к бутылке. — Просто сделай это.

Она улеглась рядом, переворачиваясь на живот и устраиваясь у него на груди так, чтобы видеть лицо. Пальцы ее правой руки игриво прошлись по кожаной флейте Саймона, будто вспоминая, как играть.

— Ты такой испорченный, что мне от тебя сто лет не отмыться, — заявила Майя, глядя в голубые глаза Саймона.

— Крепче. И энергичнее, — сухо прокомментировал он. Она послушалась, не отводя взгляда от его лица. Он демонстративно поправил языком колечко в губе. Ее тонкие пальцы в точности повторяли придуманную им игру. Прямо в этот момент Майя поймала себя на мысли о том, что ей нравится происходящее. Не эта квартира, нет. Не его пижонские чопперы. Нравится чувствовать в ладони его горячую плоть. Нравится этот его дурацкий жар, эти расширенные зрачки, за которыми пляшет безумие.

Нравится это влажное скольжение то вверх, то вниз.

Нравится, что он играет с ней, а она — с ним. И всех все устраивает.

Его пульс под ее пальцами стал более частым и наполненным, с гулкой отдачей в запястье. Так бьется сердце… И так заканчиваются пододеяльные игры мальчиков.

— Поцелуй меня… — хрипло попросил Саймон, в то время как его ракета была уже готова взлететь. — Слышишь?

Она слышала. Но вместо его полураскрытых губ потянулась вниз, к напряженному члену. Самый нежный из ее сегодняшних поцелуев, с легкими касаниями губ и языка, был встречен горько-соленым залпом практически сразу. Но она еще пару минут продолжала эту игру, чувствуя, как Саймон извивается под ней от удовольствия, смешанного с негодованием.

Она понятия не имела, чего в нем сейчас больше. Она просто проглатывала.

Саймон Хеллстрем оставался горячим, сколько бы воды он ни выпил.

— Обалдеть… — поделился он впечатлениями, когда она вернулась в исходное положение, больно упираясь в его грудь подбородком. Надеясь, что легкая боль ослабит его неукротимое либидо и чувствуя, что заводится сама — от его грязного языка, манеры поведения и этого дурацкого взгляда. Кажется, они могли бы затрахать друг друга до смерти: он — на стимуляторах, а она — на чистом эмпатическом энтузиазме.

Глядя на его губы, Майя даже немного жалела о том, что ослушалась.

— Прости, Симме.

— Звучит как: «пошел ты на хер».

— Тебе понравилось, я знаю…

— Меня бесит, когда ты ведешь себя как я. Не заметила?

— Я заметила, что когда ты бесишься, тебе лучше быть связанным.

Она не успела понять, как он сделал это, но уже через мгновение Саймон сбросил ее с себя, наваливаясь сверху и больно перехватывая запястья.

— Спорим, что я запихну в тебя бутылку, потом втиснусь сам, а ты и не пикнешь? — жарко прошептал он в ее лицо, щекоча волосами, целуя в губы, а потом посасывая место недавнего укуса. — Лучше не зли меня…

Вкус крови отлично вписался в пряный букет сегодняшней ночи.

— Не буду, — покорно согласилась Майя, чувствуя, что играет с огнем.

— А что ты будешь? — тут же спросил Саймон, заводя ее руки вверх и совсем чуть-чуть вдавливая их в постель. Этого было достаточно, чтобы плечи отозвались тянущей болью, разливающейся вниз, до самой груди. — Что ты, сука, будешь делать, я тебя спрашиваю?!

— Решать тебе, — уклончиво ответила она. По мнению Саймона, это было дерзко, но действительности соответствовало.

— Бинго, детка. Решать всегда будет Папочка. Если я захочу быть связанным снова, я тебе намекну, так и быть.

Из холода ее бросило в жар, но страха практически не было. Сверху ей улыбался Саймон Хеллстрем.

Теперь уже, без сомнений, ее Саймон.

Сделав губки бантиком, она послала ему воздушный поцелуй и улыбнулась в ответ.

— Какой же ты все-таки…

Молча, он положил ее руки себе на плечи и вопросительно поднял бровь. Ей хотелось губами разобрать гармошку морщинок у него на лбу, но она сдержалась. Вместо этого она снова прошлась пальцами по шероховатым драконьим крыльям, вытатуированным на его коже, притягивая ближе. Саймон склонился, касаясь кончиком носа щеки Майи.

— Ну?

— Дикий, — сказала она то, о чем думала с самого первого раунда. — Прекрасный, но совершенно дикий.

Внезапная нежность его горячих губ не вписывалась ни в это определение, ни в его собственные правила. Отлепиться от него не представлялось возможным, а Майе и не хотелось: она провела бы остаток ночи под гнетом его груди, отвечая на его поцелуи. Но у герра Хеллстрема явно были другие планы.

Выдохнув, он встал и прошелся за сигаретами, ничуть не стесняясь собственной наготы. Впрочем, вернулся он через минуту, захватив и початую пачку своих крепких сигарет, зажигалку, и пепельницу. Майя созерцала его возвращение, зажав подушку между коленок. Ей вовсе не хотелось прикрыться — просто ей очень его не хватало. Плюхнувшись на прежнее место, Саймон тут же отнял подушку, запихивая себе под голову и устраиваясь поудобнее. Возмутиться Майя не успела: расслабленно откинувшись, он тут же забросил ее колено к себе на бедро.

Прикурил. Затянулся. Выдохнул дым через ноздри.

— Откуда ты, мать твою, знаешь, а?

Обняв его за пояс, она придвинулась еще ближе.

— Это написано на твоем покоцанном лбу.

Майя смотрела, как он втягивает щеки, затягиваясь снова. Если обиделся, есть вероятность, что пепельница, которую он без долгих раздумий плюхнул себе на живот, ему не понадобится. Но Саймон только аккуратно стряхнул пепел.

— Прикол… Мне надо бы сняться алкоголем или принять аминазин, тупо чтобы поспать. Мой мозг светится, как лампочка, меня колбасит от гипертермии. Бля, психоз уже берет меня за яйца! Но нет… Вместо этого я планирую трахнуть тебя снова. Как ты это делаешь?

— У тебя классический риталиновый стояк, парень…

— Что ты знаешь об этом, детка? — беззлобно огрызнулся он. — Я большой мальчик. Со мной бывала и химия, и магия. И то, и другое — редкостная хуйня, но разницу между ними я понимаю.

— Объясни, я тоже хотела бы.

— Ты хоть когда-нибудь трахалась под наркотой? — Саймон посмотрел на нее с живейшим интересом натуралиста.

— Нет, — честно призналась Майя. На ровном месте ей стало стыдно, будто она сморозила очевидную глупость или оказалась голой в публичном месте. Удивительно: она не испытывала ни капли стыда за свое поведение, но факт того, что в ее жизни не случалось ни одного захода по веществам, смущал ее куда больше.

— Понятно. Описать слепому красный цвет будет проще. Попробуй как-нибудь. Это нечто, особенно, если вмазаны оба.

— Тогда расскажи о магии.

— Ты, конечно, выбрала момент, чтобы доебаться, — хмыкнул Саймон. Сигарета в его пальцах истлела на две трети. — Окей… Если хочется просто ей вставить, чтобы отпустило — это влияние химии. Обычно, стимуляторов. Под химией трахаться хочется практически с полпинка, хоть от косого взгляда. Либидо распухает до размеров параллельной реальности.

— Я заметила…

— Не перебивай меня, ладно? — затянувшись, он заставил тлеющую алую точку подняться еще ближе к полоске фильтра. — Так вот… Если вставляешь, смотришь ей в глаза, и тебе важно видеть, как глубоко ты вставился — это магия. Разница в том, что химия — это очень приятно и почти незабываемо. А магия — это пиздец, верная смерть. Люди еще называют ее чувствами. Если ты хочешь мое мнение, то химия — штука более честная. Чистый безэмоциональный кайф. Потом немного алкоголя, волшебная пилюлька — и ты уже полумягкий, у тебя плохое настроение и приятная усталость. Никаких чувств, только ощущения. Неебическая разница, мне кажется.

Майя представила этот же монолог в устах Петера, но картинка рассыпалась, не удержавшись и пяти секунд. Глупым он не был, нет. Но ему явно недоставало мрачноватого очарования Саймона. И она проваливалась в эту опасную трясину, понимая, что ей нравится не только ощущение его члена внутри себя, но и его вывернутая логика.

Привкус магии, не иначе.

— Симме…

— Ммм? — он затушил окурок, отставил пепельницу и снова приложился к воде.

— Сколько ты уже не спишь?

— Какая трогательная забота, Майя… Кажется, ты говорила, что хочешь еще?

— А тебе хочется вставить мне, чтобы отпустило? — не удержалась она.

— Это тоже. И чтобы у тебя коленки тряслись как минимум до завтрашнего вечера, королевна…

Все было просто, как детский пазл из десятка крупных деталей. Ее желание повторить граничило с болезненным исступлением: она растекалась по его горячей коже, непроизвольно прижимаясь все теснее, скользя по его гладкому бедру то вверх, то вниз. Естественно, Саймон не мог этого не заметить. Его воодушевление по этому поводу она вполне могла оценить на ощупь: частый пульс второго сердца герра Хеллстрема отдавался у нее под кожей. Они понимали друг о друге все — это и пугало, и заводило.

— Как ты хочешь? — правила есть правила, и решать должен был он. Чувствуя, как вполне естественное желание подступает к самому горлу, Майя в который раз не узнала собственный голос, упавший до хрипловато-волнительного грудного регистра.

— Я хочу тебя видеть. И трогать. Угадаешь с трех раз, как мы будем это делать?

— Верхом на звезде, — отозвалась она, чувствуя, как сладко ноет что-то внутри при одном воспоминании о его связанных руках там, в клубе. О сиреневых веточках вен под белой кожей…

— Это будет быстро и глубоко, — предупредил Саймон, прихватывая ее за бедра, впиваясь ногтями, оставляя багровые полулуния. — Возможно, даже больно…

Его ладони неумолимо тянули ее вниз, но Майя и не думала сопротивляться, послушно садясь все глубже и глубже, забывая дышать, чувствуя, как в который раз кровь в жилах кипит, вышибая последние предохранители там, высоко.

Влажный звук, с которым плоть сливается с плотью.

Сдавленный стон Саймона, заведенного до предела. Его же взгляд из-под полуопущенных век, который она чувствовала кожей даже сейчас, падая и поднимаясь, слушаясь его рук, позволяя его пальцам гладить ее везде, где ему вздумается.

Он смотрел, как она кусает губы и как он сам выходит и входит. Как напрягается слишком белое даже в густом полумраке сухожилие на ее отведенном в сторону бедре. Как она вздрагивает от боли, послушно опускаясь вниз до упора, пытаясь взять больше, чем может, просто потому, что ему так хочется.

От этого ему хотелось еще. Хотелось царапать ее кожу, чтобы она не носила больше то красное платье. Или носила, но только для него одного… И он царапал, будто рисуя собственную картину на податливом влажном холсте чужого тела. Саймон даже не думал себя контролировать, хватая пальцами ее соски и играя с ними как тогда, в лифте, видя, как в ответ она только закидывает голову, подаваясь вперед и рассыпая по плечам темные волосы.

Майя не думала о том, кончит она или нет. Теперь она была просто хорошей девочкой, оседлавшей плохого мальчика. И эта мысль заводила ее больше, чем смутная перспектива оргазма. Какая разница, если она подписалась на эту игру просто ради участия в ней? Чтобы видеть эти безумные глаза довольными.

Магия Саймона Хеллстрема, чтоб его…

Каждый раз, когда он впивался так глубоко, что перехватывало дыхание, она чувствовала дрожь нетерпения в его пальцах — и это щекотало ей нервы не только в области уже почти что болезненно чувствительного клитора.

Саймон, Саймон, Саймон…

Естественно, он финишировал раньше, размазываясь по ее ягодицам и вздрагивая всем телом. Майя же чувствовала удовлетворение несколько иного рода — теперь, когда он сам проговорился о том, что она имеет над ним какую-то малопонятную власть. Позволив ей отдышаться, Хеллстрем сел, обнимая ее дрожащее от недавнего напряжения тело.

Скрестив лодыжки за его бедрами, Майя просто слушала, как гремит его сердце, почти не замечая, что целует его соленую, разрисованную татуировками кожу.

— Третьи сутки, — глухо сказал он, громко сглатывая. — Я не сплю уже третьи сутки. Сделай с этим хоть что-то, детка… Иначе живым я с тебя не слезу.

— Тебе нужно остыть и сняться, Саймон.

— Симме… Я очень горячий?

— Безумно, Симме.

— Это очень плохо, Майя…

Две минуты спустя Саймон Хеллстрем, стоя на коленях под практически ледяной водой в душе, весьма красноречиво доказывал Майе Нордин, что язык у него годится не только для разговоров. Ей было так хорошо, что хотелось кричать…

Спустя еще пять минут он принял свой аминазин и предложил ей остаться.

Сил отказаться у нее не нашлось.

— Утром я сварю тебе кофе, — пообещал Саймон, обнимая ее под одеялом. — С корицей.

Она не ответила, потому что уснула первой. Утро будет утром.