Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра

Патрик Ротфусс, 2007

Всякое прошлое забывается, превращаясь в сказки, которыми пугают малых детей. Но пробьет час, и древние предания оживут и ворвутся в реальность, сея ужас и смерть… Так юный Квоут, актер бродячей труппы, сталкивается со страшными демонами чандрианами, уничтожившими всю его семью. Поклявшись отомстить, мальчик вступает на долгий и трудный путь, полный приключений и опасностей, ведь чтобы сразиться с легендарными чудовищами, ему самому предстоит войти в легенды.

Глава 11

Связывание железа

Я сидел в задней части фургона Абенти. Для меня это было замечательное место, населенное сотней пузырьков и свертков, насыщенное тысячей запахов. Обычно для моего юного ума это место было занятнее, чем тележка лудильщика — но не сегодня.

Прошлой ночью лил сильный дождь, и дорогу совсем развезло. Поскольку торопиться труппе было особенно некуда, мы решили переждать пару деньков, пока дороги не подсохнут. Дело это вполне обычное, и произошло это как раз в самый подходящий момент, когда Бен решил сделать новый шаг в моем образовании. Поэтому я сидел за деревянным письменным столом в глубине Бенова фургона и злился оттого, что впустую теряю время, выслушивая рассуждения о том, что я уже и так знаю.

Очевидно, мои мысли отражались у меня на лице, потому что Абенти вздохнул и сел рядом со мной.

— Не совсем то, чего ты ждал, а?

Я слегка расслабился, зная, что этот тон сулит мне временное избавление от нудных лекций. Он взял пригоршню железных драбов, что лежали на столе, и принялся задумчиво ими побрякивать.

Потом посмотрел на меня:

— Скажи, жонглировать ты научился сразу? Пятью мячами одновременно? И ножами тоже?

Я вспомнил и слегка покраснел. Поначалу Трип не позволил мне взять даже три мяча. Заставил жонглировать сперва двумя. И даже их я пару раз уронил. Я так и сказал Бену.

— Во-от! — сказал Бен. — Освой сперва этот трюк, а тогда уже можешь учиться следующему.

Я думал, что он встанет и продолжит урок, но он остался сидеть.

Вместо этого он протянул мне пригоршню железных драбов:

— Что ты о них знаешь? — Он позвенел монетками в горсти.

— В каком смысле? — уточнил я. — С точки зрения физики, химии, истории?..

— Истории! — усмехнулся он. — Порази меня своим знанием исторических подробностей, э-лир.

Я как-то раз его спросил, что значит «э-лир». Он ответил, что это означает «умный», но мне не понравилось, как у него дернулись губы, когда он это сказал.

— Много лет назад люди, которые…

— Много — это сколько?

Я взглянул на него исподлобья, с напускной суровостью:

— Примерно две тысячи лет назад. Кочевой народ, который обитал в предгорьях гор Шальда, объединился под властью единого вождя.

— И как его звали?

— Хельдред. Сыновей его звали Хельдим и Хельдар. Тебе всю родословную перечислить или сразу перейдем к делу? — угрюмо осведомился я.

— Прошу прощения, сэр!

Бен вытянулся на сиденье и так старательно обратился в слух, что оба мы невольно ухмыльнулись.

Я начал снова:

— В конце концов Хельдред подчинил своей власти все предгорья Шальда. А это означало, что в его власти находились и сами горы. Кочевники занялись земледелием, отказались от кочевого образа жизни и мало-помалу начали…

— Переходить к делу? — осведомился Абенти. Он бросил драбы на стол передо мной.

Я постарался не обращать на него внимания.

— В их власти оказался единственный обильный и легкодоступный источник металла на большой территории, и вскоре они, помимо всего прочего, сделались весьма искусными металлургами. Они воспользовались этим преимуществом и обрели большое могущество и богатство.

До тех пор самым распространенным методом торговли был натуральный обмен. Некоторые крупные города чеканили свою монету, но за пределами этих городов деньги ценились исключительно на вес металла. Для обмена удобнее были слитки, однако большие слитки было неудобно носить при себе.

Бен старательно изобразил скучающего ученика. Ему даже почти не мешало, что два дня назад он снова спалил себе брови.

— Ты ведь не собираешься распространяться о достоинствах натуральных денег?

Я перевел дух и решил не изводить Бена нудными лекциями, как он изводил меня.

— Эти бывшие кочевники, которые теперь звались сильдийцами, первыми ввели стандартизованную валюту. Если разрубить один из малых слитков на пять частей, получалось пять драбов.

Я принялся раскладывать драбы на два ряда по пять штук, чтобы проиллюстрировать свое высказывание. Они выглядели как маленькие металлические слитки.

— Десять драбов соответствуют медной йоте, десять йот…

— Ну хорошо, — перебил Бен, сбив меня с мысли. — То есть вот эти два драба, — он показал мне пару монеток, — возможно, сделаны из одного слитка, верно?

— Ну, на самом деле, вероятно, их чеканят по одному… — я осекся под его недовольным взглядом. — Да, конечно.

— То есть их по-прежнему что-то связывает, да?

И он снова посмотрел на меня.

Вообще-то я был не согласен, но счел за лучшее не перебивать.

— Да.

Он положил монетки на стол.

— Значит, когда ты передвинешь один, второй тоже передвинется, верно?

Я согласился, чтобы не нарушать ход рассуждений, и потянулся, чтобы передвинуть одну из монет. Но Бен остановил мою руку и покачал головой:

— Сперва надо им об этом напомнить! Убедить их надо на самом деле.

Он достал миску и уронил туда тягучую каплю сосновой смолы. Окунул в смолу один из драбов, прилепил его ко второму, произнес несколько незнакомых слов и медленно развел монетки в стороны. Между ними потянулись нити смолы.

Один драб он положил на стол, второй оставил у себя в руке. Потом пробормотал еще какие-то слова и расслабился.

Бен поднял руку — и лежащий на столе драб повторил его движение. Он поводил рукой из стороны в сторону, и бурая монетка заплясала в воздухе.

Он оторвал взгляд от меня и посмотрел на монету:

— Закон симпатии — одна из основ магии. Он гласит, что чем больше общего между двумя предметами, тем прочней симпатическая связь. Чем прочней связь, тем легче им влиять друг на друга.

— Твое определение замыкается само на себя.

Бен положил монетку на стол. Мина надменного наставника сменилась улыбкой, и он принялся оттирать смолу с рук тряпкой — без особого успеха. Он поразмыслил:

— Довольно-таки бесполезная штука, ага?

Я осторожно кивнул — я привык, что на уроках Бен то и дело задает коварные вопросы.

— Ты бы небось предпочел научиться призывать ветер?

Он стрельнул глазами в мою сторону, что-то пробормотал, и холщовый тент фургона зашелестел у нас над головой.

Я невольно расплылся в алчной, волчьей ухмылке.

— Увы, э-лир, увы! — Он ответил мне такой же волчьей, свирепой усмешкой. — Чтобы научиться писать, сперва надобно выучить буквы! Чтобы играть и петь, сперва надо научиться перебирать струны!

Он достал клочок бумаги и нацарапал на нем пару слов.

— Вся штука в том, чтобы твой алар оставался неколебимым. Надо верить в то, что они связаны. Надо твердо знать, что они связаны!

Он протянул мне бумагу:

— Вот тебе то, как это произносится, в фонетической транскрипции. Это называется «симпатическое связывание параллельного движения». Упражняйся!

Теперь он больше прежнего был похож на волка: старый, седой, безбровый…

Он ушел мыть руки. Я очистил свой разум, воспользовавшись «каменным сердцем». Скоро я парил в море бесстрастного покоя. Я склеил два кусочка металла сосновой смолой. Мысленно зафиксировал алар, веру крепкую, как вера в бич, в то, что оба драба составляют единое целое. Я произнес слова, разлепил монеты, произнес последнее слово и стал ждать.

Никакого прилива силы я не испытал. Никакой вспышки жара или холода. Никакого ослепительного луча света не увидел.

Я был изрядно разочарован. Ну, настолько, насколько я был способен испытывать разочарование в состоянии каменного сердца. Я поднял монетку, которую держал в руке, — и монетка, лежавшая на столе, сама собой поднялась на ту же высоту. Ну да, это была магия, никаких сомнений. Но я не испытал ожидаемого восторга. Я-то ждал… Не знаю, чего я ждал. Это было не то.

Остаток дня я провел, экспериментируя с простейшим симпатическим связыванием, которому научил меня Абенти. Я узнал, что связать между собой можно почти все что угодно. Железный драб и серебряный талант, камень и ломтик яблока, пару кирпичей, комок земли и ослиного навоза… У меня ушло часа два на то, чтобы сообразить, что смола тут вовсе и ни к чему. Я спросил у Бена, и Бен сознался, что это просто чтобы помочь сосредоточиться. Он, кажется, был удивлен, что я догадался об этом сам, без подсказки.

Давайте я в двух словах объясню суть симпатии, все равно вам, скорее всего, никогда не потребуется ничего, кроме как понимать в общих чертах, как это действует.

Ну, во-первых, энергия не может быть ни создана, ни уничтожена. Когда поднимаешь один драб, а второй при этом поднимается со стола, тот, что у тебя в руке, весит столько, как если бы ты поднимал два драба, потому что на самом деле так оно и есть.

Это теоретически. На практике ощущение такое, как будто поднимаешь три драба. Любая симпатическая связь несовершенна. И чем больше разница между предметами, тем больше энергии теряется. Ну, представьте себе дырявый желоб, ведущий к водяному колесу. В хорошей симпатической связи протечек совсем мало, большая часть энергии используется по назначению. Плохая связь полна дыр, и лишь малая часть вложенных усилий уходит именно на то, что ты хочешь сделать.

Например, я пытался связать кусок мела со стеклянной бутылкой с водой. Общего между ними было очень мало, и, несмотря на то что бутылка весила всего пару фунтов, когда я попытался поднять мел, было такое ощущение, что там фунтов шестьдесят. А самая лучшая связь получилась у ветки, которую я разломил пополам.

После того как я освоил эту малую частицу симпатии, Бен принялся учить меня остальному. Десятью десять симпатических связываний. Сотня мелких уловок для направления энергии. Все это было как новые слова в обширном словаре, который я только-только начал осваивать. Довольно часто это бывало скучно. Я вам и половины рассказывать не стану.

Бен продолжал понемногу давать мне уроки и в других областях: истории, арифметике, химии… Но я алчно хватался за все, чему он мог меня научить в области симпатии. Тайнами своими он делился скупо, каждый раз заставляя меня демонстрировать, что я как следует освоил предыдущее, прежде чем идти дальше. Однако у меня, похоже, был дар к этому делу, выходящий за пределы моей природной склонности впитывать любые знания, так что ждать мне приходилось не слишком долго.

Я не хочу сказать, что путь всегда был гладким. То же самое любопытство, которое делало меня таким жадным до знаний учеником, частенько приносило мне неприятности.

Как-то вечером, когда я раскладывал кухонный костерок возле фургона моих родителей, мать застукала меня напевающим стишок, слышанный накануне. Я не знал, что она стоит сзади, и она подслушала, как я рассеянно читаю нараспев, отбивая такт одной хворостиной о другую:

Поевши яблок, черный дрозд

Летит в дремучий лес,

И видит вещи, что хранит

Там госпожа Лэклесс:

Кольцо, которое надеть

На палец мудрено,

И слово — ни сказать, ни спеть,

Как вырвалось оно.

У дверцы ручка не торчит,

И ларчик без замка,

Где возле мужниной свечи

Леди Лэклесс хранит в ночи

Хозяйство муженька.

Еще хранит она секрет,

Как, видя сон, не спать,

Как на тропе, где следа нет,

Найти и разобрать ответ,

Загадку расплутать.

Я услышал эту песенку от девчушки, которая напевала ее, прыгая через веревочку. Я прослушал ее всего дважды, но песенка застряла у меня в голове. Она была запоминающаяся, как и большинство детских стишков.

Однако мать услышала и подошла к костру:

— Что это ты такое поешь, милый?

Говорила она не сердито, но я понял, что она недовольна.

— Да так, слышал в Феллоусе, — уклончиво ответил я. Вообще-то играть с городскими ребятами было запрещено. «От недоверия всего один шаг до неприязни, — говорил мой отец, принимая в труппу новых членов, — так что в городе старайтесь держаться вместе и быть повежливей». Я положил в костер несколько палок потолще и стал ждать, когда они займутся.

Мать помолчала, и я уже начал было надеяться, что она оставит эту тему в покое, но тут она сказала:

— Это нехорошая песня. Ты не задумывался, о чем в ней говорится?

Я и впрямь об этом не задумывался. Так, просто дурацкий стишок. Однако, мысленно повторив его про себя, я обнаружил вполне отчетливый сексуальный подтекст.

— Понял… Я об этом как-то не думал.

Ее лицо слегка смягчилось, и она наклонилась и погладила меня по голове:

— Ну что ты, солнышко, обязательно надо думать, о чем поешь!

Беда, похоже, миновала, но я не удержался и спросил:

— А чем это отличается от того отрывка из «Сколько он ни ждал»? Ну там, где Файн спрашивает у леди Периаль про ее шляпу? «О ней так много говорят, я сам ее примерить рад!» Очевидно же, о чем речь.

Я увидел, как она поджала губы. Она не злилась, но ей было неприятно. Потом вдруг у нее в лице что-то изменилось.

— А ты сам объясни, в чем тут разница! — сказала она.

Я терпеть не мог вопросов с подвохом. Разница-то очевидная: за одно мне влетит, за другое нет. Я немного выждал, чтобы было видно, что я поразмыслил как следует, и пожал плечами.

Мать присела на корточки перед костром, грея руки:

— Разница в том… сходи, принеси треногу, а? — Она легонько ткнула меня, и я полез в фургон за треногой, а она продолжала: — Разница в том, чтобы сказать что-то человеку в лицо и сказать то же самое у него за спиной. Первое может быть грубостью, но второе называется «сплетни».

Я вернулся с треногой и помог матери поставить ее над огнем.

— А потом, леди Периаль — всего лишь персонаж. А леди Лэклесс — вполне реальный человек, который может и обидеться.

Она взглянула на меня.

— Ну я же не знал! — виновато ответил я.

Должно быть, я состроил достаточно жалостную мину, потому что мать обняла меня, поцеловала и сказала:

— Плакать тут не о чем, радость моя. Просто не забывай: всегда надо думать, что делаешь.

Она провела ладонью по моей макушке и улыбнулась, как солнышко.

— Думаю, ты вполне можешь искупить свою вину и перед леди Лэклесс, и передо мной, если поищешь сладкой крапивки для супа.

Я был рад любому предлогу избавиться от взбучки и немного поиграть в зарослях у дороги. Так что не успела она это сказать, как я убежал.

Помимо всего прочего, следует пояснить, что с Беном я занимался в основном в свое свободное время. А так у меня были свои обязанности в труппе. При необходимости я играл юного пажа. Помогал рисовать декорации и шить костюмы. По вечерам чистил лошадей и гремел за сценой листом железа, когда требовалось изобразить гром.

Однако я вовсе не жалел о том, что лишился свободного времени. Безграничная детская энергия и неутолимая жажда знаний сделали тот год одним из счастливейших в моей жизни.