Дорогие мои земляки

Сергей Васильевич Коломиец

В данном издании автор повествует о судьбах самых различных людей, их проблемах и чаяниях, моральном поиске и значении веры в жизни общества.

Дети разных народов

По ночам она часто вставала, ходила по комнатам, поправляла подушки и одеяла, укрывала раскрывшихся. Всматриваясь в спящие лица, думала, старшему уже шестнадцать, младшему правда всего три, несмышленыш еще. И все парни, так господь дал, хотелось иметь хоть одну девоч-ку, но не вышло. Может так оно и лучше, семь снох сразу, как вот уживусь с ними, это вопрос. К сердцу подкатывала волна страха, вытяну-ли, прокормлю, не дай бог свалиться, кому они нужны, в детдом только.

Присела на край кровати, подняла с пола носок, заметила дыру. Достала иголку, нитки, принялась штопать, к сердцу вновь подкатила волна тревоги. На Кавказе вон что творится, конца края не видать, а старшему через два года в армию, ох и думать об этом страшно. Вспомнила недавний рассказ соседки бабки Алены.

До войны в их селе не было полной школы, только начальная, а в соседнем колхозе за тридцать километров уже открыли. Местные женщины из сил выбивались, а детей своих отправляли туда учиться. Жили на квартирах или где придется, голодали конечно. Матери, как только появлялась возможность, пекли хлеб, квасили молоко и на быках везли детям. Коня-то в колхозе не выпросишь, и не подходи. Часто ездить не давали, раз в месяц и то хорошо. Председатель орал, на горбу своем таскайте, работать в колхозе не хотят, учебу затеяли. Бывало и таскали, а что поделаешь.

Перед войной многие закончили школу, здоровые все, красивые, тут на тебе мобилизация. Всех побили, не один не вернулся, редкая мать белой не стала перечитывая похоронку.

Татьяна заштопала носок, проверила остальные, огнем горит одежда на парнях, как дальше одевать, прямо беда. Хорошо что недавно гуманитарку в школе дали, целый мешок одежды с немецкими непонятными наклейками. Поглядела и ахнула, все хорошее, крепкое, ношеное конечно, но постиранное. Гужуется семья над мешком, обновки примеряет.

На шум забрела бабка Алена, присела на лавку. Обноски что-ли примеряете, брезгливо ткнула костылем в мешок. Какие обноски, хорошее все, почти новое. Да вижу какое оно, дух от него тяжелый идет, ненашенский. Дети шумели, бегали к зеркалу, смотрели себя в обновках. Не одобрил бы мой Иван эту одежу, сама знаешь, в ихней земле лежит. Немного поси-дев собралась уходить, ты вот что Татьяна, когда детей ко мне за чем-либо будешь посылать, одежку эту с них сымай, в нашей пусть приходят. Иван со стенки глядит, грех мне будет. Поглядела на пустеющий мешок, плюнула, перекрестилась и постукивая костылем вышла из дома.

Ох бабуля, вздохнула Татьяна, может ты и права, да некогда мне об унижениях думать, мне как-то выживать нужно, даже такой ценой. Дело было в том что детей своих родила она от разных отцов. Так получилось, что отцы их были не местные, все приезжие.

Старшего родила от дальнобойщика, здоровенного, красивого. Трасса мимо дома проходит, поломались они, подтащили машину к дому на ремонт, мама еще жива была. Несколько дней ремонтировались, парни веселые, ужинали всегда с водкой. Нет не принуждал он ее, не было этого, почему согласилась, сама до сих пор не понимает. Только родила, через пол-года мама умерла, одна осталась в доме. Ребенок маленький, хозяйство во дворе, но ничего вытерпела, справилась. Слухи конечно разные по селу пошли, местные женатики пробовали подкатываться, но она их быстро отшила, одного даже помоями облила.

Второй родился от заезжего с юга торговца фруктами, в городе у него товар не пошел, ну он и заехал в их село. Цену сбросил, за неделю все продал, даже из соседних деревень покупатели приезжали. Какие-то острословы отправили его к ней ночевать. Вел себя вежливо, плохого слова не сказал, для дома кое-что купил, по хозяйству помог. Не врал, сказал что на юге семья большая, кормить-одевать надо.

Темная голова ребенка выглядывала из под одеяла, ишь сопит душман черноглазый. На улице его так душманом и зовут, но он совсем не обижается, всегда песни веселые поет. Соседки смеялись, ты Татьяна обрезание ему сделай, вырастет и спросит почему такое упущение. Идите вы отмахивалась, все они у меня крещеные, все православные, мама покойница строго об этом наказывала.

Кумовья правда редко заглядывали, да оно и понятно, заняты все. Зайдет бывает Николай, водителем работает, сразу с порога, сразу с порога-как тут мой лесной брат поживает? Да живет, что ему сделается, учиться не шибко желает, ремень ему надо, а не твои подарки. Ну ты уж мать сразу ремень, главное растет парень, не болеет. Потом обращается к парню, ты вот что брат, уроки надо учить, без учебы нынче никуда, матери помогаешь? Здесь пожаловаться не могу, работает.

Татьяна погладила голову лесного брата, ну и что же что литовец, такой же как и все остальные. Отец его хороший, инженером работает. В их селе с бригадой какое-то оборудование монтировали, директор то оборудование в Литве закупил. Приехали четыре человека с инженером во главе, с местными почти не общались, меж собой все больше на своем языке разговаривали. Инженера Юозасом звали, однажды из магазина помог дотащить тяжелую сумку до дома. Посмотрел на забор, крышу, предложил отремонтировать. Они в выходные дни не работали и два дня занимались ремонтом у нее. Работали хорошо, неторопливо, она так и не поняла, заставлял он их помочь ей, или добровольно они работали, кто их разберет. Вечером рабочие уходили, а он стал оставаться, как выгонишь, такое хорошее дело сделал.

Вздохнула, погладила светлый затылок брата, братом на улице и кличут пацаны, ну и пусть будет брат, слово-то какое хорошее. Баню сегодня надо истопить, помыть всех надо. Старшие вот наотрез отказались с ней в бане мыться, краснеют, ничего не говорят, понятно и так, что взрослеют. Заметила, что не видят сыновья в ней женщину, в полном смысле этого слова, мать и все этим сказано. Им трудно представить ее в другой роли кроме матери в доме.

В селе к детям хорошо относились, уж так получилось не хулиганистые уродились, помогали всем кто просил, она и не останавливала, пусть работают, труд еще никого не испортил. Были и такие, что плохое про них говорили, ну да ладно бог им судья.

Боялась больше всего вопроса от детей, где их отец, у всех есть, а у них нет. Ждала этого с замиранием сердца, но никто не спрашивал, может старшие запрещали, кто их знает.

Случилось это не так давно, к вечеру пришли все домой, старшие сильно побитые, исцарапанные, одежонка изорвана, младшим видно тоже досталось, носами шмыгают, умываются. Кинулась с расспросами, что да как? Какое там, молчат, пар изо рта не пускают, старшие исподтишка младшим кулак показывают. Побили кого? — молчат, вас кто-то бил? — тоже молчат. Когда мылись видела на телах огромные синяки и ссадины. Ночью, уже засыпать стала, чувствует, кто-то теребит ей руку, предпоследний Санька, шестилетний, тихонько шепчет ей. Мамка не ругайся на нас, не мы первые начали, мы не виноватые.

Кое-как поняла, что шли они кучкой домой со стороны пруда, в березовом колке неподалеку, сидели двое местных пьянчуг, обложившись бутылками. Они и зацепили братьев по ее адресу, уж какими словами назвали ее, не стала расспрашивать, не хотела чтобы еще раз ребенок испытал переживания. Старший наш вернулся и залепил пинком по роже одному, младшие на подмогу бросились. Дрались как в кино, по настоящему, шептал Санька, одному сопатку крепко разбили. Я одному палкой по башке врезал. Иди уже спать защитник ты мой, завтра я вам всем задам, все у меня получите. Санька топтался у кровати, не уходил, потом прислонился к ее уху и тихо спросил-мам, а у нас папка есть, где он?

Заколотилось сердце, кое-как смогла шепнуть, есть сынок, потом расскажу. Санька потоптался еще немного, вздохнул, и пошлепал босыми ногами к кровати, где сопел младший.

Встревоженная, почти не спала, часто вставала, смотрела на детей, сердцем чувствовала нехорошее. Утром прибежала одна жен тех двух, с которыми сцепились ее пацаны, в калитку войти боялась, кричала через забор, что передавит всех выб……. за каждую каплю мужниной кровушки. Подъехал на уазике участковый с двумя пострадавшими и женой второго, любуйтесь на них, завизжала приехавшая, на выводок волчий, они через три года половину села вырежут.

Тут что-то и случилось с ней, с Татьяной, такого никогда не было с ней, накипело или нервы сдали. Вытолкнула вперед троих старших, сорвала с них рубашки, синяки и ушибы стали за ночь еще страшней на детских телах. Кричала что-то про свою жизнь, про детей, еще что-то. Участковый, молодой парень, исподлобья поглядев на потерпевших, спросил-зачем драку затеяли пацаны, они ведь вас не трогали? Ответом было молчание. И тут Санька, держа за руку младшего выдал-они нас не трогали, они мамку нашу назвали нехорошими словами и здесь же выдал несколько изречений подвыпивших собутыльников. Старшие зашипели, толкая в спину брата, молчи, может обойдется. Но участковый все услышал и понял.

Он поднял с земли рубашки старших, покосился на кровоподтеки, одевайтесь. Сквозь зубы процедил, падлы, не был бы я при исполнении. Он шагнул к потерпевшим, те даже от него шарахнулись, достал из папки заявление, разорвал его и бросил на землю. Можете жаловаться в про-куратуру, куда угодно, с трудом перевел дыхание, можете так и сказать, что у гадов я заявлений не принимаю. Они же за свою мать дрались, а вы суки за что? Сел в машину и уехал. Пострадавшие, грозя дойти до президента двинулись в сторону магазина.

Молча вся семья вошла в дом, Татьяна тяжело присела на лавку, стала просить, чтобы никогда ни с кем не дрались, что бы о ней не говорили плохого. И тут Санька снова выдал-был бы у нас папка, он бы им так дал, кубарем со двора бы полетели. Тут и подкосило ее, сползла с лавки на колени, волчицей завыла, не зная что ответить детям. Перепуганный младший заревел в полный голос переходя на крик, к нему быстро присоединился Санька, средние отворачивались, стараясь не зареветь в полный голос. Всеобщий рев прекратила бабка Алена, зашедшая на шум в избу. Стуча клюшкой села к столу, покричали и хватит. Приказала стар-шим, марш на улицу, в огороде непорядок, в бочке воды нет, куры голодные. Прихватив младших, все отправились на работу.

Ты Татьяна брось детей пужать, малые они, долго ли до беды. Все слава богу сыты, одеты, Я в войну с шестерыми осталась, голодуха была хоть в петлю лезь, а ведь терпела, слезам волю не давала. У меня бабушка другое. Знаю что другое, все равно слезам волю не давай, вырастут все поймут.

Татьяна поглядела на часы, положила нитки и иголку, взглянула в зеркало, старею что-ли, до сорока далеко. Мысли о замужестве не возникали, дети бы не приняли никого, да и кто пойдет на семерых? Взрослея дети становились не скрытными, как-то более молчаливыми. Старший в девять лет отобрал у ней половую тряпку, за скотиной и огородом тоже старшие ухаживают. Стирать конечно приходится ей, но таскать тяжелое не позволяют. Денег конечно лишних нет, но не это главное, вырастут заработают.

Стала правда замечать, что вторую неделю таскают куда-то еду, думала, что собачонку где-то со щенками прикармливают. Приведите ее домой сказала, прокормим как-нибудь, все помалкивают, никто ничего не говорит, ладно, завтра разберусь.

За завтраком спросила у Саньки, кого кормите? Если щенков много это ничего, люди разберут. Тот хотел что-то ответить, но получив под столом по ноге, стал говорить малопонятное.

Поев, все отправились по своим делам, она принялась убирать со стола. Работала вяло, слабость подкатывала, уронила чашку. Чего это со мной, вроде не болею, а сил сегодня нет. Посмотрела в окно и сердце заколотилось, у калитки стоял какой-то мужчина, окруженный ее детьми. Неужели один из отцов явился, этого она очень боялась. Всмотревшись поняла, что человек незнакомый, облегченно перевела дух, вышла на крыльцо. Поздоровалась, мужчина топтался у калитки, двое младших старательно подталкивали его к крыльцу. Мужчина как мужчина, высокий, глаза ясные, одет по дорожному. Может чего надо человеку, да стесняется попросить. Санька видя, что мужчину к крыльцу не подтолкнуть, шепелявя и присвистывая стал объяснять. Мамка, мы к нам папку привели, потом еще добавил, да-да, он нашим папкой будет, он хороший, тебе понравится. Старшие, покраснев как мак отошли немного в сторону.

Татьяна немея ногами опустилась на крыльцо. Санька воспрянув духом добавил, ты не бойся, он не курит и водку не пьет. Мы его кормим, он на старом сеновале живет, холодно там. Подхватили средние, беда у него мама, он один остался, ему некуда пойти, он тебя не обидит, он помогать тебе будет, у него жизнь поломалась, он с нами будет жить, мы так реши-ли. Ты его пожалуйста не прогоняй.

Слова детей медленно дошли до сознания, она поглядела на мужчину, на детей. Ну если вы уже все решили, мне нечего сказать. Она встала со ступенек, ведите в дом вашего папку, будем знакомиться.