Улица 17

Сесиль Монблазе, 2023

В недалеком будущем, в эпоху правления папы римского Петра Второго юная мексиканка-атеистка Мария Ньевес становится монахиней. Ее выбор кажется странным ей самой, но только не высшему духовенству, создавшему два военно-монашеских ордена – Санта Муэрте и Пабло Эскобара. Они не существуют официально, их деятельность покрыта тайной, мистикой и недомолвками. Картели страшатся юных дев и предприимчивых иноков, а голливудская мафия пытается забыть об их существовании. Тем временем мир катится в бездну, и только древнее мексиканское божество, объявленное католической святой, может его спасти…

VIII

— Я всегда был жертвой обстоятельств, — пояснил русский, размахивая ручкой в воздухе, которую вертел, не зная, что с ней сделать, весь сеанс.

Он лежал на кушетке, простой серой кушетке, в центре обычного белого минималистичного кабинета психоаналитика в старом городе Мехико, возможно, на месте, где раньше стоял золотой храм инков, а сейчас уже ничего более красивого не могло быть воздвигнуто, кроме этого простого здания, похожего то ли на крейсер, то ли на верхушку шляпного цилиндра. Был вечер, и на улице было пусто и безвидно. На стене напротив лежащего русского красовался черно-белый портрет Фрейда с сигаретой в руках, брови угрюмо сжаты, брюзгливый рот готовится сказать что-то недоброе про анальную фазу.

— Хорошо, я вас слушаю, — произнес сидящий почему-то в дешевом пластиковом стуле худощавый профессор, которого все так называли, не зная о том, что он не доучился до последнего курса университета. Однако за его спиной была полка с книгами и дипломами, а потому все верили в их подлинность. Его холеная смуглая рука поглаживала простую парусиновую штанину купленных в Китае брюк, а на носу для чего-то красовалось винтажное позолоченное пенсне.

— Точно слушаете? Все-таки зря я сюда зашел, — проговорил русский и поморщился. — Мне невеста порекомендовала. Сказала, что вы дешевый.

— Я? — ошарашенно проговорил профессор и хмыкнул. Солнце в зените сверкало прямо на его темные волосы и превращало их в рыжий костер.

— Ах, извините, просто я привык говорить прямо, — заявил мужчина и посмотрел аналитику в глаза. — Знаете ли вы, что я ржу над словами «Введение в анализ»?

— Простите, — смутился доктор и откашлялся в кулак.

— Мне можно продолжать? — и, не дожидаясь ответа, русский начал говорить тихо и с еле различимым акцентом. — Моя жизнь опасна, она наполнена ужасом разной весовой категорией. Вы, профессор, относительно легкая жесть в моей жизни.

Профессор от нетерпения протер очки чем придется, а именно полой костюма. Приготовился слушать, уютно расположившись в кресле. Профессор был небольшого роста, поэтому предпочитал ноги подгибать под себя или же скрещивать их, отчего сильно страдал к концу рабочего дня. На улице было лето, и по спине уважаемого психоаналитика текла большая капля пота, возникшая где-то в районе его лба.

— Да, точно, я ж вам не представился. Иван, — протянул руку русский, но поймал пустоту. Вспомнив о президенте Байдене, который тоже любил здороваться с неведомыми миру призраками, он опустил ее в карман и больше не вынимал, изредка сжимая и разжимая ее в кулаке.

— Я знаю, как вас зовут, можете не стараться, — заметил психоаналитик и посмотрел на озадаченное и недовольное лицо Фрейда, которое от солнца словно бы испускало загадочное сияние.

— Но в вашем листе записано Игорь… — разочарованно протянул русский и, обернувшись, посмотрел прямо на портрет отца-основателя.

— Нет нужды напоминать мне, как вас зовут. У вас то имя, которое вам бы хотелось иметь, не правда ли?

— Правда, — вздохнул русский. — Истинная. Меня назвали в честь оперы «Князь Игорь». Вы, наверное, никогда не слышали о ней, а ведь отрывок оттуда знают все — «Улетааай на крыльях ветра, ты в край родной, родная песня нааааша»… Ее даже в какой-то рэп запузырили, вроде ничего, слушается нормально, но с неграми… Ой, извините, я не хотел.

— Негры — ваша проблема? — встал профессор и позволил себе совершить легкую прогулку до окна, из которого доносились какие-то странные посторонние звуки, оказавшиеся всего-навсего полицейской машиной.

— Моя проблема? Она там, за окном. Эти звуки… — Мужчина хохотнул и поморщился. — Немного странно, что я нервничаю? Я осознаю, что никто из них меня больше не схватит и не отведет… туда, куда надо. Потому что у меня есть высокие покровители, такие никому не снились. Но иногда, когда я лежу в постели и размышляю о том, что происходит, у меня слезы на глаза наворачиваются. Зачем я позволил сделать это с собой? Отчего я такой путь выбрал, а не другой какой-нибудь?

— Вы… пережили в детстве сексуальное насилие? — спросил профессор и повернулся к лежащему небритому мужчине, с непреложной самоуверенностью задавая самый интимный вопрос, на какой только способны люди.

— Кхм, нет. Оййй, — зашелся мужчина от смеха, странного, абсолютно не шедшего к нему, тонкого и неприятного, как поросячье повизгивание. — Меня предупреждали, что ваш брат любит такое говорить, но чтоб так сразу… Бросьте. Я родился в семье профессора и певицы. Они очень сильно меня любили и никогда не обижали, даже пальцем не трогали, когда я творил какую-нибудь дичь. А я очень непослушный был ребенок — воровал, дрался, волочился за девочками. А потом и убивать начал…

— Это такие фантазии? — нахмурился профессор и сел в кресло, которое недовольно пискнуло под его довольно грузным телом.

— Вовсе нет, но мне было шестнадцать, когда я в драке парня порезал. Чеченец он был, а тогда как раз с ними буча была. Да что вам рассказывать, у вас же постоянно на улицах кого-то выкашивают из… ой.

— Ничего страшного, продолжайте.

— Ну хорошо же. Я не попал в колонию, потому что дело замяли и списали на самооборону, родители хорошие были. А вот куда я попал, так это в армию. — Глаза мужчины слегка затуманились от воспоминания, которое, очевидно, вызывало в нем двойственные чувства. Он не знал, как сказать правильно и о своей любви к сослуживцам, и о ненависти, которую он тоже питал.

— И? Вы там что-то пережили?

— Да, — хохотнул мужчина. — Вот то самое, о чем вы говорите, сеньор доктор.

— Оу, — сказал профессор и слегка улыбнулся, как будто разговор принял для него более понятный оборот. Он даже слегка поерзал в кресле от предвкушения.

— Нет, на самом деле, рад разочаровать вас, — хохотнул мужчина. — Я там с ксендзом познакомился.

— С кем? — проговорил психоаналитик и слегка зевнул.

— Ну, со священником католическим, фатером, падре, короче, он наставил меня на правильный путь. И я понял, что надо что-то делать со своей жизнью. Стал ходить в церковь, молиться, каяться, и так хорошо на душе стало, как будто в нее ангелы плюнули своей чистой божественной слюной, сладкой, как мед или лемонад. Вот как я жил, когда тут началось такое…

— Что?

— Я вышел на гражданку, связался с некими интересными людьми, довольно значительными и выдающимися в своем роде бизнесменами. Даже сам торговать начал. И то, что случилось позднее, привело меня сюда, прямо в ваши руки. И я не знаю, что с этим делать и как быть дальше, потому что тайну свою разглашать не намерен ни под каким видом, можете даже не пытать меня.

Профессор разочарованно присвистнул сквозь зубы, как иногда делал, оставшись наедине с собой в сложных обстоятельствах. Жена ненавидела эту его привычку и часто ругала за нее, а он не мог от нее избавиться. Мало кто знал, что в центре зуба у него не было, поэтому свист получался более чем резкий и тонкий, подобный звуку флейты.

— Ну а ваша девушка? О ней вы мне расскажете?

— Конечно, — русский запустил руку в карман и вынул оттуда новенький блестящий айфон, забавно смотревшийся в его смуглой грубоватой руке с яркими голубыми венами, похожими на заснувших червяков. — Вот ее фото.

На психоаналитика глядело лицо молодой, до неприличия свежей индианки в легком цветастом платье с поперечными полосами, которая отчаянно смеялась, наклоняясь над мангалом с шашлыками где-то на заднем дворе.

— Я никогда не был женат и не буду, — пояснил русский.

— Почему это?

— Я скоро дам обет безбрачия, и мне придется ее оставить навсегда. Она может тоже последовать за мной и отправиться в ту страну, откуда нет выхода — Царствие Небесное силой берется.

Доктор озадаченно уставился на него, взял со стола карандаш и принялся вертеть в руках. Казалось, его мучает какая-то мысль, которую он никак не может сформулировать, которая не дает покоя ему с самого визита.

— Вам не бывает скучно, профессор?

— Почему вы спросили об этом?

— Потому что вы считаете всю жизнь одним нескончаемым сексуальным насилием, быть может?

— А чем считаете ее вы? Царствием Небесным?

— Нет. — Русский прямо поглядел в глаза профессору, привстав на постели. Его руки слегка дрожали. — Я считаю ее адом на земле. Но я не хочу творить этот ад своими руками, однако я его делаю, и…

— Это что-то незаконное? — пробормотал психоаналитик, стараясь держать себя в руках.

— Если бы, — вздохнул визитер. — Это распоряжение самого правительства.

А когда-то не было никаких таких разнарядок. Можно было спокойно спать до обеда, а потом открывать глаза, закидывать пистолет за пояс, садиться за руль и ехать себе в закат. Его хозяева были немногословными, унылыми, но внешне значительными. Когда самый главный садился рядом с ним на переднее сиденье — остальные молча переглядывались, потом пожимали плечами и отворачивались, как бы говоря «Мы к этому отношения не имеем, если что случится, на нас не списывать» — Иван, которого тогда еще звали Игорь, внутренне собирался. Несмотря на то, что он служил в армии, выправка его компаньона была гораздо более строгой, чем у него.

— Не может такого быть, — говорили старые приятели, распивая с ним водку. — Ты у нас самый бравый парень в роте был.

— Ну а сейчас нет, — примирительно отвечал Иван и морщась, цедил огненную жидкость из стакана. — Кстати, я завязывать буду.

— А что так? — спрашивал очередной друг и закусывал соленым огурцом.

— Бог не велит, — отвечал Иван и думал о том, что же он сделал со своей жизнью, что сразу же после суровой, но необходимой службы оказался здесь. Как он говорил еще, «на развозе».

И этот развоз затягивался надолго. Иван за время ожидания успевал переслушать все великие и не очень оперы, крутые и распиаренные альбомы, аудиокниги с выдающимися творениями и посредственной белибердой. Когда они возвращались, то свирепо или деловито, в зависимости от того, что было у них на встрече, кидали полный чемодан в багажник. Другой старший из них бережно отправлял на заднее сиденье, нежно оглаживая его холеные клетчатые бока. Двое амбалов рядом смиренно занимали свои позиции справа и слева от раритета, должно быть, доверху набитого деньгами.

Иван, быстрым движением перекрестившись, включал радио.

— It’s in your heaaad, in your heaaad, zombie-zooombie-ey-ey-ey, — тишину прорезывал захлебывающийся эмоциями голос вокалистки любимой группы Ивана.

— А ты че это амерскую музыку слушаешь? — поинтересовался как-то старший, лениво процедив фразу сквозь зубы. — Если что, это не вопрос.

— Не знаю. Она лучше, — ответил Иван, стараясь не думать о том, пригодились ли им сегодня пистолеты или нет.

— И это не ответ, — добавил он еле слышно.

Как ни странно, армию он помнил до сих пор и, возможно, именно там научился не спрашивать.

— И вам нравилось в армии, не так ли? — спросил его психоаналатик, нервно сбивая очки на переносицу.

— Почему бы и нет? Что в этом такого? Армия — это как глоток свежего воздуха. Когда видишь весь этот молодняк, плясать хочется.

— А сейчас? Вы ведь должны скучать по этой атмосфере, не правда ли?

— Ну, слово «атмосфера» слишком громкое. Никто сейчас так не говорит. Доктор, вы реально старомодны.

— Разве? У меня есть много молодых пациентов, и я никогда не слышал от них, чтобы они меня как-то упрекали.

— Вы похожи на наше командование… Знаете, тогда перед моими глазами появился один черноватый, невзрачный певец, известный, кажется, еще с 90-х, времени моего детства и отрочества. Терпеть не могу то десятилетие и не понимаю, что в нем находят люди. Было дешево и грязно, вся одежда покупалась на рынке, по колено в сугробах. Вокруг ходят люди в дешевом тряпье, из книг толком ничего не почитаешь, кроме старых бабушкиных о мушкетерах… Так вот, его, этого певца, никто не слушает, а он как-то жив, здоров и выступает. Я очень удивился тогда, что вся эта молодежь с Даней Милохиным в голове обязана его слушать. Хотя что понимают деревенские в Дане Милохине? Это для городских мода, а они в армию не пошли…

— Кто такой Даня Милохин, простите? Я правильно произнес его имя? — спросил его озадаченно доктор, вновь скрещивая ноги в тщетной попытке успокоить некое нетерпение.

— О, так, ерунда, тиктокер, один мутный тип.

— Понятно, странные у вас вкусы, если честно…

— Это не мои вкусы, просто знаю, хотя детей у меня нет. А еще я коммунист.

— Что, простите?

Вот это самое висело у него на стене, где он спал вместе с другими солдатами — красное полотнище флага, а на нем Че Гевара. Когда он сидел с ними в этом странном доме, отмеченном печатью разрушения, ранней весной, так сильно похожей на зиму, с неподтаявшими лужами, и ел тушенку из армейского пайка, они постоянно спрашивали его, что это такое и как зовут бородатого мужика на стене. И почему он вообще что-то принес на войну. Он отшучивался и говорил, что не всем же людям суждено думать о преуспевании и собственном бизнесе, пора и о будущем мира позаботиться. А ведь действительно, уже в это время его стали посещать мысли о том, кем он станет на гражданке. Настолько казавшаяся прежде желанной военная карьера не радовала Ивана, что временами ему просто не хотелось вставать с постели, а только лежать и щуриться в угол, глядя на своего великого кумира. Тогда его и посетили впервые мысли о далеком континенте, где каждый второй католик, а каждый первый коммунист. Он закрывал глаза и видел бразильский карнавал перед глазами, набегающий зелеными блестящими юбками с воланами, ощущал прикосновение перьев на голове у юной балерины, размалеванной, как шлюха. Шел рядом с колумбийскими индейцами куда-то вдаль, видел на их сухопарых лицах старинные британские котелки и отсутствие зубов во рту. А еще наркоторговцы, они буквально завораживали его. Он мечтал когда-нибудь купить себе пистолет с изображением Иисуса Христа, стреляющий позолоченными пулями. И не понимал, что может помешать ему в этом, кроме странного края, где люди говорят на полурусском языке, но по сути своей другие.

— А я здесь жить никогда и не мечтал, я хотел уехать во Францию, — вздохнул доктор и подался вперед, сцепив руки на уровне груди.

— Знаю, — пожал плечами русский.

— Откуда, князь Игорь?

— Да вы все обожаете Делезов разных и прочих Лаканов. Читал об этом, когда не был в армии и людей не развозил по загадочным местам.

— Вы очень интересно разговариваете, литературно, вы не испытывали никогда трудности от общения с людьми?

— Здесь — нет, здесь, честное слово, мой дом и моя крепость. Моя девушка — самое чудесное, что со мной когда-либо произошло, — глаза русского подернулись мечтательной грустью. — Жаль, что она не так верует, как я хочу. Она, мне кажется, вообще атеистка.

— А так как же вы оказались здесь, далеко от России и… от той страны?

— Я не оказался, я… ушел. И, возможно, меня разыскивают. Когда я уходил, было раннее утро. Мои все лежали мертвые, под холодным январским солнцем, и кровь их застывала, превращаясь в малиновое мороженое. Я их даже не похоронил толком. Сразу ломанулся в главный офис, открыл замок отмычкой — я секреты знаю — постоял над сейфом, повертел, но догадался почему-то, что он простой. Дата рождения старшего, всего ничего. Открыл его, взял часть денег себе на поездку, немного пожертвовал в один фонд для помощи детскому хоспису. Потом закрыл глаза, представил себе солнце Мексики, и через пару часов уже летел на самолете прямо сюда. С тех пор я тут, как видите.

Солнце заката на минуту задержалось в зените, опустившись острым лучом прямо на глаза русского, которые неожиданно заслезились.

— Вот вам платок, — предложил психоаналитик, порывшись сначала в своем кармане, потом в маленькой черной барсетке.

— Нет, спасибо, мне просто глаза оперировали, поэтому они и не переносят солнечных лучей.

— О, бывает, — коротко сказал доктор и закашлялся. — А это осложнение после эпидемии.

— Я не боюсь, кстати. Меня даже мысль о том, что у моего старшего и этих могли остаться жены и дети, не остановила. А вдруг им деньги нужнее? Вот что я подумал, но уже когда ступил на землю Центральной Америки и почувствовал спертый воздух Мехико.

— И?

— И я понял, что участвовал в убийстве людей. И что я больше так не хочу, как они. А если бы я отдал деньги их детям, то в мире бы стало чуть больше насилия. Хотя, знаете, у нас сыновья за отцами в такое дело не лезут, это не одобряется. Короче, я думал только о том, что у меня есть знания, и их надо применять на пользу человечеству.

— Но сейчас вы снова убиваете людей, не так ли? — спросил психоаналитик без малейшего осуждения.

Русский уставился на него и пожал плечами:

— Это другое, абсолютно другое. Я убиваю ради идеи и ради своей любви. Но очень скоро мне придется от нее отказаться.

Она лежит на животе в коротком топе с изображением мультяшного персонажа, кажется, кого-то из древней компьютерной игры, ее волосы забраны вверх, открывая смуглую коротковатую, но стройную, шею. Когда он смотрит на нее так, он вспоминает одну из девушек, которая жила со вторым амбалом. Красивая она была, почти как та, что сейчас рядом с ним, а мужика себе выбрала форменного урода только из-за того, чтобы не жить в деревне и не ходить в проклятый деревенский туалет с мухами. А эта девочка, что так вольготно лежит сейчас на сиреневом диване, странном, но удобном, красиво вписывающимся в небольшую квартиру-студию, вообще не знала таких проблем, как недостаток вкусной еды. Кажется, она не умеет отличить обычный лук от латука. А он знает как готовить салат, а она нет, у нее руки-крюки, может взять что-нибудь и уронить, но он все равно ее обожает и готов носить прямо до спальни, она весит мало. А еще она мило хихикает, и у нее острые зубы, что прелестно смотрится на узком лице треугольничком. Когда они лежат рядом и смотрят «Нетфликс», ему больше ничего не хочется от жизни, кроме бесконечного целования ее смуглой маленькой руки с длинными тонкими пальцами, похожими на ножки циркуля. Вот какая она, его девушка. И встретились они тоже интересно, она была пьяная в хлам, в каком-то баре, где выступал знакомый Игоря по интернету, когда тот выехал в Мексику по гранту католического центра. Она натолкнулась на него и даже здрасьте не сказала. Ему было так странно вообще находиться в баре, особенно после трудного поиска работы, что он мог бы и не обратить на нее внимание, если бы неожиданно она не захныкала.

— Ты чего?

— Ааааа, я не хочу, не могу, мне ничего не нравится! — слезы вырывались из ее глаз и падали на блузку, подобно каплям фонтана. Он удивился, осознав, как странно она одета, практически как монашка. У нее была старинного вида черная блузка с кружевами и длинная бордовая юбка в полоску, такая легкая, прохладная, а ночь неожиданно для Мехико была холодной, так что девушка должна была уже начать дрожать. Он протянул к ней руку, а потом отдернул, вспомнив, где он находится. Люди стали поглядывать на него недоуменно, сквозь пьяную дымку, как будто бы он был виновником ее слез.

— Ты откуда такая?

— Не спрашивай, не спра… Я хочу поехать домой, — неожиданно прямо сказала она.

— Мне вызвать тебе такси?

— А ты не сам приехал? — казалось, ее лицо неожиданно напряглось и уставилось на него в ожидании: ну, давай же, начни что-то делать, возьми меня, поставь на ноги.

И он просто протянул ей руку и вывел на улицу, не спрашивая, отчего она плачет. А там было так холодно, что она просто уткнулась носом в его рубашку, и он почувствовал себя, впервые за долгое время, как будто бы в своей тарелке. «Странное выражение, правда, так говорят только старперы, — успело подуматься ему, — которые слишком много книжек читают». А потом он усмехнулся и посмотрел на дверь бара, на которой было написано только «Открыто» и ничего больше, так, обычная рабочая забегаловка на вид с дешевым пойлом, мало кто знает, что тут поят вполне прилично, а внутри милая и уютная атмосфера в коричневых тонах, напоминающая о какой-то далекой деревне.

И тут она такая спросила, подняв голову:

— Ты был в Колумбии?

И он ответил ей, смотря на огни города, которые загорались то там, то тут, перемаргиваясь друг с другом, подобно подгулявшим приятелям:

— Нет, но хочу.

Она посмотрела на него открытым, ясным взглядом и улыбнулась ему. И он даже не заметил тогда, что зубы у нее неровные, а между передними сквозит небольшая щербинка.

— Так она была хороша тогда? — залюбовался рассказом психоаналитик, доставший из кармана ручку и постукивающий ею по колену.

— Да, реально. Ой, мне не стоило говорить о ней, ведь она была у вас…

— Не смущайтесь, если я скажу, что в ней действительно нечто есть, но это что-то ускользает от восприятия, — признался доктор, разведя руками, при этом ручка выпала у него из рук и описала круг, упав почти под ноги русскому.

Игорь, кряхтя, наклонился, потом не по годам быстро очутился около врача и протянул ему поднятое. Казалось, его глаза впиваются прямо в лицо психоаналитика, пожирая его насквозь.

— Это вы посоветовали ей и Инес употреблять наркотики, чтобы расслабиться?

— Я? Что вы такое несете? — пробормотал врач и похолодел от ужаса: другая рука Ивана-Игоря сжимала пистолет, медленно поднимавшийся к виску испуганного ученика Фрейда.