Дорогие мои земляки

Сергей Васильевич Коломиец

В данном издании автор повествует о судьбах самых различных людей, их проблемах и чаяниях, моральном поиске и значении веры в жизни общества.

Рассказ бабушки Елены о той войне

Фашистов привезли, немцев, раздался под окнами крик Клани-заполошной. Эхо разносилось по переулкам села, немцев привезли, гитлеров вторило эхо. Любопытные небольшими кучками подходили к правлению, взгляд сразу обращался в сторону коновязи, где стояло десятка полтора подвод. Мелькала синяя фуражка районного лейтенанта НКВД, что-то говорившего двум милиционерам с винтовками за плечами. Утренний туман опускался на толпу людей сгрудившихся у телег и молча смотревших на подходивших сельчан.

Ой бабоньки, сколь много их, и заморенные видно, глянь-ка на детей. Вон тот высокий беловолосый даже очень ничего, видный. Да тише ты дура, у тебя только одно на уме, совсем невтерпеж что-ли, немцы ведь они, враги. Сама дура, они что, не мужики, так же как и я грешная желают. Доболтаешься до греха. Поедешь обратно под охраной. И не охну, я с такими тремя красавцами хоть до самой Сибири.

По лицам и одежде приехавших было видно, что путь они проделали немалый и трудный. Исхудавшие детские лица, равнодушно смотрящие на сельчан. В руках людей были чемоданы, корзинки, узлы, у некоторых руки были свободны. Все молчали, не слышно было ни крика детей, ни вздохов, ни плача, все замерли в каком-то оцепенении.

Где они где? — в толпе сельчан послышался крик, возня и к приезжим кинулась молодая женщина в сбившемся платке. Убью, задушу! — душераздирающий крик колыхнул приезжих. Вы его убили, вы изверги убийцы, женщина хваталась за одежду приезжих, била их в грудь, по лицам. Подбежали милиционеры, оттащили ее, пытались успокоить. Она билась о землю, кусая кулаки, с громким плачем к ней подбежали два мальчика и вцепившись в одежду ревели во весь голос. Из толпы вышел старик с клюшкой в руке, крикнул что-то по-казахски, а потом подойдя ближе, заговорил тише, успокаивающе. Оторвал детей от матери, подошедшие женщины подняли плачущую, тихонько повели к дому. Старик, проходя мимо конвоиров, глянув на приехавших проговорил, не тех привезли, я думал настоящих, мой Еркен с ними не воевал, а эти, он махнул рукой и подталкивая детей пошел вслед за молодой женщиной.

Подъехал на дрожках председатель, хмуро глянул на приезжих, подошел к лейтенанту. Кто это, откуда привезли? Немцы это, контрики, с Волги вроде и еще откуда-то, по указу, вот список, принимай. Зачем они мне, куда я их всех поселю, давай грузи их обратно. Ты давай не заводи разговоры ощерился лейтенант, приказ это понял? Райком все знает, принимай и не разговаривай, можешь не считать. Он сунул список председателю, все в наличии, у меня не сбежишь, сам знаешь. Садясь в тачанку смеялись над Кланей, пристававшей с расспросами, правда-ли, что все привезенные из Германии. Ворочая белыми глазами и дергая милиционеров за рукава, пыталась узнать хорошо-ли там жить? Мордатый охранник, разматывая вожжи, весело подсказывал ей, из под самого Берлина они, а некоторые из Парижа, а живут там чуть хуже чем в вашей деревне. Похлопал ее по заднице и хлестнул кнутом жеребца.

Председатель сунул список в карман, подошел к приехавшим, те еще теснее сгрудились. Пахать, сеять, за скотом ухаживать умеете? Люди молчали, потом один седой заговорил-из деревень мы, все можем. Вот что, сказал председатель, будем думать где вас селить, отдельных квартир не будет, вечером соберем правление, решим кто и где будет жить и работать, а сейчас ждите.

Правление собралось к вечеру, некоторые ворчали на председателя, но увидев привезенных, умолкали, другие даже не взглянув на них поднимались на крыльцо. Ну что товарищи, начал председатель, вопрос у нас один, где селить будем? Несколько пустых домов есть, но этого мало, сами видели сколько привезли. Чего везли-то, там бы и охраняли, проворчала доярка Анисья. В ферму их загнать и пусть ночуют в яслях, предложил завсклад Переверзев, товарищ Сталин наверное не зря отправил их сюда, видимо за дело. Ну уж ты загнул Андреич, сказала Анисья, дети ведь у них. Сторожка моя пустует, предложил старый Каирбек, там тепло, одну семью можно поселить, а я в молоканке буду, там тоже печь стоит.

Хорошо, сказал председатель, четыре избы у нас есть, еще хатенка бабки свободна, барахлишко ее цело, пусть забирают, как знала горемыка вовремя преставилась. А куда остальных девать-думайте. Чего тут думать, сказала Анисья, какое-то колхозное помещение придется освободить. Вот твой склад например Андреич, хранится там у тебя совсем немного. Ну уж нет, подскочил завсклад, колхозное добро пусть пропадает, а они как бары жить будут, не согласен я. Ну как баре они жить не будут, вставил председатель, если перегородки поставить по комнатушке на семью выйдет, да и тепла там особого нет, сами знаете, не помещение, а трухля одна. Значит решили, многодетных в избы, остальных в старый склад. Не согласен я не унимался завсклад, в райком буду жаловаться, не позволю добро гноить. Все, вопрос решен Андреич, угомонись, сам знаешь, нет больше места.

Как бы тебе последнее помещение не пришлось освобождать, неожиданно сказал Каирбек, заворачивая самокрутку. Ты то что старый понимаешь в этих делах, буркнул завсклад. Может и не понимаю, но раз детей и старух привезли, значит много еще врагов у товарища Сталина. Не у товарища Сталина, поправил завсклад, а у советской власти, война какая идет, сам видишь, предать могли.

Выходя, продолжали спорить, что-то много предателей, их всегда было раз-два и обчелся. Пойми старый, упреждает советская власть, наперед думает. На крыльце председатель обратился к приехавшим, сегодня ночевать будете в клубе, завтра начнем расселять, завклуб уже там, она все покажет.

Председатель и Каирбек жили рядом, домой шли вместе. Ты мне все-таки объясни Кузьмич, чего их привезли, это сноха моя по своей бабьей глупости приняла их за фашистов. Они же вроде нашенские, советские. Не знаю, пыхтел самокруткой председатель, понять не могу, но и органы не ошибаются. Может они на самом деле сдаваться надумали, ну да ладно дед, не будем ломать голову, нам работать надо, время покажет что да как.

Утро выдалось прохладным, над селом клубился туман, отчетливо слышались голоса людей, звон ведер, мычание скотины. От клуба в густом тумане медленно двигалась толпа приехавших. Белели невыспавшиеся лица детей, некоторые еще спали на руках матерей. Не было слышно ни голосов, ни детского плача. Мимо на телеге проехал завсклад, с грохотом отворил двери склада, стал швырять на телегу какие-то ящики, мешки, старую сбрую. Далеко разносились его злобные выкрики и матюки. Долго здесь не поживете, дальше поедете, в Караганду, в шахты, там прохладнее будет, или наоборот жарче.

Вышедший на крыльцо председатель, подозвал приезжих. Значит так-Бергер, Кауц, Шульц, Вольф, Вибе, будете жить в избах, остальные в складе. Вот дед, он все покажет, поселяйтесь. Перегородки, нары, печь, плотники сегодня сделают, помогайте им, завтра на работу. Толпа двинулась в сторону склада. Оттуда доносились крики, куда прете, не видите не освободил еще. Завсклад с грохотом швырял какие-то железки, старую посуду, мешки. Через пол-часа его телега гремела по улице, заглушая злобные выкрики.

Пришли плотники, осмотрели здание, присели покурить. Что мужики стоим, подходите закуривайте, позвал приезжих плотник Тимофей. Мужские руки жадно потянулись к самосаду. Что долго не курили? Один из приезжих, жадно глотая дым проговорил, вторая неделя пошла, тут же назвал себя-Генрих Ланге, учитель, вернее бывший учитель. Подошли остальные, раговорились. Вот что мужики, работы у нас много, к вечеру надо управиться, сейчас горбыль привезут, давайте начинать.

Склад быстро разметили на отдельные комнаты, общий коридор, умывальник, место для печей. Коммуной будете жить, как после гражданской, помнишь учитель? Да-да, закивал тот головой, если не поленитесь, сказал Тимофей, бревен заготовите, баню срубим.

Работа кипела, помогали и большие и малые, к обеду склад было не узнать. Оставалось сделать топчаны, да залатать кое-где дыры. Вернувшись после обеда, плотники заметили, что многие матери старательно укачивали плачущих детей, украдкой шлепали старших. Мужики, сказал Тимофей товарищам, смотрите, дети ведь голодные, к председателю надо идти. Увидев подошедшую, завхозшу попросил, иди к завскладу, начальство, наверное приказало их кормить. Да была я уже у него, утром ходила. Некогда говорит мне переезжаю, потерпят ваши гансы.

Ну гад, матюкнулся Тимофей, давай мужики по домам, несите кто что может, не по-людски это детей морить. Вернулись скоро, принесли хлеб, картошку, сало. Ешьте сказала завхозша, к ужину что-нибудь горячее придумаем. Плотники не выдерживая вида детских дрожащих рук, жадно тянущихся к хлебу, отошли подальше, закурили, стараясь не глядеть друг на друга. Наголодались, сказал Тимофей, отдавая учителю Ланге мешочек с самосадом. Тот, благодаря, подтвердил, последние два дня можно сказать ничего не ели. Беспалый плотник сказал завхозше, ты иди ищи председателя, пусть этот куркуль завхоз, выдаст людям пропитание, заодно про печника узнаешь, когда он будет.

К вечеру топчаны были готовы, даже туалет успели сколотить из остатков горбыля. Плотники собрали инструменты, присели отдохнуть. Подъехал председатель, осмотрел сделанное. Кто у вас будет за старшего, идите на склад, получите муку, крупу и все остальное, список у завсклада есть. Печки поставим через два дня, печник у нас приболел. Плотникам приказал-завтра на ферму, ремонта там много. Председатель, попросил Тимофей, ты этому куркулю завскладу хвост прищеми, никого не признает гад. Тот садясь на дрожки посоветовал, ты с ним не особо связывайся, знаю какой он. Ты пять лет лес пилил за свой язык, а ума не набрался, можешь обратно туда угодить. Неужели не понял как там оказался.

О приезде переселенцев поговорили и перестали, не до того было. Горе все чаще катилось по избам, все чаще доносились на улицу русские и казахские, украинские и белорусские плачи и причитания. Кланя-заполошная, бегая за почтальоном, угрюмым солдатом на деревянном протезе, дико хохотала, и вы сейчас реветь будете и вы тоже. Люди говорили, господи, всегда хорошим считалось с убогим повстречаться, а сейчас хоть домой возвращайся, крестились женщины, шагая на ферму. Все меньше становилось в селе мужчин, отправив очередных, все мрачнее становился председатель. Из райкома приходили бумаги, одна грознее другой, все чаще на правлении возникали неразрешимые вопросы, где взять лишние руки, на чем возить корм?

Старый Каирбек, проводив на фронт старшего внука, совсем сгорбился, на заседаниях сидел нахохлившись, как старый воробей. Анисья как-то спросила у завсклада, ты Андреич грамотный, скоро ли немца погоним, когда начнем бить на его земле и малой кровью? Тот что-то пробурчал себе под нос, а потом всем ясно сказал, что фуража будет выдавать на треть меньше. Все обратили удивленные взоры на председателя. Не отрывая взгляда от стола, глухо ответил — на Украине враг, в Белоруссии, под Москвой, хлеба в стране не хватает. Все что осенью припрятали, придется отдать. Дак не украли же, для колхозного скота держим, не для себя. А молодняк, ахнула Анисья, а молоко откуда возьмется? Соломой будем кормить, рыкнул председатель, завтра все в степь, за соломой, осенью не подвезли к фермам, не заскирдовали, теперь с полей будем возить. Сколько сил хватало, столько и возили, людей мало, лошадей не хватает, выше себя не прыгнешь, гомонили правленцы, не прав ты Кузьмич. Как у нас с сеном, спросил у завсклада председатель, в степи много осталось? Смотри, головой за него отвечаешь. Ладно, буркнул завсклад, сам знаю.

Замерло село, оцепенело, работа поглощала свободное время, с фермы бежали к своим коровенкам, часто голодным детям. Бураны ударили, света белого не видать, в степь ехали по несколько саней, морозились, выли и плакали от боли. А утром снова шли на работу, снова возили корм, чистили навоз, поили скотину. Забегали в теплые молоканки, сторожки, отогревались у печей и снова работали до красных огней в глазах. А дома ждали дети, фотография на стене, на которой пропавший кормилец смотрел на семью вечным неизменным взглядом.

Почти всех привезенных немцев поставили работать на фермах, лишь самых слабых оставили дома. Всем было тяжело, приехавшим так-же довелось свою долю, свою часть из общей чаши страданий испить. Худо было с теплой одеждой, никто не знал куда везут, да и много-ли унесешь с собой, когда на руках дети. Еда известно какая, спасительница картошка, да немудреный приварок. Быстро стало пополняться сельское кладбище крестами с немецкими фамилиями. Какие мысли были в головах депортированных, нужно спросить у них самих. Не особенно любят они об этом говорить, носят в сердцах эти тяжкие воспоминания, везут в Германию, слабо надеясь, что их там внимательно выслушают.

В редкие минуты отдыха обсуждали вести с фронта, ругали непрекращяющиеся метели. Чем страшна казахстанская метель, как это ни странно ветром. При не очень низкой температуре, в голой степи, плохо одетый человек быстро превращался в громыхающую ледышку, одежда намокала, превращаясь в ледяной панцырь. Горе тому, кто не успевал дотемна возвратиться домой, слишком мало шансов давала человеку природа.

Об этом приезжие узнали и почувствовали на себе в первую же зиму. На ветру лицо обмерзает, ресницы слипаются, люди пытаются спрятаться от ветра, да куда от него спрячешься, работать надо. Очень часто с воем вваливались в теплые помещения, совали руки и ноги в баки с водой, одеревеневшие конечности начинали отходить, плач поднимался еще громче, так как в руки начинали заходить по местному выражению шпары.

Лейтенант районного НКВД часто наведывался в село. В такие дни приезжие старались поменьше показываться на улицах, побыстрее и пораньше уходили на работу, скрывались в дальних углах ферм. Ну как контрики работают, пытал председателя лейтенант. Работают, куда они денутся, отвечал тот неохотно. А разговоры какие ведут слышал? Некогда мне к ним прислушиваться, дел по горло. Но-но, ты это брось некогда, забыл что-ли о бдительности. У меня голова болит как скот сохранить, через день грозят голову снять. Ты смотри председатель, ухо держи востро, первый будешь отвечать за них.

Как-то раз пристал к Тимофею, слышал с немцами дружбу водишь, о чем они говорят, советскую власть задевают? Тот сохраняя спокойствие на лице, ответил, было раз, слышал. В сарае присел по большой нужде, за стеной говор пробивается, про власть что-то. Прислушался, власть говорят хорошая, да дуракам досталась. Да ну, подскочил лейтенант, ну и ты за ними? Как же я со спущенными штанами и на улицу. Да ты гад должен был мухой лететь! Скрутило меня сильно, пока то да се, выскочил на улицу, а их уже след простыл. А по голосу узнаешь? Какое там, ветер выл, аж на душе тошно. С сожалением хлопнув себя по кобуре, лейтенант поплелся в правление.

Как ни уставали на работе парни и девушки, а в колхозный клуб ходили постоянно, молодость брала свое. Приехавшая молодежь, первое время там не появлялась, то-ли дома не пускали, а может побаивались. Но постепенно стали появляться и они. У кого-то из приехавших был патефон, веселья прибавилось, пластинки были хорошие, танцевали допоздна. На более тесную дружбу с немецкими парнями и девушками местные поначалу не шли, но тяжелая работа сближала и невидимая грань отчуждения стала исчезать.

Одним из первых в клубе стал появляться Роберт, сын учителя Ланге, парень был видный, веселый. Местные девчата долго не решались закадрить с ним, что-то удерживало их. Может от того что был, немец, помнили разглагольствования лейтенанта НКВД, может радио, постоянно напоминавшее, с кем идет война. Танцевали, смеялись, но последнюю грань не переходил никто.

Первой эту границу нарушила Надька Переверзева, дочь завсклада. Девка была красивая, своевольная, часто ей попадало от отца за характер. Был слух что к ней присватывался лейтенант энкавэдэшник, да только отшила она его. Как уж там дело было между ними, один бог знает, только полюбили друг-друга Роберт и Надька. В деревне такое долго не скроешь, дошла молва и до Переверзева. Можно только догадываться как воспитывал отец дочь, ее крики соседи часто слышали. В клубе она стала редко бывать, да и то недолго, дома орал отец, с фашистом связалась сучка, да я же комму-нист, а ты с немцем, убью, ежели замечу хоть раз. Что уж там говорил Переверзев Роберту и его отцу, да не получилось у него разлучить их, встречались они при первой-же возможности.

Кончилась эта история тяжело, страшно. Понял Переверзев, что не получится у него ничего, стал частенько в район мотаться. Зима уже на исходе была, приехал как-то в село лейтенант энкавэдэшник, вызвал в правление Роберта. Поедешь говорит в Караганду, разнарядка на район пришла, рабочих рук на шахтах не хватает, завтра вместе и поедем. Стиснув зубы Роберт молча пошел домой, вечером в клубе сказал об этом Надьке, залилась та слезами, забилась. А метель поднялась, вытянутой ладони не видно, через час блужданий человек превращается в обмороженную глыбу. В такие ночи лишь редкие отчаюги выбирались за околицу.

Неизвестно, кто надоумил их, только решили Роберт и Надька бежать, куда непонятно. Спохватился поздно вечером Переверзев, а дочери нет, в клубе тоже нет, заметался по селу, надеялся, что ночует у кого-либо дочь. Утром не явилась дочка, понял тогда искать надо, а куда пойдешь, ветер с ног сбивает. Побежал к учителю, тот тоже сам не свой, не знает где сын, лейтенант еще под ногами путается со своими предположениями.

Лишь на третий день утихла метель, солнце выглянуло яркое, почти весеннее, лейтенант суетится, требует поиск организовать. А как его организуешь, снега в степи по грудь. Переверзев, вспомнив, побежал к Каирбеку, дед, седлай свою кобыленку, бери собак, поезди вокруг села, может найдешь. Умная твоя кобылка, должна почуять человека, да и собаки помогут.

Два дня маячила фигура деда на лошади вокруг села, на третий заволновалась кобылка, захрапела, собаки залаяли, стали снег рыть. Отогнал их Каирбек, запомнил место, поехал в село. Народ собрался, следователь приехал, начали раскапывать снег. Когда раскопали, закричал Переверзев, повалился на землю. Следователь, кривясь лицом, попросил лейтенанта, уведите его, тоже мне Монтеки и Капулети нашлись в этой степи. Смотри-ка ахали бабы, укутывал ее перед концом пальтишком-то своим, согреть видно пытался сердешный. Следователь, присев на корточки, осматривал замерших, да-а, цедил сквозь зубы, хороши Ромео и Джульетта. Чего это твой папашка прибегал к нам, женились бы да жили, хорошо, что хоть нашли вас, а то бы только весной вытаяли подснежнички. Он сплюнул и обратился к столпившимся, все граждане, расходитесь, прошу в буран быть осторожным, две жертвы уже есть. Три, тихо поправил учитель Ланге, трое их было. Народ тихо ахнул. Вскрытие делать не будем, итак все ясно.

Дома жена Переверзева исступленно рвала на муже рубаху, била по лицу крича, ты убил ее, ты сгубил кровиночку мою, ты фашист! Переверзев с невидящим взглядом стоял посреди избы, потом рухнул на пол.

Вечером пришел учитель Ланге, немного помявшись спросил Переверзева, как хоронить будем, вместе или… Жена оторвав взгляд от дочери, лежащей на сдвинутых лавках, с трудом размыкая губы прошептала вместе будут лежать все трое.

Весна сорок второго подошла незаметно, раненые и отпускники в селе не появлялись, первые демобилизованные появились в селе в начале июня, посевная закончилась, тепло уже было. В воскресенье в клубе должно быть собрание, обещало начальство из района приехать. К вечеру народ потянулся к клубу. Показался грузовик, в кабине рядом с водителем сидела женщина, под пальто был виден белый халат. Кто это к нам, сказал председатель, спускаясь с крыльца. Машина остановилась у клуба, женщина выскочила из кабины, обратилась к стоявшим-товарищи помогите раненых с кузова снять. Все с любопытством окружили машину. Неожиданно из кузова послышалось громкое пение, хриплый смех. Кто это там поет, загомонили женщины, рад наверное что домой добрался.

Открыли борт, все увидели двух солдат, лежащих на матрацах, накрытых одеялами. Один стал сбрасывать одеяла, помог товарищу. Толпа придвинулась к машине, ахнула и качнулась обратно. Ой бабоньки, страх-то какой, они ить безногие, а второй гляньте без рук, рукава болтаются! Да это же Нурлан, Каирбека младший, старший-то погиб. А второй кто? Да это же Тимофея брат двоюродный, Санька, ну который у него до войны жил. А чего же поют-то господи? Не видишь что-ли выпили пока ехали. А как Нурлан пил без рук? Совсем дура, Санька ему поднес вот и поют. Нестройное пение продолжалось, пока солдат осторожно спускали на землю. Их сразу окружили сельчане.

Здорово земляки, не узнаете что-ли, Нурлан я, а это мой друг Саня. В круг протиснулся Тимофей, опустился на колени, обнял обоих. Живы, ну и ладно, радуйтесь, домой добрались. Тимофей, пьяно кричал Нурлан, посмотри какие мы. Самовар теперь я как говорится, с крантиком, он снова пьяно захохотал. Затем уронил голову, слезы капали на шинель. Ужас и сострадание пробежали по лицам сельчан. Учитель Ланге закрыв лицо руками, покачиваясь пошел в сторону старого склада. Видите какие мы стали, Москву обороняли, вместе с Саней и накрыло нас. Сане повезло, у него руки остались, а у меня только голова, он снова хрипло рассмеялся.

В круг пропустили старого Каирбека, его белая голова опустилась на грудь сына, плечи затряслись. Отец, а где Джамал, дети? Идут они, сейчас будут здесь. Обратился к Тимофею, иди за телегой, домой их повезем. Погоди отец, дай с земляками поговорить.

Ой глядите, Джамал бежит! Уйду, не могу смотреть на такое, сердце разрывается глядеть на эти страсти! Толпа расступилась, как-бы нехотя пропуская Джамал. Некоторые закрывали лица руками, боясь увидеть что-то тяжелое, страшное. Джамал, слышался радостный голос Нурлана, вот мы с Саней домой приехали. Джамал опустилась на колени, поцеловала Нурлана, потом Саню. Живы, ну и хорошо, слава всевышнему, она вытерла слезы с лица мужа. Сейчас домой поедем, ужинать будем, маленького нашего ты еще не видел, растет, большой уже.

Господи, какое сердце у ней! Хоть бы слезинку уронила, меня бы наверное водой отливали. Много ты понимаешь что у ней на сердце, ее слезы еще впереди. Подъехал на телеге Тимофей, давай мужики будем загружаться, пора домой. Через несколько минут телега ехала по улице, Каирбек, покашливая, вел лошадь под уздцы. Старухи на лавочках, приставив ладонь козырьком, наблюдали эту тяжелую и радостную процессию.

После того, как привезли двух искалеченых, редко в селе появлялись люди в шинелях, а вот за год до окончания войны появились в селе еще люди. Весна уже начиналась, в марте дело было. Новость как всегда разнесла Кланя. Вытаращив перепуганные безумные глаза, бормотала женщинам у колодца. Страшные все, черные, в шапках, в горах говорят живут. Некоторые, самые любопытные, побежали поглядеть, правду-ли болтает Кланя.

Действительно, возле правления стояла небольшая толпа нездешних людей кавказского обличья. Они озирались по сторонам, разговаривая на непонятном языке. Два милиционера с автоматами курили неподалеку, лейтенанта не было, наверное ушел в правление. Некоторые, самые любо-пытные спрашивали у приезжих откуда они. Те нехотя отвечали, с Кавказа мы, чеченцы, есть ингуши. Почему привезли вас пытали сельчане?

За дело товарищи, за нехорошие дела подсказал лейтенант спускаясь с крыльца. Фашистам служили, хлебом-солью их встречали, проводниками в горах у них были, зады немцам лизали суки. Товарищ Сталин хорошо знает этот народец. Собака твой Сталин, шакал он, раздался голос в толпе приезжих. Деревенские ахнули от такого святотатства, папироса выпала изо рта лейтенанта. Эт-то кто сказал, рас-тягивая слова произнес он двигаясь на толпу и расстегивая кобуру. Да я вам за товарища Сталина глотки перегрызу.

Из толпы с трудом вывернулся молодой парень, его видимо удерживали. С акцентом, коверкая слова закричал в лицо лейтенанту-ты знаешь как нас везли, маму убили, братьев убили, многих убили! Парень упал на колени, стал бить руками талый снег, сволочь твой Сталин кричал в исступлении. Затем вскочил и кинулся на лейтенанта, в руке сверкнула сталь клинка, охранники кинулись на помощь. Два пистолетных выстрела бросили парня на снег, извиваясь, он махал кин-жалом, пытаясь достать лейтенанта. Тот с белым лицом отступал к милиционерам, грохнули одновременно два автомата, молодое тело заизвивалось на снегу, марая его красными разводами. Местные с криками бросились по домам.

Через некоторое время приехавшие окружили распростертое на снегу тело, слышались всхлипы и причитания. Лейтенант, не выпуская из рук пистолета орал-вот так будет с каждым, кто попытается оскорбить товарища Сталина, вот так мы будем вас уничтожать! Люди не слушая лейтенанта опускались на колени, трогая руками убитого.

Бабушка Елена вытерла слезу, погладила скатерть на столе. Ох много чего пережили в ту войну, а работали как, а ждали как, всего не расскажешь, много нужно времени чтобы все поведать.