Улица 17

Сесиль Монблазе, 2023

В недалеком будущем, в эпоху правления папы римского Петра Второго юная мексиканка-атеистка Мария Ньевес становится монахиней. Ее выбор кажется странным ей самой, но только не высшему духовенству, создавшему два военно-монашеских ордена – Санта Муэрте и Пабло Эскобара. Они не существуют официально, их деятельность покрыта тайной, мистикой и недомолвками. Картели страшатся юных дев и предприимчивых иноков, а голливудская мафия пытается забыть об их существовании. Тем временем мир катится в бездну, и только древнее мексиканское божество, объявленное католической святой, может его спасти…

IV

Он учил русский язык по классическим произведениям, фильмам и даже песням. Предпочитал отыскивать самые старые: «Улица, у-ли-ца, ты, брат, пьяна!», например, пел он, возвращаясь с курсов по маркетингу, который вел индиец из самой натуральной Индии, что было необычно в их краях, да еще и какой-то подозрительно белый. Сидит себе со своей хипстерской кружкой из «Старбакса» и воображает, что по-прежнему находится на гребне волны. Ну-ну. Ему казалось старомодным называть друг друга на «ты» и «чувак» при общении с преподавателями. Он хотел, чтобы в мире появилось больше уважения.

Именно поэтому он в свободное от работы время тренировал удар, а также молился, пытаясь еще и освоить гитару. Должен же истинный кастилец прикоснуться к своим корням. А он был урожденный сын Испании, которого за каким-то чертом однажды понесло сюда учиться, да так и оставило. Он шел по улице, откидывая свои каштановые волосы, которые сильно отросли и теперь забирались ему в глаза, и думал о том, почему и как факультет философии не помог ему в выборе дальнейшей профессии, почему он сейчас просиживал задницу на этих курсах и зачем вообще расстался с той девушкой, ради которой уехал в Мексику.

Рядом с ним высился здоровенный дом реабилитации для наркоманов с роскошным патио, в котором ему как-то довелось побывать, сопровождая отца Педро — такое милое стандартное имя для священника — проповедовать слово Божье заблудшим. Там его встретила полубезумная старая женщина, которая взяла его за рукав, поводив загадочно глазами из стороны в сторону, как будто их кто-то собирался подслушивать (уж не ЦРУ ли?) и спросила:

— Вы здесь впервые?

— Как и вы, сеньора, — ответил он, слегка пожав плечами.

— Значит, впервые, но иногда возвращаетесь, — добавила она, хихикнув и выпучив глаза. — Samarian Gold, не так ли?

Тут он чуть не вышел из себя, но вспомнил о том, что отец Педро где-то рядом, сейчас проводит сессию с подростками, наверное, где раздает им бесплатный журнал с красивой рыжей гринго на обложке и надписью «Я выбрала Бога!». Он решил стать более великодушным и милосердным, а потому вежливо отклеил ее руку от своего ворота и сказал примирительно:

— Что вы, сеньора, у меня нет денег, да и потом…

— Только не говорите, что вы не употребляете! — оживленно произнесла она, замахав руками перед носом.

— Только не говорите, что человек, ходящий помогать священнику, обязан, — успокаивающе, но резонно проговорил он.

Все вокруг не обращали на них внимания, очевидно, занятые собственными делами. Какая-то мамаша, бледная и осунувшаяся, обнимала приведенного к ней некрасивого мальчика, должно быть, зачатого в один из особенных дней знакомства с прекрасным и удивительным, когда ее кто-то там возжелал, а потом через девять месяцев непрерывного употребления обнаружившую, что из нее что-то рвется на волю — и это даже похуже ломки будет. Старики — а они что тут забыли? — муж и жена, или просто познакомившаяся здесь пожилая парочка, тихо играли в шахматы, наверное, воображая, что от каждого их хода зависела судьба мира. Какой-то дерганый псих с облезлыми волосами, который воображает, что пишет роман, а на самом деле каждое утро ходит к своей постели, достает оттуда тетрадку и выводит только два слова: «Она шлюха», и на этом вся эта ваша «Анна Каренина» заканчивается. Он обожал драматизм русских произведений, а потому и писал курсовую по философским взглядам Достоевского, пытаясь показать их сложность, противоречивость и заимствованность из гностицизма. А вроде бы что-то еще, но он не помнил.

— А вы знаете, с кем я ее дула? — произнесла восторженно женщина и закрыла глаза. На ее лице виднелись отчетливые следы от неправильно проведенных пластических операций, в том числе шрам, оказавшийся почему-то не за ухом, а у висков. Он долго смотрел на эту отметину, а потом приказал себе отвести глаза. В конце концов, у отца Педро на руке тоже была огромная родинка, но он как-то привык к его особенностям.

— Нет, — вежливо ответил он и предложил ей руку. — Присядем?

— Да, пожалуй, — соблаговолила она и опустилась на один из незанятых маленьких мягких белых когда-то диванчиков, ныне усилиями тысяч задниц превратившихся в черные.

«Как и души этих людей», — как-то философски произнес отец Педро, пытаясь отдраить неудержимый черный налет чистящим средством во время благотворительного посещения.

«Что, на души тоже садятся задницы?» — произнес он и задумался, полоснув по пальцу ножом, которым отдирал жвачки со стульев. Закапала красная, но не такая, как надо было бы, кровь — больше похоже на свекольный сок.

«Хорошо тем, на чьи души льется чистая кровь», — проговорил отец Педро, посмотрев на хлипкий ручеек почти розовой жидкости.

Наверное, на душу той, которую он любил, пролилась его кровь, а возможно, и нет — на нее села задница, и налет уже ничем не отмоешь. Однажды она посмотрела на него и сказала, что он слишком унылый. Он промолчал. Потом она добавила, что у него мало денег. Он еще раз промолчал. Потом она, тщательно готовя улыбку и сюрприз, следующий за ней, сказала, что они разные люди. Он молча пожал плечами и ушел. А через неделю понял, что не хочет стричь волосы и бриться. Он смотрел на себя в зеркало и не верил тому, как его ангельское лицо, похожее на фоторобот какого-нибудь наглого гангстера эпохи «сухого закона», никому не нравится. Этого просто не могло быть! Тогда он разбил зеркало и пошел в церковь, потому что ему отчаянно хотелось просто где-то побыть, а она была рядом. Почему в церковь, а не в кабак, спросите вы? Все бары находились через дорогу, а здание с колоколами рядом, и местами нервировало.

— И с кем же вы дули, как вы выразились? — сказал он, постаравшись, чтобы его голос звучал заинтересованно и почтительно.

— Эй, не устраивай тут спектакль, ты не кабальеро, — ощерилась неожиданно женщина и толкнула его в плечо. — Тебе же прям сейчас спать хочется.

— Ошибаетесь, сеньора, я как раз-таки кабальеро, — он усмехнулся и впервые со времени этого долгого и скучного дня ему стало весело. — Я даже идальго, вообще из Кастилии. Родриго меня зовут, красивое имя, правда, и такое средневековое? Родриго Пабло Бельтран де ла Сантиссима Тринидад, практически как Боливара, Сантос Уэрта. Прошу не любить и не жаловать, дамочка.

Тут женщина открыла рот, показав неожиданно вполне приличные фарфоровые зубы, а потом закрыла его снова.

— Ну, до того, с кем я дула, тебе, Святая Троица, очень сильно далеко. Хотя он был тоже Пабло…

Если до этого времени Родриго слушал вполуха, то сейчас он подумал, что, пожалуй, не зря судьба забросила его в это место с отцом Педро. А он-то считал это рутинной работой!

— Вииижу, ты напрягся, не впервой видеть колумбийку, правда?

— Признаться, я никогда не видел колумбийцев еще, — сказал Родриго, поглаживая подбородок с эспаньолкой. Бородка как бы подчеркивала его характер крестоносца и завоевателя на этой земле, которую он намеревался рано или поздно покорить — ну, хотя бы заработав кучу денег в маркетинговом агентстве.

— А я и не оттуда, хехе! — промолвила она. — Вообще из Бразилии, так что только посмотри, как чудесно я говорю на испанском! Нет, не все мозги у меня еще кокс подъел, не все!

Люди стали оборачиваться на нее, но старая леди, если ее можно было так назвать, была непреклонной. Она удивительно хорошо выглядела для своего возраста — когда он вошел, она резко, по-девически, поднялась и устремилась к падре, постаравшись растолкать окружавшую его толпу. Она была вообще довольно энергична, эта женщина. Только при близком расстоянии можно было заметить, что ей вообще не пятьдесят или около того, как казалось вначале, а гораздо больше.

— Вы знали самого Эскобара? — промолвил Родриго вежливо, но не заинтересованно. В конце концов, все это могло быть правдой, а могло и быть ложью — дома его ждал Гегель и игра Sims Medieval, которые он как-то сочетал в одной реальности. Прочтет пару абзацев про идеальное, потом поиграет в средневекового короля, которому надо почему-то самому готовить себе похлебку. Все как в чертовой жизни бедного кастильского потомка дворян, который должен смотреть на то, как в жизни преуспевают все, кроме него. А наркотиками он никогда не интересовался.

— А как же, не то чтобы знала, — хихикнула женщина, и тут на время показала свою юную, спрятанную от всех сторону, которая позволяла ей быстро бегать и живо оборачиваться. — Я была одной из его niñas, его маленькой лолитой в платье до колен, которую он соблазнил дорогими леденцами с чем-то вкусным и улетным… Ах, как мне нравился папочка! Он говорил, что я похожа на его жену в молодости, он вообще любил таких, которые были как она, но я могла бы выиграть конкурс двойников!

Казалось, воспоминания увлекли ее, и глаза ее горели каким-то нездешним светом, ласковым и одновременно хитрым. Родриго попытался представить себя с такого рода молодой девочкой, которую он подзывает конфеткой, расспрашивает ее про успехи в школе и называет своей «принцессой» — ведь так их звал Пабло, этих нимфеток, которым позднее дарил огромные состояния за хорошее поведение? Но воображение упорно оставило его. Он не любил детей, особенно тех, что выли за стенкой его съемной квартиры, и вряд ли был способен испытывать нежные чувства к каким-либо еще.

— Вы мне не верите? — неожиданно произнесла она и погрозила ему пальцем, который тоже удивительно хорошо и молодо выглядел, напоминая отточенный карандаш. Кожа сеньоры была белая и нежная, как у младенца голубых кровей, что вряд ли соответствовало внешности жены Эскобара, вышедшей из каких-нибудь трущоб.

— Нет, почему же… Я задумался, — честно признался он. — А вообще, зачем вы все это рассказываете мне?

Она неожиданно захлопала глазами и расхохоталась. Казалось, такая простая мысль миновала ее сознание.

— Я вижу в тебе большое будущее, — сказала она. — Мы еще о тебе услышим.

Родриго тоже не удержался от нервного смешка, он устал и хотел домой — заниматься чем угодно, только перестать ходить с отцом Педро по этим странным людям. Он был готов терпеть одиночество и любовную тоску, лишь бы не вести эти абсурдные разговоры на неинтересные ему темы. Неожиданно ему настолько все надоело, что захотелось встать и уйти, не спросив сеньору об ее имени и о том, почему она, собственно, здесь, а не в своем особняке, унаследованном от мафии.

Но она, чувствуя, что чем-то задела его, быстро вскочила и взяла его за рукав:

— Ты мне не веришь, я знаю, но ведь ты не случайно здесь встретился рядом со мной.

— О чем вы вообще говорите? — сказал он и подался назад.

— Вчера вечером мне звонили из Ватикана и просили свидетельствовать на процессе, дело ведет один из самых успешных адвокатов дьявола. Ты ведь знаешь, что это такие священники, которые при принятии человека в сан святого рассказывают о его дурных поступках? Пожалуйста, помоги мне сделать так, чтобы стать в их глазах, глазах всех этих пресвятых отцов, ханжей и монахинь, окруживших старую несчастную наркоманку, всего лишь бедной сироткой, которая была подобрана на улице святым Пабло и стала одной из его воспитанниц.

— Зачем вам это надо и почему бы вам не поговорить с отцом Педро? — удивленно промолвил Родриго. Он слышал что-то о том, что Пабло Эскобара могут признать святым за его благодеяния народу Колумбии и по требованию одного из главнейших латиноамериканских кардиналов, но полагал, что процесс растянется еще на долгое время.

— Тебя зовут Пабло, не так ли? Просто помоги другому Пабло и войди в историю, — просто сказала бразильянка и расправила плечи.

Родриго не сказал отцу Педро, куда он ходит каждую субботу, не стал ничего сообщать своим родителям, которые просили его слезно вернуться из этой проклятой Мексики, не проговорился даже немногочисленным соученикам по курсам и бывшим студентам того университета, где он обучался, с которыми пытался сохранить связь. Он целыми днями штудировал в библиотеке все, что могло пролить свет на проблемы наркокартелей, детской проституции и, как ни странно, канонического права. А потом приходил и репетировал с сеньорой ее речь — от первых шагов на ниве жизни до того, как она окончательно превратилась в хорошо сохранившуюся джанки. Русский язык он забросил, да и не хотел сейчас думать о Достоевском, который был не так сильно интересен, как местами мучительный, а временами невразумительный рассказ с кучей имен и дат.

После каждого посещения он сжимал в руке купюру, и это его несказанно радовало. От проблем идеализма в творчестве классиков он переходил к проблемам современного реализма и обратно, долго пыжась над максимально естественным и убедительным рассказом о жизни доселе незнакомого ему бывшего колумбийского политика, бизнесмена, реформатора фавел и просто гедониста, стараясь втиснуть в рассказ как можно больше жалостливых деталей. Сеньора кивала и подносила платок к глазам.

А потом как-то, когда он шел по улице и раздумывал о том, как именно объяснить тот факт, что Эскобар помогал в основном девочкам, но никак не мальчикам, его глаза остановило объявление, которое никак не могло его заинтересовать. Еще одни курсы обучения, на этот раз гитаре. Какого черта, позднее думал он, его вообще соблазнило предложение пойти и записаться. Должно быть, то факт, что они были через дом от рехаба. В любом случае, голову проветрить ему просто было необходимо. И он переступил порог и застыл, пораженный тем, как мимо него, не разбирая дорогу, вылетела молодая девушка и дала ему футляром от гитары между глаз.

— Простите! — на ходу пробормотала она и попыталась быстро скрыться за углом.

— Эй, вообще-то больно, — сказал Родриго и через силу улыбнулся.

— Извините, у меня нет времени, — сказала она и бросилась бежать.

Парень, сидящий за стойкой регистрации, слегка пожал плечами.

— Она всегда так? — поинтересовался Родриго и потрогал больное место, на котором должна была с течением времени образоваться шишка.

— Да, и еще учится плохо, хотя стараний прилагает много. А ее подруга крутая, — как бы между прочим произнес он, — реггетон поет, зовут Нуну, горячая, как паэлья моей бабушки.

— Представляю, — сказал Родриго и приготовился уходить, ошеломленный таким странным приемом.

— Так вы запишетесь? — сказал ему человек за стойкой и неожиданно погрустнел.

— Пожалуй, нет, — сказал кастилец и вышел из здания, чувствуя какую-то странную пустоту в душе. Возможно, он когда-нибудь и захочет проходить какие-нибудь курсы, надо же что-то делать в этом большом, негостеприимном, вязко пахнущем городе с яркими цветами на улицах и искренними молитвами, перемежаемыми криками страсти.

Он пришел к себе домой, взглянул на себя в зеркало и разрыдался, представив себе ту боль, которую причинила ему грубая девушка с гитарой — как физическую, так и душевную. Она даже не обернулась на него! Его игнорировали все женщины, кроме старой наркоманки, на чьи деньги он жил и чьи сумбурные впечатления ему надо было литературно изложить. Почему жизнь такая несправедливая, и правда ли, что о нем услышат многие по обе стороны океана? Никто никогда не узнает, что он помогал Ватикану признать святым страшного, по сути, человека с манией величия и самодовольной помощью бедным от случая к случаю.

Он закрыл глаза и попытался уловить шорох крыльев славы, которая уже ждала его на повороте — длинноволосая, с тяжелой гитарной декой по его голову.

Мехико был таким небольшим городом, что слава встретила его еще раз. Помнится, он сидел и размышлял о жизни великих. Особенно странной ему казалось прохождение земного квеста Говардом Филлисом Лавкрафтом. Никто при жизни, печатающийся в дешевых изданиях, зато имеющий обширную базу друзей и жену, которая даже после развода была готова обеспечить его потребности своими деньгами, постепенное угасание в одиночестве с корреспонденцией от далеких и неизвестных ему особ, письма, которые буквально пожирали его, заставляя отвечать больше и красивее, чем в своих произведениях, таких иногда бедных на эмоции. Потом долгий форс главного героя его ночных кошмаров — Ктулху. А вот у него, у Родриго, нет никаких страшных снов, даже писать не о чем. Есть непрочитанный Гегель, где он однажды ухватился за мысль, что если бы силы тяжести не существовало, то ты, упав, пролетел бы на гораздо большее расстояние в вечную пропасть под тобой, которая зовется твоей жизнью.

После занятий ему больше никуда не хотелось — так он был измотан и душевно, и физически. Деньги таяли сквозь его раскрытые ладони, которые он иногда открывал для нищих и просто жаждущих немного выпить незнакомцев. Один такой и пригласил его как-то с собой.

— Я не пью, — попытался возразить Родриго, мотая головой.

— Нет, пьешь! А еще играешь, — сказал незнакомец, уверенным, хотя и несколько пьяным движением, ухватив его за плечо. Он встретился ему возле подъезда и не походил на человека, оказавшегося на самом низу социальной жизни. Хоть его волосы и были всклокочены, рубашка помята, а брюки были расстегнуты, все у него было пошито из самой дорогой ткани, какую Родриго видел, проходя мимо бутиков. Он умел определять на глаз положение человека, будучи истинным идальго и потенциальным продажником. В голове у него тотчас загорелся план: вот бы затусить с этим странным мужиком, может, мне и выгорит получить деньги на небольшое агентство. Он только что читал книгу по нетворкингу, и она окончательно убавила его связь с реальностью и высылаемые родителями деньги.

— Хорошо, давайте, только застегнитесь, — сказал Родриго и, встретив недоумение в глазах мужчины, кротко попросил:

— Пожалуйста.

Этого хватило, чтобы он взвалил на себя пьяную и силящуюся громко заорать ношу, которая называла себя великим человеком, но подтвердить это положение ничем не могла, кроме воплей о том, что в мире перестали ценить качественную музыку. Так они дошли до клуба с низким входом, пребольно ударившим по голове Родриго, высокого и стройного, как ливанская пальма. Мужчина на входе подмигнул негру-вышибале, и они вошли.

Родриго больше всего удивило то, что это был какой-то паб с ярко выделявшейся красной стойкой, вокруг которой надирались алкаши, и в глубине его самодельной вертушкой для ставок, а не полноценное казино. В углу имелась даже сцена, на которой, судя по всему, должно были выступать певцы и музыканты.

— Эй, подожди меня, а? — сказал неожиданно мужчина.

— Надо отлить? — не к месту спросил Родриго.

— Как ты выражаешься, ис… ис-панец, мне только переодеться, мы будем играть! — сказал мужчина, развернулся и зашел в подсобку.

Родриго скучающими глазами посмотрел на вертушку, но пробовать своей удачи не стал, вокруг нее и так было слишком много татуированных мужиков с подозрительными физиономиями, а он казался слишком чистым даже для того, чтобы пожать им руку.

Мужчина через минуту вышел, волоча здоровенную гитару с двумя грифами, весь мокрый и отряхивающийся.

— Уфф, мне полегчало.

— И часто вы так? — сказал Родриго безучастно, думая о том, что он мог бы спокойно поставить и просадить очередные деньги, а потом целый день голодать и попробовать почувствовать ясность сознания, которую так часто обещали различные гуру, чьи книги он любил почитывать.

— Развод — самое неблагодарное дело. Подержи-ка, — сказал мужчина, отдавая Родриго гитару.

— Как можно играть сразу на двух? — удивленно спросил он. — Мне и на одной не удается.

— Ты такой не один, — хихикнул мужчина. — Но я родился таким, каков есть. Уже… ик!.. в детстве умел подбирать ноты под разные песни с радио, а в двадцать один стал номером первым среди концертирующих гитаристов. У меня была своя группа. Но я связался с женщиной, ах, черт, какой же красивой и молодой, почти школьницей…

Родриго вспомнил гладкое, как у младенца, лицо пожилой женщины, которая рассказывала ему про жизнь с Эскобаром и помотал головой: да что это, все соприкасается в жизни. И он тоже был связан с девушкой гораздо младше него, которая каким-то образом его бросила, хотя он не побоялся приехать и остаться в Мехико. А сейчас он никто, зачем-то желающий сочинять рекламные креативы людям, которые и так прекрасно знают, что им купить. Молодость, красоту и счастье.

— Мне посидеть здесь, с вами? — пробормотал он и послушал, как тот настраивает инструмент на слух, особо касаясь каждой струны умелыми пальцами с плохими ногтями.

— Да, — наконец сказал мужчина, — Останься.

Он задумчиво потер щетину и потом резко махнул по струнам приемом баррэ.

— А ну, суки, смолкли все тут! — заорал он, и игравшие татуированные мужчины действительно обратили на него внимание, причем ни один из них не ругнулся.

— Вы не расшалитесь только, — сказал один из входящих, юнец с пробивающимися усиками, — а то вас опять повяжут и в вытрезвитель.

— Нет, сволочи, я играть буду! — сказал мужчина и потребовал: — Дай мне стул.

Родриго быстро метнулся к стойке и схватил большой и неудобный барный, но мужчина, казалось, не замечал его.

— Что играть-то будем, опять стариковское? — спросил юнец и поморщился. Сзади за ним шла его компания. Казалось, все они знали гитариста.

— Скажите, — полюбопытствовал Родриго, — вы знаете синьора Морено? Я в его школе учусь.

— Морено? Этот старый негодник? Он ничего не понимает в преподавании, — сморщился мужчина, затягивая момент появления песни, и, казалось, все вокруг его поддерживали.

— Почему не понимает? — спросил Родриго, помогая ему не упасть со стула. Мужчины по-прежнему тихо играли между собой, немногочисленные посетители напивались, а Родриго очень хотелось уйти отсюда на воздух, только за ним бы пошли и его странные, невеселые думы о неоконченном Гегеле, никогда не деланных сделках и незабытой девушке.

— Он думает, что преподавать ноты достаточно — а потом, вместо того, чтобы показать, сам играет, — пояснил мужчина. В воздухе стало пахнуть настырным сигарным запахом, который не нравился Родриго. — Никогда не покажет путь руки, а я… а я.. прямо сейчас научу тебя играть Smoke On the Water. Смотри сюда…

— Ааа, батянский рок, — разочарованно протянул юнец. — Вот потому ты и не выступаешь.

Он уже расселся со своими тремя друзьями на столик, а один даже успел сбегать за каким-то дешевым джином.

— На-надо начинать с азов, — пробормотал мужчина. Его лицо побагровело. — Дай мне сюда свою руку.

Родриго протянул ее к мужчине, который своей большой потной рукой начал расставлять его пальцы и зажимать ими определенные струны гитары.

— Вот… А теперь ударь по ним, — сказал мужчина.

Родриго послушался, но из-за недостаточной степени прилегания пальцев левой руки звук вышел смазанным и некрасивым. Мужчина поморщился и произнес:

— Очень плохо, но время у нас. Правда, у нас есть время?

— Это ты мне? — спросил юнец и присвистнул. — Не особо много, скоро мама хватится.

— А ты скажи ей, что здесь твоя истинная семья, сынок, — примирительно сказал мужчина. Он тяжело дышал.

— Пробовал, но она сказала, что тут слишком много криминала, — вздохнул юнец и опустил свое прыщавое лицо.

Родриго еще раз ударил по струнам, вышло лучше, но звук был слишком сильным, а присутствие мужчины, от которого пахло мятой кожей и перегаром, его не вдохновляло.

— Самое главное… Знай, какие аккорды… берутся… там, где ты хооочешь, — и изо рта у него неожиданно пошли пузыри. Мужчина постарался судорожными движениями отправить их обратно, но вместо этого покачнулся на барном стуле, мотнул головой и завалился на подбежавшего Родриго. Его великолепная гитара, ударившись о пол, издала одновременно и глухой, и высокий жалующийся звук.

Родриго знал, что это такое — агония брала его, как легкодоступную жертву. Юнец с раскрытыми глазами набирал номер помощи на своем телефоне, а бармен вышел из-за прилавка с водой. Мужчина хрипел и вращал глазами. От него ужасно пахло, но, казалось, он уже перестает что-либо осознавать. Гитара валялась в ногах у всех, кто подходил к нему и пытался переложить его с руки упирающегося Родриго на их собственные и унести отсюда. Но Родриго упорно качал головой, в последний момент вспомнив молитву на отделение души от тела, и повторяя ее как заведенный, чередуя с хрипением и остановками глаз. Через несколько минут, еще скорая не успела приехать, мужчина забил ногами, как бы прогоняя кого-то, и его рука с чем-то зажатым в кулак выпала из кармана и больше не распрямилась.

— Эй, что у вас там, синьор? — Врач скорой вышел к ним на встречу, но было уже поздно. Казалось, около мертвеца застыла группа людей, напоминая снятия с креста, причем Родриго по своей внешней привлекательности тянул на Иоанна Крестителя.

— Тут человек… умер, — проговорил он, отпуская мертвеца в руки врача.

— Господи, пьяница, — проговорил тот, злобно пнув гитару, которая, словно сознавая своего защитника, подкатилась к ногам Родриго.

Врач провел зеркальцем перед ртом больного и померил ему пульс, при этом разжав руку и странно усмехнувшись.

— Хорошая у него была покровительница, ничего не скажешь.

В руке у мужчины лежала маленькая фигурка Санта Муэрте и написанная от руки записка.

— Это принадлежит мне, — неожиданно сказал Родриго. — Не ему.

Он смотрел на черную статуэтку улыбающегося скелета с нимбом над головой и уверенно дотрагивался до нее.

— Ой ли? А почему он ее взял тогда? — с недоверием покачал врач.

— Потому что я ему отдал. У него был… день рождения, — покачал головой Родриго.

Юнец первый скривился от смеха в своих черных дрейнерских шмотках, за ним прыснули все его друзья. Потом любопытствующая мелкая мафия начала похмыкивать.

— День… хих, рождения, — сказал врач. — Ой не могу. А если ты его знал тогда, сообщи родным, хорошо? Нам его в морг надо.

— Хорошо, — неожиданно заявил Родриго, повернулся, отсалютовал бармену и пошел домой, думая о том, как передача знаний иногда может быть смертельна. Черная ночь падала ему на плечи накидкой Святой Смерти — девы, охраняющей этот город, той, которая всегда приходит нежданно и никогда не спит.

Дома Родриго, не снимая с себя одежды, поместил статуэтку рядом с фотографией изменницы, родителей и себя в детском возрасте, обнимающего собаку, и развернул записку, сложенную несколько раз пополам.

«Моей милой Инес в ее странное место обитания. Да хранит тебя Безглазая, дочурка. P. S. Папа всегда будет любить тебя».

«Да хранит тебя Безглазая», — повторил Родриго, отдирая ценник от новой и свежо пахнувшей ритуальной побрякушки, мысленно дивясь тому, как дорого может стоить такой скромный сувенир, только что впервые принявшийся за дело. Но кем была эта Инес? Неужели ему придется перерыть весь Мехико в поисках той, чью фамилию он даже не знал?

Родриго усмехнулся и завел будильник на шесть часов утра. У него еще есть время… или нет?