Устриц едят живыми. Письмо на тот свет

Римма Соколова

Новая книга Риммы Соколовой – музы, жены, вдовы, все перевернула во мне – читается на одном дыхании. И плачешь вместе с автором, ревешь в голос, и смеешься. И слышишь голос Володи и его музыку. Но ничего бы этого не получилось, если бы не было Римминых стихов, ее откровенности на разрыв всех аорт и сосудов. «Самого главного глазами не увидишь». Только сердцем. Только любовью через любовь. Вот об этом книга. О любви. О счастье, пусть и горестном, но настоящем. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 3

Господи, Господи, вот скажи, зачем ты так все устроил, зачем смерть приходит так неожиданно, нечаянно, случайно. Даже когда уже все понятно, что ничего уже не будет, не состоится. Она при всех раскладах — неожиданна. Мозг все понимает, а сердце не принимает.

И лежит среди белых простыней малюсенький человечек, и строит планы на жизнь. Все равно строит. Ох, неумолима смерть, перед ней еще никто не устоял.

Я тебя отмолю. Я тебя отыграю у смерти.

Я поставлю себя словно фишку на центр стола.

Преферанс на судьбу. Я прошу вас, колоду не метьте.

На распутье дорог моя красная карта легла.

Я тебя отмолю. Как бы не было больно и страшно

Удержаться на кромке холодного, тонкого льда.

Но в ладонях моих поплывет твой кораблик бумажный

И омоет твой призрачный путь ключевая вода.

Я тебя отмолю. Мне до звезд дотянуться не сложно.

Я и к Богу и к черту, колени склонив, припаду.

Все вокруг говорят, что со смертью играть невозможно.

Даже если и так, я у смерти тебя украду…

Владимир Соколов у себя в кабинете на втором этаже. Иркутск Переулок Волконского, 8а. Театр Пилигримов.

Прошу врачей и всех — всех-всех — не говорите Малышу про болезнь, он испугается, начнет думать об этом, у него опустятся ручки. Я ведь знаю его. Он очень — очень сильный, он олигарх духа, но он Малыш. Нет ведь, сказали.

И мы с тобой начали придумывать сказки, друг другу врать. А почему кровь в мокроте? Так ты же упал и ребро сломал, вот оно и зацепилось за какой-то сосудик. А сосудик внутри, его же не перебинтуешь. Потерпи Малыш, мы поправимся. Мы…

Если ты заболеешь, (все может быть)

Я тебе помогу болеть.

Потому что мы знаем, что только вдвоем

Можно уколы терпеть.

Если ты упадешь, упаду с тобой.

Раз упали, давай отдохнем.

Полежим и о чем-нибудь помечтаем.

Отряхнемся и дальше пойдем.

Если вдруг страшный сон приснится тебе,

Ты увидишь пустой вагон,

Сразу вспомни о том, что я рядом с тобой,

А все остальное — сон.

Вдруг получится так, что ты раньше меня…

Ну… раньше меня уйдешь…

Нарисую ромашки на нашем крыльце,

А ты их из тучи польешь.

— Да. Сейчас меня немного подлечат, и точно, к отцу твоему в деревню жить переедем, на свежий воздух, как ты говоришь. Все, я теперь захотел. А квартиру цыганам сдадим, пусть соседей этих на уши поднимут. (А сам смеешься)

— Наконец то!

— Скажи же, что переедем? А отец то не против будет, если я там поселюсь?

— Вот дурак ты. Он сколько раз говорил, тащи своего Вову сюда, воздух чистый. Сто лет проживет. А ты упирался, в центре привык жить. Кому этот центр нужен, пыль и шум. Еще соседи… вечно недовольные. Да, точно цыганам квартиру сдадим.

— Ой, скорее бы уже подлечили. А ты думаешь, химия поможет?

— Да, конечно, поможет. Ты главное ничего не бойся. Тебе самые хорошие лекарства дадут.

— А что врачи говорят, прогноз какой?

— Ну что говорят…, если все будем правильно делать, то проживешь еще минимум пять лет, а может и больше. Божья воля, сам понимаешь….

— Ох, это же целая вечность! (Улыбаешься, довольный) А за пять то лет может уже и лекарство от рака найдут. Скорее уже надо эту химию начать. Нам с тобой обязательно надо «Доктора Живаго» доделать. Там обязательно должна быть моя «Свеча». Скажи, что она там будет.

— Конечно будет, как же без свечи… Эх, Вова, если бы я умела нотки записывать, то ты бы мне сейчас напевал, а я бы записывала.

— Тебе всегда шо попрощщэ… Вот я тебе спою, а ты просто запомни, без записи запомни.

И я запомнила…

Превозмогая пустоту,

с улыбкой на губах танцую

И боль сжимая в кулаке,

я крылья ангелу рисую

Превозмогая пустоту…

Я так хочу дышать тобой

и быть всегда с тобою рядом,

Чтоб не разбилась наша жизнь

под чьим-нибудь

Случайным взглядом…

Я так хочу дышать тобой…

Как сильно я тебя люблю.

Такой любви не знали боги.

Не разлучат нас никогда

обледеневшие дороги.

Как сильно я тебя люблю…

Когда придет прощальный час,

Придет, заламывая руки,

Заплачут небеса о нас

От нежности, не от разлуки.

Когда придет прощальный час…

Владимир Игоревич Соколов

— Ах, Вова… Мы еще столько всего с тобой успеем сделать!

— Не называй меня Вова, мне это не нравится. Хорошо, Малыш.

— Хуиш.

— Фу на тебя.

— Куда пошла?

— В туалет.

— Иди только недолго.

— Хорошо, как получится.

Еле до туалета дошла, слезы градом. При тебе выть нельзя. Ты не поймешь. Чего выть-то, когда впереди вечность. Господи, скажи что делать тоооооо, ну чего ж ты молчаливый такой, ну хоть что-нибудь, знак подай… Врач сказал два-три месяца, а я пять лет. Да и то если лекарство подействует. Ой, господи.

Как я жить-то буду без него. Как же он-то будет, как же он все это примет, как будет уходить? Это же, как в бездну прыгнуть с закрытыми глазами Телефон звонит в кармане. Ты. Вздрагиваю. Быстро мою лицо больничной, резкой, хлорированной водой. Кричишь:

— Ну ты чего, провалилась в канализацию?

— Вова, меня три минуты нет.

— Тебя полчаса уже нет. Иди сюда, только о себе думаешь…

За сутки таких звонков до сорока доходило. Выйду на двадцать минут, десять раз позвонит «Ты где? Ты скоро? Осторожно ходи»…

Почему-то твое время потеряло границы. То ли оно растянулось, то ли расползлось, то ли размылось, то ли вообще остановилось. Твоя минута казалась тебе бесконечной. А моя минута казалась мне долей секунды. Вот ведь как — у тебя расширилось, а у меня сузилась. Почему то…

— Не ори на меня, ты права не имеешь на меня орать.

— Имею, дура.

— Сам дурак.

— Как ты со мной разговариваешь.

— Как заслуживаешь…

— Будет у тебя еще куча времени по туалетам шляться.

— Что ты мелешь, кацап?

— Не смей меня так называть, чертова кукла.

(«Чертовой куклой» дед Александр Федорович Вовину «бабуню» Викторию Иосифовну называл, а она его называла — «кацап». Володе всегда нравилось это вспоминать. И он меня так же называл. Говорил, что я на бабуню похожа). Привыкли так.

На фото в нижнем ряду бабушка Виктория Иосифовна Соколова и актер Смирнов. В верхнем ряду дедушка Александр Федорович Соколов и какой-то актер.

И злимся оба. Но не друг на друга. Пар выпускаем от слабости. Страшно. Так человечки устроены. Тут бы за ручки держаться, вместе набыться, а мы ругаемся на ровном месте. А потом прижмемся друг к другу. Вот ведь правда — вместе густо, а врозь пусто.

Владимир и Римма Соколовы

Это стихотворение я написала от имени Володи… Все было именно так, я только в рифму облекла…

Мне осталось немного, наверно,

Я не чувствую больше сил.

Я тебя ненавидел безмерно.

Потому что безмерно любил.

Я всегда был с тобою надменным.

Экономил зачем-то слова.

Но а ты поведением смиренным

Изводила меня на дрова.

И бросались мы снова и снова

В необузданный этот костер.

Выясняли жестоко, сурово,

Кто, кому и за что нос утер.

Как-то жили. Беспечно и сложно.

Вместе тяжко, немыслимо врозь.

Я считал, что любовь невозможна,

Но тебя мне любить довелось.

Потому что варить не умела,

Всех боялась, при свете спала,

И жила как могла, как хотела,

И еще отвратительно пела…

Вот такие дела.

Бывает, разругаемся, пыль до потолка, посуда вдребезги, ты меня ненавидишь, я тебя ненавижу, все, разводимся. Хлопаю дверями, ухожу. Сама вою, как ты там один. Телефон с собой таскаю. Позвонить порываюсь. Но ведь гордая, куда там. А ты-то какой гордый! Сутки проходят, звонишь. «Муха, быстро приезжай». Еду. Не еду, а лечу. Прижмемся друг к другу, и сидим молча. Нечего сказать. Соскучились. И так десять лет настоящего скорпионьего счастья на раскаленных углях, да на битом стекле…

Слово выпало из строчки

Как по сердцу нож.

Распадаясь на кусочки

Что не соберешь.

Монотонно за окошком

Дождик моросит.

Репетицию разлуки

Вечность не простит.

Плакать будет слишком поздно

Да и ни к чему.

Нам с тобою невозможно

Жить по одному.

Как то опять поругались на сутки (это самое большее, на что нас хватало). Звонишь, ласковый такой. « Приезжай, я тебе платьишко купил красивое, бархатное, с пояском. Надо туфельки еще под него. Но туфельки вместе пойдем покупать, обязательно под цвет, Шмотошница».

— Сам такой. А платьишко какого цвета?

— Ну такое… какашечное.

— А, понятненько. Лечу. Жди.

Много всякого покупал. Идем вместе по магазинам, на что глаз мой упадет, то и покупает. Один если в магазин идет, то обязательно и мне какую-то штучку купит. Чаще всего шарфики, шляпки, телефоны и духи. Духи вообще часто дарил. Однажды даже помаду с тенями для глаз подарил! Себе покупает что-то и мне обязательно.

И живу я теперь в шляпках, шарфиках, телефонах и духах. Куда ни глянь, везде воспоминания о тебе, везде твои подарки. Духи заканчиваются, а флакончики я не выбрасываю. А твои в воздух брызгаю. Тобой пахнет.

А за окном куда-то идет дождь. Я курю и смотрю в даль. Жду…

Я плакать пойду под дождь,

Чтобы не было видно слез,

Чтоб плыла под ногами тень

Поседевших твоих волос.

Я отмою твои следы,

Отыщу их под толщей луж.

У земной, обычной жены,

Неземной, необычный муж.

Пусть дороги размыло. Пусть

Бесконечно идут дожди.

Ты сказал, что потом придешь.

Ты сказал «только очень жди».