Эскизы любви

Пол Сэлфинг, 2020

Кажется, автор хотел понравиться всем. И надо признать, это ему удалось. Каждая новелла – это диалог с кем-то или с самим собой. И остается только представить себе, кто есть кто, и нарисовать свой собственный портрет собеседников или стать одним из них. Автор обращается ко всем и к каждому с «требованием веры и просьбой о любви». (М.Цветаева)

Почему

— Какое время года тебе нравиться большего всего?

— Ну ты же знаешь ответ. Ты так давно меня знаешь…

— Иногда мне кажется, что я знаю тебя в прошлом. Постоянно отстаю от тебя нынешнего и совсем не представляю тебя будущего.

— На самом деле это и есть высшее знание другого.

— Смеешься? Отнюдь. Да и зачем мне это?

— Это не зависит от воли. Можно всю жизнь пытаться понять другого, но так и не понять ничего. А бывает наоборот. Правда редко. Совсем не стараешься понять, а все понимаешь.

— Тогда, кто это определяет?

— Может быть это тебя удивит, но как раз это определяет твой партнер. Сам не можешь понимать или не понимать другого.

— А как же тогда относиться к словам: я тебя понимаю?

— Всего лишь как к словам. Это либо гордыня, ведущая к самообману, либо привычное словосочетание, не более.

— Да ладно? Ну вот. Ты в очередной раз разрушаешь, что-то устойчивое во мне.

…

— И все же. Я до сих пор не знаю, что ты вспоминаешь из своей жизни как нечто особенное.

— Рассказать?

— Конечно.

— Например, последние дни августа.

— Понимаю. Они, бывает, обладают особым очарованием. По крайней мере, для меня. И это не только потому, что заканчивается лето, самая моя любимая часть года.

— Да, каждому свое…

— Прости. Ты о другом.

— Ничего. Я привык.… Почему-то каждый год именно в эти дни я вспоминаю одно и то же. То, как меня собирали в школу, в первый класс. И потом, каждый год… Всякий раз по-новому и всегда по-старому.

— Ты же не любил школу?

— И что? Вообще-то кто-то предложил мне рассказать? Не помнишь?

— Да-да, я слушаю.

— Это не обо мне.

— Ну ладно, извини.

— Меня собирали все. Все лето одолевали одним и тем же вопросом — хочу ли я идти в школу? И добились наконец-то ответа — не хочу. И вот наступает 31. И почему-то меня начинают рано укладывать спать, несмотря на то, что прекрасная погода, мы с мальчишками гуляем весь день и ничего особенного не происходит. Но вот это раннее укладывание и странное волнение мамы и бабушки, особенно бабушки, чуть-чуть передается и мне. Даже сейчас… а тогда пытался понять и не понимал, что там будет завтра. Вообще не хочу завтра, а хочу, чтобы продолжалось сегодня. Не нужна мне никакая школа.

— Шутишь? А как же вся эта азбука, арифметика?

— Моим миром была семья и мой дом. Все остальное было во вне, чужое и часто чуждое. А дома считали все эти буки и веди будут в школе и потому в школу я пошел абсолютно безграмотным, не читал, не писал, не считал. Меня никто не учил и даже не пытался. Зато Меня воспитывали, и я знал, как надо вести себя правильно и красиво, быть деликатным и все делать вовремя. И я совершенно не представлял себе, что там делают в школе.

— Ну и что 1 сентября?

— Меня будят рано, и я в полудреме. Причем такой, что ничего не понимаю. Зачем, для чего, куда, почему??? Меня кормят каким-то дурацким завтраком и торжественно одевают. Как в фильме «Иван Грозный» перед венчанием на царство. Помню рубашку, форму, ботинки. И, главное, фуражку. Не просто помню, а вот сейчас чувствую всей кожей эту шерсть, когда зудит все тело, эту тяжесть от формы, ремень, который норовит все время сползти куда-то вниз и чудом держится на спине, а спереди болтается почти у колен. Зато фуражка… Предмет гордости. Всей головой чувствую, как жесткий обруч фуражки врезается в меня. Голова сразу становится не управляемой и постоянно склоняется то в одну, то в другую сторону, по чьей-то милости или, возможно, от малейшего ветерка, которым может быть только дыхание моей мамы или бабушки, стоящие передо мной на коленях, пытаясь хоть как-то укрепить на мне все это «богатство», которое, и это я, конечно, узнал это значительно позже, с таким трудом приобреталось на накопленные деньги.

И, наконец, мне вручается портфель, который также был собран не мной, и я так и не знал, что же там лежит и зачем мне все это дают. Но самое страшное было впереди. И это, как ты думаешь, что?

— Ну я откуда знаю?

— Напрягись. Уверен, что знаешь.

— Неужели?

— Что неужели?

— Цветы?

— Конечно. Молодец. Это были флоксы. С тех пор запах флоксов всегда связан с тем волшебным днем.

Что делать с цветами?! Я абсолютно не знал. Да и флоксы я тоже не знал. На даче, где мы проводили все лето, и где я сделал свой первый шаг, таких цветов не было. А были полевые и лесные цветы, причем они были настолько естественны в моей жизни, что я не мог себя даже представить ничего иного, кроме цветов в поле или в лесу. И это было здорово и счастливо. Да и коровы были живые, а молоко было от коров, а яйца от кур. А цветы в лесу, в поле, на лугу, а не букете в моей руке.

Представляешь это зрелище?

— Да брось. Все было нормально. Как у всех.

— Нет. У меня было по-другому. Ты не поймешь.

— Ну что дальше?

— Мама… мама, как всегда, тут же пришла на помощь и сказала: «Цветы надо отдать директору». Правда она так и не сказала, кто это такой, и зачем я должен отдать эти прекрасные цветы именно директору. Но я был чрезвычайно послушен и никогда не задавал риторических вопросов. Предпочитая отвечать на них самостоятельно.

И вот после всех этих мучений с одеванием, фуражкой, которая лезла на глаза, портфелем, бившего по коленям и все время пытавшимся запутаться между ног, жаркой формой в прекрасный, теплый сентябрьский день, меня поволокли в школу. Правда награда не заставила себя ждать. По выходу из подъезда нас встречал дворник, соседки и дядя Володя, совсем маленький человечек, но очень меня любивший и, может быть, поэтому, вышедший проводить нашу процессию. Все что-то стали говорить. Я не помню. Но никогда потом я не чувствовал столько добра, ласки, любви от других, казалось бы, совершенно посторонних мне людей.

Тогда меня все любили. Я помню их лица. Они уже давно ушли и остались только в моей памяти. Какое это было счастье. И оно было всего раз в этой жизни. Потом тоже что-то было. Но этого безмерного, безоблачного всеобщего счастья уже потом никогда не повторилось.

И мы идем в школу. Может быть оттого, что я проснулся, или от лиц всех встречающих меня людей, или от настроения моих родителей, или еще от чего, но мне стало как-то торжественно и ожидательно. С тех пор каждые год в этот день я что-то жду. И вот уже много лет я не хожу в школу, и нет тех, кто может дать мне безвозмездную радость, но первого сентября всегда возникает, хотя бы на миг, ожидание — «А что-то там будет, что ждет меня там за одним поворотом, потом за другим, и вот уже я вижу большую, бело-красочную толпу, где больше всего больших людей и совсем немного девчонок и мальчишек».

Потом меня ставят в строй, а я этого очень не хочу. И это был один из первых уроков в моей жизни. Именно тогда я впервые понял, что всегда буду не любить себя в строю, не любить быть одним из многих, таких же, как все. А затем все побежали с цветами и, конечно, все к директору. Можешь себе представить эту толпу…

Как прошли уроки и что с нами делали, я кажется забыл сразу. Но главная радость была впереди. И она связана с… возвращением домой, когда я пришел, сбросил с себя все это школьное и побежал на улицу.

В этот день все было настоящее.

— Да. Здорово. У тебя был этот день.

«Лето»

Может быть оценка «все хорошо» дается нам как откровение о том, что все могло бы быть значительно хуже?