Улица 17

Сесиль Монблазе, 2023

В недалеком будущем, в эпоху правления папы римского Петра Второго юная мексиканка-атеистка Мария Ньевес становится монахиней. Ее выбор кажется странным ей самой, но только не высшему духовенству, создавшему два военно-монашеских ордена – Санта Муэрте и Пабло Эскобара. Они не существуют официально, их деятельность покрыта тайной, мистикой и недомолвками. Картели страшатся юных дев и предприимчивых иноков, а голливудская мафия пытается забыть об их существовании. Тем временем мир катится в бездну, и только древнее мексиканское божество, объявленное католической святой, может его спасти…

V

Инес встала рано. Она чувствовала, что сегодня ее день. Матери Анхелике, наверное, еще снится приятный сон — у нее никогда не бывает кошмаров. А у Инес изредка бывают воспоминания о прошлой жизни. Вот она сидит, вся обколотая, в дыму, в чаду и с незнакомыми людьми. Вены приятно гудят, а через некоторое время начнут натужно наматываться на костяшки. С ней кто-то лежит, потому что ей надо было купить очередную дозу. Так всегда бывает, даже если отец у тебя знаменитость. Впрочем, бывшая, это тоже надо знать. Современное поколение предпочитает слушать невнятные бормотания Арки.

— Уууу, ааа! — завывает одиозная певица, Мэрилин Мэнсон нового поколения, в наушниках.

Инес не снимает их во время секса с незнакомцами, чтобы не было так противно. Ее родители развелись, потому что… ой, она снова не помнит. Ей же надо что-то сделать ради дозы? Не делать ничего не менее противно, Инес предпочитает работать. Как-то один хмырь сказал, что она такая красивая куколка и предложил ей жить у него, а она, дура, послушалась. Тогда она вкинулась и чуть не утонула в бассейне.

— Святая Мать-Смерть, дай мне денег, — жгла она свечи с неведомыми ароматами потом, когда он ее бросил. Казалось, что Святая Мать молчит. Она забыла, как наизусть читается «Отче наш» — без этого молитвы к смертоносной деве не имеют силы. У нее стала плохая память, горбатая спина, как будто бы съеденная рахитом, и бледное лицо. Как она, впрочем, была красива тогда!

Сейчас Инес смотрела на себя в зеркало и поправляла апостольник. Ей надо было встать раньше всех и все убрать — а монастырь такой большой, целого XVII века, когда здесь еще правили испанцы! Испанцы… Она вздохнула. Тот человек за церковной оградой тоже испанец. У него большие черные глаза, бледная кожа и растрепанные волосы. Он ей не нравится, нет, но отцу Педро он по вкусу. Правда ли, что его готовят в священники? Она этого не знала, но на всякий случай избегала его. Монастырское платье облегало ее фигуру, потому что Инес стала неожиданно много есть и хорошо готовить.

Ей было весело петь, принимаясь за пылесос, который специально для монастыря сделал чудик Хайме. Он так смешно говорил, когда она на него нажимала, и мог за минуту очистить замусоренный пол, если на нем скопилось много грязи. Она захихикала и включила его, вспоминая бледное лицо компьютерного гения, смутившегося при ее появлении. «И кто тут вообще монах? Ясно, что не я!» — подумала она. Пылесос последовал за ней в монастырскую библиотеку, где штабелями лежали старые книги и даже древние подклеенные журналы мод, непонятно как туда занесенные.

— Ой, нет, Куру, зачем-ты ешь брошюры, — бросилась она к пылесосу, который нашел для себя развлечение в поедании сваленных в стороне кем-то из старых злых монахинь билетов и разных рекламных листов то ли монастыря, то ли католицизма. Пылесос недоверчиво запищал и наехал Инес на ногу. Она ойкнула и влезла на большое, так называемое вольтеровское, кресло, взяла огромную книгу и ударила по механическому помощнику. Его неожиданно отпустило, и он, замигав огоньками, продолжил свой путь по монастырю, не минуя ни одного грязного закоулка.

На плечо Инес спустился небольшой паук, что для тропической страны было, пожалуй, неожиданным чудом — с одним из своих любовников еще не монахиня умудрилась пожить в Европе и узнать местную флору и фауну. Она взяла паука и посмотрела на него, подумав, что деньги монастырю не помешали бы. Со старинных кресел уже начала осыпаться позолота, еда значительно утратила привлекательность, потому что толстая сестра Марибель готовила одно и то же. Впрочем, и она тоже убавилась в размерах.

Инес вместе с роботом пошла в монастырскую часовню, вспомнив, что давно не исповедовалась у отца Педро. «А впрочем, какие мои сейчас грехи? Я живу и радуюсь жизни!» Потом в ее сердце все же прокрался червь сомнения в том, что, возможно, Бога она сейчас помнит даже меньше, чем раньше, уверенная в своем спасении. Тогда, пока электронное чудовище ездило, попискивало и сверкало огнями, она опустилась на колени и попробовала помолиться, но ничего не выходило. Она не знала, о чем стоит попросить небеса. Разве что о ее отце, который так упорно боролся в последнее время с безвестностью, что начал пить. Обо всех ее друзьях, оставленных на улице, которые или мучились, или умирали, но никто не мог бы сказать, что пришел к осознанию себя.

За окном постепенно разгорался рассвет. Толстая сестра Марибель вставала с постели, проснувшись от собственного храпа. Мать Анхелика, проверив электронную почту, бежала пить кофе, сделав какую-то особенно ядреную смесь в турке на общественной плите. Сестра Мария Креста, уже довольно ветхая, благодарила ее и пила, несмотря на проблемы с сердцем — Бог знает, зачем ей постоянно нужно чувствовать себя бодрой. Одна из монахинь принималась за вышивку для украшения фигуры Богоматери, пока не наступила служба, другая прятала любовный роман, отказываясь признаться себе в том, что отныне ее жизнь и романтика принадлежат только Богу и ожидаемому раю. В саду пока еще никого не было. Сестра Инес молилась за всех этих женщин, которые скоро встанут и составят с ней большую, дружную, но отчасти проблемную семью. Неожиданно у нее возникло предчувствие, что этот день будет не таким, как всегда.

— Инес, — произнес мужской голос, положив руку ей на плечо, — привет, ты опять встала раньше всех?

И отец Педро довольно улыбнулся и прошел в исповедальню, радуясь тому, что теперь ему снова доведется послушать странные истории этой милой, молодой, но такой исстрадавшейся девушки.

Родриго снился снег, который падал с небес холодными белыми мушками и укутывал собой пространство, которое тоже было все белое. Он видел его очень давно, еще в Испании, но сейчас, во сне, он понимал, что находится в России XIX века, во времена Достоевского. Он стоит около моста в неудобном костюме, поправляя монокль, и смотрит им на замерзшую, но начинающую оттаивать реку, которая скоро вспенится и понесет глыбы льда. Весна должна прийти, но не такая, как здесь, в Мексике — сплошные дожди, радостные, энергичные, заставляющие природу расти и все более ядовито распускаться брызгами цвета. Нет, весна должна быть томительная, зыбкая, слегка обозначенная контуром грез, мечтаний и брожения в крови.

Он открыл глаза. Было пять часов ночи — или же утра? Он никак не мог взять в толк, почему он так рано просыпается. Беспокоило ли его то, что ему придется делать по жизни дальше, думал ли он об оставившей его возлюбленной, о неожиданной смерти мужчины вчера или о татуированных мафиози, странно на него смотревших? «Мне надо встретить ту девушку с гитарой снова», — решил он. Но для начала он должен был передать какой-то Инес статуэтку Санта-Муэрте. Она стояла у него на столе, возвышаясь над беспорядочным скоплением записей, которые он так любил делать. Он встал с постели, потянулся, накинул халат и прошел в ванную.

Сегодня должен был быть пустой день, без обучения, а значит, он созвонится с родными по Скайпу и пойдет в это странное заведение. Может, удастся что-либо узнать об этой таинственной Инес, хотя смерть очень сильно поразила его воображение. Это было первым таким случаем на его памяти — бабушки и дедушки умирали без его наблюдения. Просто мать и отец приходили и говорили: «Приготовься, милый, дед Хосе умер». И он от удивления раскрывал глаза и сначала долго раздумывал, а не шутка ли все это. Да, люди плохо себя иногда чувствовали, но при чем тут смерть?

Санта-Муэрте, с откинутой назад головой, грозной и одновременно томной улыбкой и своей длинной косой приковывала его взгляд.

— Нет, к черту! — сказал он, постаравшись придать себе веселый вид. Потом вспомнил и ойкнул. Чертыхаться он больше не будет, он пообещал отцу Педро. Сейчас, кстати, необходимо будет заглянуть к нему, а то общаться пока не с кем и незачем. Спросить его, как относиться к сатанистке, которая вместе с ним ходит на курсы, и может ли он как-то в будущем помогать церкви, организуя рекламные кампании. Потом рассмеялся и включил компьютер, быстро поставив лайки всем, кто заинтересовался его профилем «enamorado en Mexico» уроженца Испании. Ничего интересного. Может, зря вся эта церковь, и стоит ходить к психологу? Но он уже набирал номер телефона отца Педро и слушал гудки.

— Так вот, отец Педро, я бы не сказала, что готова рассказывать прямо сейчас, что я чувствую, — начала Инес, и представила почему-то, что в прошлой жизни она бы на этом месте затянулась сигаретой, посмотрела бы в лицо собеседнику и расхохоталась.

— Почему не сейчас, дорогая? Ты давно не была на исповеди. Просто скажи пару слов, — посоветовал отец Педро. В молодости, должно быть, он был блондином — кожа светлая, глаза голубые, толстые щеки гринго и неизменные очки любящего чтение человека.

— У меня пока нечем поделиться. Жду, когда приму обет, — сказала Инес и пожала плечами.

— Неужели больше не хочется вернуться на путь греха? — заговорщическим тоном сказал отец Педро сквозь прутья старинной решетки.

— Нет, я абсолютно свободна от этого, только иногда вспоминаю, что наделала. Но стыдно не становится, — неожиданно смело произнесла Инес.

— И тебе больше не хочется ходить под дурманом?

— Неееет, тут дурмана гораздо больше, отец, и он такой… — она задумалась, подыскивая слово, — хороший. Я каждый раз хочу сказать что-то по-новому, как-то интересно сказать, но у меня из головы все уходит неведомо куда.

— Понимаю. Это наркотики ослабляют разум, — кивнул отец Педро и взглянул на часы на запястье. — У нас осталось еще немного времени. Но какие-то грехи у тебя все же есть?

— Да, — призналась Инес, — гордыня и несогласие с некоторыми сестрами. А также… я постоянно оглядываюсь вперед и думаю, что нечто должно произойти, я…

— Я тоже, — перебил ее отец Педро, — но вот уже двадцать лет, как ничего не происходило…

— Если не считать нового Папы, — тихо добавила Инес.

«Петр II находится с визитом в Камеруне. Он присутствовал на шаманском богослужении, чего никогда не делал ни один папа до этого. От экуменических комментариев папа отказался», — говорило видео на кабельном канале серьезным и обеспокоенным голосом.

Отец Педро не ответил, а значит, он, скорее всего, тоже смотрит телевизор. Или сейчас находится в женском монастыре. По телевизору с гордо поднятой головой и несколько надменной улыбкой расхаживал этот гринго, отец Петр, который неожиданно для всех решил оставить свое прежнее имя из светской жизни — Питер Уитфилд — и тем самым породить слухи о конце света. Петр был молод, а точнее, ему было сорок три года, и он обладал внешностью чуть ли не американской кинозвезды золотой эры Голливуда. Таких представляешь себе в плаще с сигарой в зубах, то ли вышедших на дело, то ли, наоборот, преследующих бандитов.

«Педро… Питер… Одно и то же», — ухмыльнулся Родриго и потом подумал: «Стоп, да я тоже ношу папское имя, ведь Родриго был папой Александром из семейства Борджиа». Его это сравнение позабавило и одновременно опечалило, ибо по Борджиа писала диссертацию его бывшая девушка. Не в последнюю очередь его новое церковное рвение заключалось в том, что он собирался найти себе новую любовь из каких-нибудь верующих и верных девушек.

Так что придется, ему, видимо, провести какое-то время в компании служек при храме, но ничего не попишешь. Он спешно оделся, легким движением расчески уложил отросшие волосы набок, проехал в лифте с семьей из кричащих маленьких детей индейского вида, которые невежливо тыкали в него пальцем и вышел на свет, который практически ослепил его.

— Извини, парниша, — сказал чей-то голос, отчего Родриго вздрогнул и оглянулся. Перед ним стоял кто-то, одетый в косуху, но он неожиданно вспомнил, что видел этого человека за игрой в баре. Это был один из татуированных мрачных мужиков с вислыми усами.

— Да? — спросил он. — У вас есть ко мне какое-то дело?

— Может, и дело, а может, и не очень, — сказал мужик и помрачнел. — Зависит от того, что передал тебе старик.

— Фигурку Санта-Муэрте, а что? — вскинулся Родриго, подумав, что хорошо, что он оставил ее дома.

— Нам бы ее надо проверить, не пустишь?

— Кому это нам?

— Фигероа. Альфонсо Фигероа, — представился мужчина. — Можешь звать меня просто Эл.

Солнце невыносимо пекло, и под его светом можно было пересчитать все крупные грязные поры на лице этого самого Альфонса, похожие на жирные микроскопические дырки от сыра.

— Вы мне ничего не сделаете? — спросил Родриго, и тут только сейчас его наконец-то прошиб пот.

— А я должен? Ты же хороший мальчик, — сказал Эл и неожиданно улыбнулся.

Родриго повернулся к двери, открыл домофон ключами, потом двинулся прямиком к лифту. Когда лифт подъехал, в его верхнем слепящем свете лицо Альфонсо стало напоминать печеное яблоко по колориту, оно как-то скукожилось и стало незначительным. Тут Родриго заметил, что Эл гораздо ниже его ростом. Тогда он совсем осмелел и сказал:

— Я должен передать все Инес, об этом просил покойный.

— Инееес? — протянул Альфонсо и толкнул Родриго в пасть лифта. — Ну ты типа того, поезжай.

— Нет, только Инес может получить фигурку.

— Как скажешь, — улыбнулся Эл и еще раз улыбнулся своими золотыми зубами с щербатыми промежутками. Эл был довольно молод, но его здоровье явно оставляло желать лучшего.

Родриго нажал на лифт, и они поехали.

Когда Родриго начал открывать дверь своей квартиры, он заметил какую-то странную тяжесть в замке, но, не обратив на это особого внимания, повернул ключ. Квартира встретила его странным ощущением ждущей пустоты.

— А вот и наша красавица, — проговорил Альфонсо, подходя к статуэтке Санта-Муэрте, возвышавшейся на столе как грозный символ того, к чему должен был прийти Эл. — Ути-пути, иди сюда…

— Зачем она вам? — проговорил Родриго и недоверчиво посмотрел на то, как Эл, достав перочинный ножик, вспарывает им само основание статуэтки.

— Не трожьте ее, Инес надо доставить… — от волнения его губы пересохли. — В целости и сохранности.

— Не кипишуй, братан, запаяю, и будет как новая, — сказал Эл, несмотря на то, что рядом с ним стоял какой-то громадный третий, вышедший из кухни с пистолетом в руках. Ствол был направлен Элу в голову.

— Что, черт его дери, это такое? — спросил Эл, которого третий свалил на пол. Эл старался высвободиться из цепких объятий незнакомца, кусая ему руки, а Родриго не знал, что и делать. Наконец, третий посмотрел на него и сказал ему:

— Ударь его!

Родриго, опешив, посмотрел на лицо третьего. Не похоже, чтобы тот видел его в кафе. Это было относительно бледное лицо мужчины лет сорока, с густыми бровями и большими губами, некрасивое, но выразительное.

— Давай! Что стоишь!

Эл стонал, но продолжал брыкаться. Родриго взял в руки почему-то палку для селфи и неожиданно для себя ткнул Элу в глаз, из которого что-то отвратительно брызнуло. Эл, матерясь, выпустил статуэтку Санта-Муэрте. Та упала, покатилась и упала к ногам испанца, показав свое полое дно и выпавший из нее пакет с каким-то белым порошком. Родриго поморщился и посмотрел в сторону дерущихся. Эл был связан непонятно как взявшимися веревками из кармана третьего и накрепко приторочен к ножке стула. Одного глаза у него уже не было, и кровь пополам с сукровицей капала на его щеку и стекала по подбородку. Эл стонал, изгибался, матерился и звал на помощь, пока незнакомец не принес из ванной тряпку и не заткнул ему рот, обмотав его оторванной от одеяла полоской ткани.

— Ты ведь правда хотел видеть Инес? — спросил третий, когда Эл уже сник и прекратил трепыхаться.

— Так иди. Вместе с пакетом, он ей еще понадобится, — ухмыльнулся третий.

— Да, но куда?

— Монастырь Гуадалупе, сынок. Инес служит Богу… как и мы с тобой отныне.

Родриго неуверенным жестом взял у незнакомца статуэтку и дрожащими ногами переступил по направлению к двери.

Сестра Инес стояла на коленях возле церковной скамьи и думала о том, что голубь, изображенной на витраже, должен когда-нибудь слететь и на нее, осветив ее чело божественным светом. Юноша смотрел не дыша в щелку на торжественное богослужение праздника Сретения и не дышал, сжимая в руке то, чего монастырские стены не должны были видеть. День разгорался.