Улица 17

Сесиль Монблазе, 2023

В недалеком будущем, в эпоху правления папы римского Петра Второго юная мексиканка-атеистка Мария Ньевес становится монахиней. Ее выбор кажется странным ей самой, но только не высшему духовенству, создавшему два военно-монашеских ордена – Санта Муэрте и Пабло Эскобара. Они не существуют официально, их деятельность покрыта тайной, мистикой и недомолвками. Картели страшатся юных дев и предприимчивых иноков, а голливудская мафия пытается забыть об их существовании. Тем временем мир катится в бездну, и только древнее мексиканское божество, объявленное католической святой, может его спасти…

VI

— Марксизм? — спросил Родриго и поморщился. — Это можно совмещать с католицизмом и..?

–Именно, — сказал загадочный незнакомец, который скоро перестанет таковым являться, человек с удивительно белой кожей и темной бородой. — И этим самым тоже.

Альберто Фигероа тем временем лежал в багажнике и что-то пытался мычать сквозь кляп из старой простыни, а двое мужчин его волей-неволей слышали, так как у «альфа-ромео» вполне нормальная звукоизоляция в салоне. Родриго расположился с полным комфортом на переднем сиденье, которое он откинул назад, и готовился выехать за город со странным человеком, который неожиданно спросил его, когда они вместе выволакивали брыкающегося наркоторговца из съемной квартиры, пытаясь не натолкнуться на соседей, про то, как он относится к классовой борьбе, католицизму и тем, чем они сейчас занимались. По пути им никто не встретился, потому что в этом доме все работали. «Черт, — неожиданно подумал Родриго, — мне же еще на гитару идти. А завтра на маркетинг, показывать креативы для стоматологической клиники». Но долг есть долг — рядом с ним лежала фигурка Святой Смерти, в которой находился очень интересный маленький груз.

— Видишь ли, я не латиноамериканец, — сказал незнакомец, резко сдав вправо и необычно выругавшись на каком-то звучном и длинном языке.

— Я тоже, — сказал Родриго. — Ты даже не нордический латиноамериканец, как некоторые. Но и не гринго.

— Совершенно верно, — сказал незнакомец и посмотрел на Родриго. — А кто я?

— Европеец, — заявил Родриго. — Австралийцам и прочим не особенно интересен Мехико, и они не знают, как этим… — он покосился на Санта Муэрте, — вообще заниматься.

— Именно, но я и не совсем европеец, — сказал мужчина. — Я русский, Игорь, но ты не сможешь произнести моего имени так, как я привык, поэтому зови меня Иваном. Мне так больше нравится. Меня всегда хотели назвать Иваном. Я…

На них неожиданно по встречной вырулил какой-то велосипедист, отчего «альфа-ромео» резко сдал влево, а Иван выругался во второй раз.

— Поскольку я верующий, — объяснил он, — я не говорю в эти моменты ничего зазорного, кроме…

— Кроме? — спросил Родриго и уставился вдаль, на мелькавшие перед ним окраины города.

— Кроме «японский император», у нас это очень красиво звучит, разве не так? — заявил Иван и закашлялся. — Я, кстати, бросаю курить.

— А как же это? — спросил озадаченный Родриго.

— Это я оставил для других. Для богатых, — сказал Иван и мрачно посмотрел на дорогу, сжав губы. — Надеюсь, Инес меня простит, но я бы не хотел передавать ей это вместе с порошком, как бы опять не подсела.

— Ты… знаешь Инес?

— А что, разве это не очевидно? — Иван, насколько можно было это сделать за рулем, пожал плечами. — Я встретил ее в одном из притонов. Спасал заблудшие души, знаешь ли. А еще я тогда был протестантом. Она меня не помнит…

«Она меня не помнит». Эти слова зародили в глубине воспоминаний Родриго впечатление странной девушки, которая задела его футляром для гитары и резко ушла, оставив какое-то смутное ощущение беспокойства. Испанец понадеялся, впрочем, что завтра он опять увидит это красивое лицо и бесстрастно вывернутые губы. Нравилась ли она ему? Он не знал, но почему-то был уверен что она и есть Инес, хотя незнакомец — ой, то есть Иван, — говорит, что Инес была наркоманкой, а это значит, что у нее наверняка страшно исхудавшее лицо и мешки под глазами, а кожа похожа на грязное сито.

— Инес красива? — спросил неожиданно Родриго.

— Да, а что? Точнее, не то чтобы красива, но привлекательна, — сказал Иван.

— Тебе не странно беседовать так со мной? — наконец задал тот самый вопрос Родриго, хотя уже знал на него ответ.

— Я как-то сразу понял, что ты не испугаешься. И что ты хорошо относишься ко всему тому, о чем я говорю.

— Кроме марксизма, — уточнил Родриго, подняв неожиданно кверху указательный палец, как будто бы он был итальянцем. Такая непривычная эмоциональность ему самому не понравилась, а потому он резко спрятал руку обратно.

— Святой Павел был марксистом, — Иван усмехнулся и вновь закашлялся. — Чертово курево, я к тебе никогда не вернусь.

— Апостол? Мне отец Педро никогда об этом не говорил…

— Эскобар, — сказал Иван и обернулся, увидев увеличенные в размере глаза Родриго. — А что, вам разве в приходе не сказали?

Машина вырулила наконец на наименее оживленную часть сельской местности, куда ей предстояло двинуться еще дальше. Родриго закрыл глаза, неожиданно представив, что им придется делать после того, как Иван ее остановит. На заднем сиденье поблескивал пистолет неизвестной Родриго марки, судя по всему, тяжелый и настоящий. На переднем стекле стояла статуэтка Девы Марии с радостным младенцем Иисусом на руках, который тянул руки через весь салон к этому металлическому холодному блеску.

В это же самое время из-под Триумфальной арки вырулил странный автомобиль, который был со всех боков окружен кортежем из черных длинных мерседесов. Средство передвижения, или, скорее, роскоши, было компактным по размерам, но выделялось своей крышей, которая, казалось, была спущена сверху и слегка изогнута. Стекла были тонированными, а потому увидеть что-либо не представлялось возможности. Однако парочка вспышек все-таки проследовали по пути движения машины, что было оставлено без ответа всеми членами кортежа. Белый, как ангельское крыло, «вуатюр» содержал в себе такого же святого — или имевшего претензии на сей счет — человека. Его одеяние нежными, практическими дамскими, складками, лежало вдоль его молодой и довольно стройной и высокой фигуры, а на голове его возвышался убор, похожий на модель летательного аппарата или даже нераспустившийся бутон почему-то белого ириса, украшенный деликатной позолотой. Солнце било в лицо человеку, который ехал по Парижу, и плясало на обшлагах его водителя, угрюмого квадратолицего швейцарца.

— Tu comprends, eh? — говорил человек, ехавший на заднем сиденье. В салоне никого, кроме них двоих, не было, а ему очень хотелось поболтать после долгого перелета.

— Говорите по-английски, я все понимаю, — произнес водитель и посмотрел на карту из маршрутизатора.

— Но мне хочется по-французски, — сказал человек, всплескивая руками.

— Извините, ваше святейшество, — сказал квадратный швейцарец и посмотрел вдаль. — Мой родный язык ретороманский.

— А, так вы редкий человек на свете, — произнес загадочно Папа (а это был, несомненно, он), и его тонкие изящные губы раздвинулись в улыбке.

— Да, — сказал швейцарец. — А еще я везу вас.

Папа благожелательно откинулся на заднее сиденье, поправил головной убор и взял в руки неожиданно откуда-то взявшийся мобильник. Он нажал на иконку Гугла, и ему высветилась первая новость за день, делавшая заголовки в прессе: «Папа Пётр II делает визит в Париж и обсуждает возможность восстановление Нотр-Дам в первозданном виде». Следом за этим Папа пролистнул на другую новость и остолбенел: «Глава исламской фракции мэрии Парижа против визита Папы Петра II». Мужчина вздохнул и отложил в сторону мобильный телефон, в то время как

Молодая монахиня Инес его взяла. Как ни странно, она опять забыла отключить его во время службы, аккурат во время пения Gloria. Ей всегда нравилось петь лучше всех в соборе, особенно с того времени, как учившаяся в консерватории несостоявшаяся оперная дива сестра Хоакина слегла с легкой простудой. Инес подавляла в себе желание взять и ознакомиться с уведомлением, но наконец не выдержала. Увы, это не был лайк в инстаграме фотографии монастырского кота, на который она рассчитывала. Это было сообщение с незнакомого номера.

«Донья Инес, надо срочно встретиться. Дело срочное. Касается вашего папы. Иван»

Перечитав это сообщение несколько раз, Инес пожала плечами и опустила мобильный в карман рясы. Тут она заметила, что во время исполнения несколько выпала из общего хора, да так, что на нее смотрел отец Педро, стоявший в парадном облачении и готовившийся принять причастие. Инес зарделась и опустила глаза. Казалось, она больше никогда не сможет смущаться, но только не в присутствии уже довольно пожилого священника. Возможно, ей нравились когда-то мужчины постарше, а может, воспоминание об отце растревожили ее сердце — кто знал? Она посмотрела на мать Анхелику, стоявшую рядом с приютскими детьми, которая, казалось, всецело отдалась исполнению гимнов, а потом, особенным каким-то величественным образом, изящно рухнула на колени, на предварительно выдвинутую кем-то из воспитанников скамейку. Мать Анхелика была такая красивая, ее лицо было воздушным, трепетным, нежным и одновременно строгим, но Инес она любила. Наверное, потому, что Инес была самая несчастная и опытная среди всех, подумала девушка.

— Наверное, — произнес Иван, — в России мне просто не нравилось. Страна Достоевского, говоришь?

Он усмехнулся.

— Да, я… писал о Достоевском в университете, — смутившись, сказал Родриго. Его самого подбешивало при мысли о том, что его должна была испугать данная ситуация, однако он совсем не боится. Его палец лежал на спусковом крючке незнакомого, тяжелого, давящего на ладонь пистолета, а перед ним, связанный, стоял Альберто Фигероа. Он дрожал всем телом, казалось, понимая, что с ним хотят сделать.

— Преступление бывает и без наказания. А слов про тварь дрожащую в оригинале я вроде не нашел, — сказал Иван, пожав плечами. — Давай дело делать.

— Вы хотите, чтобы это был я? Но почему? — спросил Родриго.

— Просто так, — сказал Иван и подошел к Фигероа, перекрестив его и вынув откуда-то потрепанный черный молитвенник. Он быстро открыл его и нашел нужную молитву.

— Это предсмертная? — сказал Родриго и зажмурил глаза.

— Да, — ответил Иван. — Ну…

— А ты, — опять перейдя на неформальный стиль общения, спросил Родриго, ощущая в теле какую-то странную дрожь предчувствия, как будто он сейчас прыгнет и полетит куда-то, расправив невидимые крылья, — не боишься, что я… тебя?

— Я недавно исповедовался, — заявил Иван и шагнул к Родриго. — Сделай это, если так хочешь. Но Инес тебе не видать.

«Почему он сказал про Инес? Откуда он вообще взял, что она меня интересует?» Мысли путались в голове испанца, но он почти нежно взял за плечо нового знакомого и отстранил его. Потом взвел руку с зажатым в ней пока еще неизвестным пистолетом, и

Раздался выстрел, совсем недалеко.

— Это, скорее всего, пиротехника, — пожал плечами Папа, выходя из машины и поправляя сложный головной убор на голове.

— Но, ваше святейшество… — сказал появившийся рядом здоровенный бугай с выражением почтения на лице.

— Тиару не задело? Никто не пострадал? Значит, пиротехника, — ухмыльнулся Папа.

Он оперся рукой о плечо своего телохранителя и под прицельным огнем фотовспышек двинулся к стоявшей на пороге собора короткостриженной светловолосой женщине, вымученно улыбавшейся на встречу него. Она была в белом брючном костюме, что Папе почти не понравилось. «Однако она старалась, эта мадам президент», — подумал он, и тут ему в голову пришло, что Мадлен Лежануа просто хотела гармонировать с цветом его облачения. «Дейвствительно, ангельская женщина», — чуть не рассмеялся он. Неожиданно в голову ему пришло, что стоит побыть джентльменом по отношению к первой правительнице Франции и приподнять тиару, как в старину великосветские викторианские франты делали при виде любой дамы из общества.

Мадлен застыла в улыбке, хотя вокруг забегали телохранители, и где-то рядом с ними завыли полицейские сирены.

«Кого-то должны повязать, — подумал Папа. — Опять. Но я принес не мир, но меч».

Еще одна вспышка фотоаппарата, и молодую азиатку оттеснили на обочину специально обученные люди.

«Я должен вмешаться и сказать им, что она ни в чем не виновата. Они должны ее отпустить», — пронеслось в мозгу Папы. А потом он подумал, насколько же тяжела его жизнь в плане того, что он просто не успевает делать все добрые дела, о которых думает.

Но вместо этого он сказал:

— Я очень рад вас видеть, мадам Лежануа.

— Ваше святейшество, — одними губами, казалось, в экстазе, произнесла новоизбранная президент, и припала к его руке.

«Я стою здесь, как будто благословляю первого короля Хлодвига. Я, пришелец с другого континента. Человек, недавно признавший святыми самых странных людей соседнего континента. Самый молодой кардинал. Американец. Носящий странное имя. Благословляю первую женщину-президента Франции, да еще и дерзнувшую идти против правил своей страны. Я, тот самый»

— Наш Папа Пётр II, — повторил отец Педро, — сказал епископу удивительную, незабываемую вещь: «Если так будет надо, я даже умру за Латинскую Америку». Странно такое слышать из уст гринго, не правда ли? Но тем не менее, это так.

Служки рядом стояли в своих бело-черных облачениях, прижав руки к груди и опустив глаза долу.

— Так помолимся за него и за новый праздник, который мы вскоре будем чествовать в этой обители! Отец Педро воздел руки в воздух, а на глазах матери Анхелики показались почти голубые от цвета ее радужной оболочки слезы. Инес вдохнула воздух и обернулась.

На пороге стоял смутно знакомый ей бородатый мужчина и какой-то молодой парень с длинными каштановыми волосами, прижимавший к сердцу статуэтку Санта-Муэрте. Он смотрел прямо на нее слегка разочарованными глазами.

— Идите, месса совершилась.

Позабыв о том, что в это время все поют какой-нибудь из латинских хоралов, сестра Инес прошла в проход и встала рядом с парнем, глядя ему пристально в глаза.

Родриго не смог вынести этого взгляда и вновь задрожал, хотя он сейчас смотрел в лицо девушке, которую Иван фактически спас от дальнейшего падения. Но сейчас пал он сам — или возвысился?

— Вашего отца больше нет, Инес, — произнес он и про себя добавил: «И Альберто Фигероа тоже».

— Я знаю, — сказала сестра Инес и показала на голубя, севшего на храмовые плиты. Он, казалось, влетел совершенно незаметно, даже приютские еще не обратили на него своего шумного внимания.

— Это душа того человека, — сказал Папа изумленной Лежануа и показал ей на летящую ласточку. — Он охотился так же стремительно на более крупную дичь, чем смог вынести.

— Но… Он хотел убить вас, — произнесла она, едва выговариваю слова от волнения. — Мне очень жаль, что все произошло в Париже. Я…

— Именно поэтому он ласточка, а не голубь, — наставительно произнес священнику. — Быстро жил, быстро умер.

На экране телефона высветилась новость: «15-летний Фади Бен-Ассан попытался покончить жизнь самоубийством при попытке задержания после выстрела по папскому кортежу». На фото Фади улыбался и обнимал за плечи своего отца. «Завтра я навещу и ту азиатку, и этого араба. Не забыть, записать». И Папа ослепительно улыбнулся Лежануа своей бодрой американской улыбкой.

— Уже ощущаете себя Хлодвигом, не правда ли?