Жить в мире глухих

Стэйси Кюсти

Можно найти так много причин, чтобы отправиться в дорожное путешествие до Нью-Йорка. Кевину Грину достался худший из вариантов – гибель матери. Его жизнь только начиналась, а он уже прошел через три круга ада: потеря слуха, развод родителей и утрата. Как не увязнуть в водовороте рефлексии и панических атак и перестать ненавидеть весь мир, предательски продолжающий крутиться?

Глава 2

«Сочувствие»

Ненавижу жалость. Впервые я с ней столкнулся, когда пришел в школу после потери слуха. Все здоровались, а потом, одумываясь, кривили странные стыдливые улыбки и махали мне рукой. Даже те, с кем я в жизни ни разу не разговаривал. Я знал, что сейчас будет так же.

Я поднялся по ступенькам, схватился за ручку, перевел дыхание и открыл дверь в мир сочувствия. Плакаты были повсюду. Не знаю, как школьников заставили нарисовать столько за одни выходные. Наверняка сам директор обзвонил каждого родителя, а те наподдали как следует своим отпрыскам, пока те не выскребут «Соболезную» на куске завалявшейся дома цветной бумаги.

Первой ко мне подошла Кэт со своей бандой малолетних расхитительниц сердец. Типичные «крутые девчонки», которые есть в каждой школе. За масками лицемерия и тонной мейкапа скрывается давление родителей, всплеск гормонов и желание всем понравиться.

— Очень жаль, — умудрилась выдать на свежевыученном языке Кэт.

Я ответил ей самым длинным жестом, который только смог выдумать, чтоб взглянуть на ее бегающие в ступоре глаза. Она повторила те же слова, но уже вслух, шевеля губами так, чтобы даже такой глухой идиот, как я, мог прочитать.

К Кэт подбежал квотербек Нейтан с врожденным детектором ревности и сквозь зубы пробормотал что-то, что я даже не пытался прочесть по губам. Он схватил ее за талию и окруженный стаей дружков увел ее обратно в мир крутых.

Я вдруг вспомнил Джимми. Мы дружили в начальной школе. Именно он и помог мне в начале глухоты справиться с абсурдом, который на меня тогда навалился. Он разговаривал со мной, как обычно. Придумывал шутки про одноклассников, которые я мог четко прочесть по его губам. Может, он и специально подбирал слова, в которых побольше согласных, но это было так непринужденно, что все ощущалось, как прежде. Жаль, что он переехал. В нашем маленького городишке либо пускают корни с рождения, либо долго не задерживаются. Семья Джимми относилась ко вторым.

Я шел по коридору, увешанному плакатами и не понимал, какое чувство во мне преобладает: желание расплакаться или разорвать к чертям все эти соболезнования. Кажется, организм решил не дожидаться согласия и выбрал слезы. Я убежал в туалет.

Запершись в кабинке, я сел на крышку унитаза, и соленая горечь потекла по моим щекам. Я представлял картину того дня снова и снова. Видел ее, видел врачей, видел, как я держу ее за руку в машине скорой помощи, уже зная, что ничего не поможет.

В глазах потемнело, сердце застучало, как бешеное, я схватился за голову и зажал ее между коленок. К слезам в подарок шел страх. Я думал, что вот-вот умру, и боялся, что это чувство теперь останется со мной навсегда.

Я просидел так до начала урока. Когда вибрация телефона бестактно напомнила об алгебре, ноги уже привели меня к раковине.

— Ничего из этого не выйдет, — вслух сказал я опухшему от слез отражению в зеркале.

Выйдя из туалета, я свернул направо, оставив класс алгебры, окутанный ароматом персиков, позади.

Пройдя через злосчастный коридор сочувствия, я протянул руку вперед, чтобы открыть дверь, но она вдруг распахнулась сама. В лучах ослепляющего утреннего света нарисовался силуэт человека, которого я хотел видеть меньше всего.

— Мистер Грин! Доброе утро. То есть… Здравствуйте. Очень. Очень соболезную, — так четко, как он только мог, проговорил директор.

— Спасибо, директор Льюис.

— Вас проводить до класса?

— Худшего и придумать было нельзя, — вел внутренний диалог я, — Дурак, надо было взять себя в руки и идти на алгебру. Теперь абсолютно все обратят на тебя внимание, когда в класс ты войдешь под руку с директором. Кретин.

Директор Льюис остановился перед дверью и тактично попрощался. Самобичевание прошло зря. Теперь я весь на взводе.

Пару глубоких вдохов спустя я вошел и направился прямиком к своей парте. Отключив периферическое зрение, я позволил глазам видеть лишь стол, учебники и уравнение на доске.

Я проучился так еще несколько месяцев. Никого не слыша, никого не видя, ничего не замечая.