Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра

Патрик Ротфусс, 2007

Всякое прошлое забывается, превращаясь в сказки, которыми пугают малых детей. Но пробьет час, и древние предания оживут и ворвутся в реальность, сея ужас и смерть… Так юный Квоут, актер бродячей труппы, сталкивается со страшными демонами чандрианами, уничтожившими всю его семью. Поклявшись отомстить, мальчик вступает на долгий и трудный путь, полный приключений и опасностей, ведь чтобы сразиться с легендарными чудовищами, ему самому предстоит войти в легенды.

Глава 12

Собирание головоломки

Ближе к концу лета я нечаянно подслушал разговор, который исторг меня из состояния блаженного неведения, в коем я пребывал. Будучи детьми, мы редко думаем о будущем. Благодаря этому мы можем веселиться, как мало кто из взрослых может. В тот день, когда мы начинаем тревожиться о будущем, детство остается позади.

Был вечер, труппа расположилась на ночлег у дороги. Абенти дал мне новое задание по симпатии: «принцип изменяемой теплоты, переводимой в непрерывное движение», или что-то еще столь же напыщенное.

Задание было непростое, однако оно легло на место, как деталь головоломки. На все про все мне потребовалось примерно пятнадцать минут. А судя по тону Абенти, он рассчитывал минимум часа на три-четыре.

Поэтому я отправился его разыскивать. Отчасти затем, чтобы получить новое задание, отчасти потому, что мне хотелось похвастаться — так, чуть-чуть.

Его следы вели к фургону моих родителей. Я услышал их разговор задолго до того, как увидел. Их голоса звучали как невнятное бормотание, далекая песня, на которую походит разговор, когда расслышать его невозможно. Но, подойдя ближе, я отчетливо услышал одно слово — «чандрианы».

Услышав это, я остановился как вкопанный. Вся труппа знала, что мой отец работает над новой песней. Он уже больше года вытягивал из местных старые истории и стишки повсюду, где бы мы ни выступали.

Поначалу это были истории о Ланре. Потом он принялся собирать еще и старые побасенки о фейри, былички о домовых и шатунах. А потом он стал расспрашивать о чандрианах…

Это было несколько месяцев назад. В последние полгода он все больше расспрашивал о чандрианах и все меньше — о Ланре, Лире и прочих. Большинство песен, за которые брался мой отец, создавались за одно лето, а вот с этой он возился уже второй год.

Помимо всего прочего, вам следует знать, что мой отец никогда ни с кем не делился ни единым словом, ни полусловом из песни, пока она не была полностью готова к исполнению. Он доверял свои песни только моей матери, и она всегда прикладывала руку к любой песне, которую он сочинял. Изысканные мелодии принадлежали ему. Лучшие строки — ей.

Когда ждешь новую песню несколько оборотов или даже целый месяц, предвкушение только усиливает удовольствие. Но когда ждешь целый год, предвкушение несколько скисает. Теперь миновало уже полтора года, все просто с ума сходили от любопытства. Это порой приводило к резким перепалкам с теми, кому случалось очутиться слишком близко от нашего фургона, когда отец с матерью работали.

Я принялся, бесшумно ступая, приближаться к родительскому костру. Подслушивать — весьма дурная привычка, но я с тех пор успел набраться других, куда более дурных.

Я услышал, как Бен говорит:

–…О них не так уж много. Однако я готов поделиться.

— Приятно поговорить на эту тему с образованным человеком! — мощный отцовский баритон сильно контрастировал с тенорком Бена. — Мне так надоели эти суеверные деревенщины, и…

Тут кто-то подбросил дров в костер, и треск пламени заглушил слова отца. Я перебежал в тень, отбрасываемую родительским фургоном, торопливо, но осторожно.

–…Как будто я за призраками гоняюсь с этой песней! Пытаться собрать эту историю воедино — дурацкое занятие! Я уже жалею, что взялся за это.

— Глупости, — сказала мать. — Это будет лучшее из твоих творений, ты и сам это знаешь.

— Так вы полагаете, что существует изначальная история, из которой и берут начало все остальные? — спросил Бен. — Что в основе легенды о Ланре лежат исторические события?

— Все признаки указывают на это, — сказал отец. — Это все равно что посмотреть на дюжину внуков и увидеть, что у десятерых из них глаза голубые. Тогда можно быть уверенным, что у их бабушки тоже были голубые глаза. Я так уже делал, мне это очень хорошо дается. Именно так я написал «Под стенами». Но…

Я услышал, как он вздохнул.

— Так в чем же проблема-то?

— Эта история старше, — объяснила мать. — Как будто перед ним не внуки, а праправнуки.

— Рассеявшиеся по всем четырем концам света, — проворчал отец. — А когда я, наконец, обнаруживаю кого-то из них, оказывается, что он пятиглазый: два глаза зеленые, один голубой, один карий, один ореховый. А у следующего глаз всего один, зато разноцветный. Ну и какие выводы прикажете делать на таких основаниях?

Бен прокашлялся.

— Обескураживающая аналогия, — сказал он. — Однако же я могу предоставить вам возможность порасспрашивать о чандрианах меня. За свои годы я наслушался немало историй!

— Ну, прежде всего, мне нужно знать, сколько их всего, — сказал мой отец. — В большинстве историй говорится, что семь, но даже в этом вопросе согласия нет. В некоторых говорится, будто их трое, в некоторых — пятеро, а в «Падении Фелиора» их целых тринадцать: по одному на каждый понтифет Атура, и еще один в столице.

— На это я ответить могу, — сказал Бен. — Их семеро. В этом можно быть более или менее уверенным. Само их имя означает именно это. «Чаэн» означает «семь». «Чаэн-диан» — «их семеро». «Чандрианы».

— А я и не знал, — сказал отец. — Чаэн… На каком это языке? На илльском?

— Похоже на темью, — заметила мать.

— У вас верное ухо, — похвалил ее Бен. — На самом деле это темийский. Примерно на тысячу лет древнее темьи.

— Ну, это упрощает дело, — услышал я голос отца. — Надо было вас спросить еще месяц назад! Ну а почему они делают то, что делают, вы, наверное, не знаете?

По тону отца чувствовалось, что он, на самом деле, и не рассчитывает на ответ.

— А-а, вот это-то и есть подлинная загадка, верно? — хмыкнул Бен. — Думаю, именно это делает их более жуткими, чем всех прочих страшилищ, о которых говорится в историях. Призрак жаждет мести, демону нужна твоя душа, шатуну холодно и голодно. Это делает их не столь ужасными. То, что можно понять, можно попытаться контролировать. А вот чандрианы налетают, как молния с ясного неба. Просто разрушение. Без складу, без ладу, без причин.

— В моей песне будут и склад, и лад, и причины! — сказал отец с угрюмой решимостью. — По-моему, я все же докопался до их целей — столько времени спустя. Я выудил их из истории, собранной по крохам, по кусочкам. Вот что меня особенно раздражает: все самое сложное уже сделано, а вот с мелочами столько хлопот!

— Так вы думаете, что все поняли? — с любопытством спросил Бен. — И в чем же состоит ваша теория?

Отец негромко хохотнул:

— Ну уж нет, Бен! Вам придется подождать вместе с остальными. Слишком долго я потел над этой песней, чтобы вот так взять и выдать самую суть до того, как она окончена!

В голосе Бена послышалось разочарование.

— Ну, я уверен, что это всего лишь изысканная уловка, придуманная для того, чтобы заставить меня продолжать путешествовать с вами! — проворчал он. — Я же не смогу уйти, пока не услышу эту обугленную песню!

— Так помогите же нам ее закончить! — сказала моя мать. — Еще одни ключевые сведения, которых мы никак не можем раздобыть — это знаки чандриан. Все сходятся на том, что существуют знаки, предупреждающие об их присутствии, но относительно того, что это за знаки, расходятся все.

— Дайте-ка подумать… — сказал Бен. — Ну разумеется, синий огонь — это очевидно. Однако я бы не стал приписывать его именно чандрианам. В некоторых историях это признак демонов вообще. А в других — существ из Фейе или магии, не важно какой.

— Синий огонь говорит еще и о дурном воздухе в копях, — заметила мать.

— Что, в самом деле? — спросил отец.

Мать кивнула:

— Когда огонек лампы синеет, это говорит о том, что в воздухе присутствует рудничный газ.

— Боже милосердный, рудничный газ в угольных копях! — воскликнул отец. — Либо задуть лампу и заблудиться в кромешной тьме, либо оставить ее гореть и взлететь на воздух со всей шахтой! Да тут никаких демонов не надо, это куда страшнее!

— Я должен также сознаться, что отдельные арканисты иногда используют нарочно приготовленные свечи или факелы, чтобы производить впечатление на легковерных простолюдинов, — заметил Бен, смущенно покашливая.

Мать расхохоталась:

— Бен, вспомните, с кем вы говорите! С нашей точки зрения, устроить небольшое представление — отнюдь не грех! Кстати, синие свечи пришлись бы нам очень кстати в следующий раз, как будем ставить «Деонику». Если у вас где-нибудь завалялась пара таких свечей, будем очень признательны.

— Ну, я посмотрю, может, что и получится, — сказал Бен с усмешкой в голосе. — А что касается прочих знаков… Ну, говорят, будто у одного из них глаза как у козы, то ли вовсе глаз нет, то ли черные глаза… Вот это я слышал довольно часто. Слышал я также, что в присутствии чандриан гибнут растения. Дерево гниет, металл ржавеет, кирпич рассыпается… — он помолчал. — Однако не могу сказать, считать это за несколько знаков или за один.

— Во-от, вы начинаете понимать, в чем моя проблема! — угрюмо сказал отец. — А еще остается вопрос, всем ли им присущи одни и те же знаки или же у каждого по паре разных.

— Ну я же тебе говорила! — бросила мать. — Каждый из знаков присущ кому-то одному. Так логичнее всего.

— Вот, излюбленная теория моей супруги! — сказал отец. — Но она не сходится. В некоторых историях единственный знак — это синий огонь. В других животные бесятся, а про синий огонь ни слова. А в третьих говорится и про человека с черными глазами, и про то, что животные бесятся, и про синий огонь тоже!

— Я же тебе говорила, как в этом разобраться! — сказала мать. Судя по ее раздраженному тону, этот спор они вели не впервые. — Они же не всегда появляются все вместе. Они могут приходить по трое или по четверо. И если от одного из них пламя тускнеет, то будет казаться, будто все они заставляют пламя тускнеть. Вот отсюда-то и расхождения в историях! И разное число, и разные знаки зависят от того, сколько их там присутствовало.

Отец что-то буркнул.

— Толковая у тебя жена, Арль! — сказал Бен, сняв повисшее напряжение. — За сколько продашь?

— Она мне, к сожалению, самому нужна, для работы. Но если тебя устроит взять ее на время внаем, то мы, пожалуй, сумеем договориться за уме…

Послышался увесистый тумак, мой отец болезненно крякнул своим звучным баритоном.

— Никакие другие знаки на ум не приходят?

— Предполагается, что они холодные на ощупь. Хотя каким образом это стало известно — ума не приложу. Я слышал, что возле них огонь не горит. Хотя это прямо противоречит тому, что огонь становится синим. Возможно…

Поднялся ветер, деревья зашумели. Шелест листвы заглушил то, что сказал Бен. Я воспользовался шумом, чтобы подобраться на несколько шагов поближе.

–…«Скованы тенью», что бы это ни значило, — услышал я голос отца, когда ветер улегся.

Бен хмыкнул:

— Я этого тоже сказать не могу. Слышал я историю, в которой их выдало то, что тени их смотрели в противоположном направлении, навстречу свету. И еще одну, в которой говорилось, будто один из них был «В ярме тени». Там было сказано «что-то там в ярме тени». Но будь я проклят, если помню имя…

— Кстати, насчет имен — с ними у меня тоже проблемы, — сказал отец. — Я собрал пару десятков и был бы тебе признателен, если бы ты сказал, что думаешь по этому поводу. Самое распространенное…

— Вообще-то, Арль, — перебил его Бен, — я был бы тебе признателен, если бы ты не стал их произносить. Их имена, я имею в виду. Можешь написать на земле, коли хочешь, а не то я могу сходить за грифельной доской, но мне будет куда спокойнее, если ты не станешь их называть вслух. Знаешь, как говорят: береженого Бог бережет.

Воцарилось глубокое молчание. Я, пробиравшийся вперед, так и застыл с поднятой ногой, из опасения, что меня услышат.

— Ну, чего вы на меня так уставились? — сердито буркнул Бен.

— Да мы просто удивлены, Бен, — ответил мягкий голос моей матери. — Нам казалось, ты не из суеверных.

— Я не суеверен, — сказал Бен. — Я осторожен. Это разные вещи.

— Ну да, разумеется, — сказал отец. — Мне и в голову не приходило…

— Прибереги это для тех, кто тебе платит, Арль, — перебил Бен. В его голосе отчетливо слышалось раздражение. — Ты, конечно, слишком хороший актер, чтобы это показывать, но я прекрасно вижу, когда меня держат за свихнувшегося!

— Да я просто не ожидал такого, Бен, — виновато отвечал отец. — Ты человек образованный, а я так устал, что люди тут же хватаются за железо и льют пиво, как только упомянешь о чандрианах! Я же не путаюсь с темными силами, я просто историю восстанавливаю!

— Так вот, выслушай меня. Вы оба мне слишком нравитесь, чтобы допустить, чтобы вы считали меня старым дураком, — сказал Бен. — И к тому же мне потом надо кое о чем с вами поговорить, и для этого мне нужно, чтобы вы принимали меня всерьез.

Ветер набирал силу, и я воспользовался этим, чтобы пройти последние несколько шагов. Я подобрался к углу родительского фургона и выглянул сквозь завесу листвы. Все трое сидели вокруг костерка. Бен устроился на пеньке и кутался в свой потрепанный бурый плащ. Родители сидели напротив, мать привалилась к отцу, на плечи у них было накинуто одеяло.

Бен наполнил кожаную кружку из глиняной бутыли и протянул кружку моей матери. Когда он говорил, изо рта у него шел пар.

— Как относятся к демонам в Атуре? — спросил он.

— Боятся! — отец постучал себя по виску. — От всей этой религии у них мозги размякли.

— Ну а в Винтасе? — спросил Бен. — Там довольно много тейлинцев. Они к демонам так же относятся?

Мать покачала головой:

— Они полагают, что это несколько глупо. Они предпочитают думать, что демоны — это метафора.

— А кого же тогда боятся по ночам в Винтасе?

— Фейри, — ответила мать.

— Курганных жителей, — ответил отец одновременно с ней.

— Оба вы правы, смотря в какой части страны вы находитесь, — сказал Бен. — Ну а тут, в Содружестве, люди посмеиваются и над тем, и над другим. — Он указал на деревья вокруг нас. — Однако ближе к осени они стараются вести себя осторожно, чтобы не накликать шатунов.

— Так уж жизнь устроена, — добавил отец. — Половина актерского ремесла — в том, чтобы знать, чем дышит публика.

— Вы по-прежнему думаете, будто я тронулся умом, — усмехнулся Бен. — Вот послушайте: предположим, завтра мы приедем в Бирен и кто-нибудь вам скажет, что в лесу водятся шатуны. Вы ему поверите?

Отец покачал головой.

— Ну а если вам это скажут двое?

Отец снова покачал головой.

Бен подался вперед, не вставая с пенька:

— Ну а если десять человек вам скажут совершенно серьезно, что в лесу бродят шатуны, которые пожирают…

— Да нет же, конечно, я в это не поверю! — рассердился отец. — Это же курам на смех!

— Не поверишь, конечно, — согласился Бен и поднял палец. — Но вопрос-то вот в чем: а в лес ты после этого пойдешь?

Отец замер и впал в задумчивость.

Бен кивнул:

— Глупо было бы не прислушаться, когда полгорода тебя предупреждает, что там опасно, даже если ты и не веришь в то, во что верят они. Ну а если шатунов вы не боитесь, чего же тогда боитесь вы?

— Медведей.

— Разбойников.

— Хорошие, разумные страхи для бродячего актера, — сказал Бен. — Страхи, которых горожане не поймут. В каждой местности — свои мелкие предрассудки, и все смеются над той чушью, в которую верит народ за рекой.

Он серьезно взглянул на них:

— Но вот слышали ли вы хоть раз шуточную песню или забавную историю про чандриан, а? Ставлю пенни, что ни разу.

Мать поразмыслила и покачала головой. Отец как следует приложился к кружке и последовал ее примеру.

— Так вот, я не хочу сказать, что чандрианы и в самом деле бродят где-то поблизости, налетая и убивая, точно молния с ясного неба. Однако боятся их повсюду. А такого обычно без причин не бывает.

Бен усмехнулся и опрокинул свою глиняную чашку, вытряхнув на землю последние капли пива.

— А имена — штука странная. Опасная штука имена! — Он пристально посмотрел на них. — Уж это-то я знаю наверняка, именно потому, что я — человек образованный. Ну а если я вдобавок чуток суеверен… — Он пожал плечами. — Что ж, это мой выбор. Я человек старый. Уж будьте ко мне снисходительны.

Отец задумчиво кивнул.

— Странно, как это я раньше не замечал, что к чандрианам все относятся одинаково? А ведь, казалось бы, я должен был это увидеть… — Он потряс головой, словно пытаясь прочистить мозги. — Однако, думаю, к именам мы можем вернуться и потом. Так о чем ты хотел поговорить?

Я собрался было незаметно улизнуть, пока меня не застукали, но то, что сказал Бен, заставило меня застыть на месте, не сделав и шага.

— Вам это, наверное, не заметно, вы ж его родители и все такое. Но ваш юный Квоут весьма способный мальчик. — Бен снова наполнил свою чашку и протянул кувшин отцу. Тот отказался. — На самом деле, «способный» — это слабо сказано. Очень, очень слабо.

Мать посмотрела на Бена поверх своей кружки:

— Ну, Бен, это любому видно, кто хоть немного с ним пообщается. Не понимаю, почему на этом следует заострять внимание. Тем более тебе.

— Мне кажется, что вы недооцениваете ситуацию, — сказал Бен, вытягивая ноги чуть ли не в самый огонь. — Скажите, легко ли он выучился играть на лютне?

Отец был, похоже, несколько удивлен столь внезапной переменой темы.

— Ну, довольно легко, а что?

— И сколько лет ему было?

Отец задумчиво потеребил бородку. В тишине, точно флейта, прозвучал голос моей матери:

— Восемь.

— Ну а теперь вспомни, как учился играть ты сам. Помнишь, сколько лет тебе было? Помнишь, с какими трудностями ты столкнулся?

Отец все теребил бородку, но вид у него сделался более задумчивый и взгляд отстраненный.

Абенти продолжал:

— Могу поручиться: он осваивал каждый аккорд, любой перебор с первого же раза, не запинаясь, не жалуясь. А если он и ошибался, то не более одного раза, верно?

Отец выглядел несколько смущенным:

— Ну, в основном да, но у него же тоже были трудности, как и у любого другого. Вот аккорд ми-мажор ему не давался. У него были большие проблемы с увеличенным и уменьшенным ми-мажором…

— Да, дорогой, я тоже это помню, — мягко вставила мать, — но, мне кажется, дело было просто в маленьких ручонках. Он был все-таки еще очень мал…

— И ручаюсь, что надолго его это не остановило, — негромко сказал Бен. — У него удивительные руки; моя мать назвала бы это «руки волшебника».

Отец улыбнулся:

— Ну да, руки у него от матери, тонкие, но сильные. То, что надо, чтобы горшки выскребать, а, женщина?

Мать шлепнула его, потом поймала за руку, развернула его кисть и показала Бену.

— Руки у него от отца: изящные и ласковые. То, что надо, чтобы соблазнять господских дочек!

Отец попытался было возразить, но она его не слушала.

— С такими глазами и руками ни одна женщина на свете не сможет чувствовать себя в безопасности, когда он начнет охотиться за дамами!

— Ухаживать, дорогая, ухаживать!

— Смысл тот же, — пожала она плечами. — Охота здесь идет, охота там, и, право, я жалею честных дам, что непреложно помнят о законе и убежать сумели от погони.

Она снова приникла к отцу и положила его руку себе на колени. Она слегка склонила голову набок, он уловил намек, наклонился и поцеловал ее в уголок губ.

— Воистину! — воскликнул Бен, воздев кружку.

Отец обнял ее свободной рукой и сжал за плечи.

— И все равно, Бен, не пойму, к чему ты клонишь.

— Он все делает именно так: стремительно, как удар бича, и почти безошибочно. Могу поручиться: он знает все песни, что ты когда-либо ему пел. Он лучше меня знает, что где лежит у меня в фургоне.

Он снова взял бутыль и открыл пробку.

— Однако дело не только в хорошей памяти. Он соображает! До половины из того, что я только собирался ему показать, он уже дошел сам, своим умом.

Бен подлил пива моей матери.

— Ему одиннадцать лет. Вы когда-нибудь встречали мальчика его возраста, который разговаривал бы так, как он? Конечно, в значительной степени это связано с тем, что он растет в столь просвещенной атмосфере, — Бен указал на фургоны. — Но все же обычно самые глубокие мысли одиннадцатилетних мальчиков сводятся к тому, как ловчей играть в камушки и оттаскать кошку за хвост.

Мать рассмеялась звонким, как колокольчик, смехом, однако лицо Абенти осталось серьезным.

— Это правда, сударыня. У меня бывали ученики намного старше, которые были бы в восторге, если бы добились хотя бы половины того, чего добился он. — Он ухмыльнулся. — Будь у меня его руки и хотя бы четверть его ума, через год я бы уже ел на серебре!

Воцарилась тишина. Мать негромко сказала:

— Я помню, когда он был младенцем, только-только учился ходить — как он смотрел, как он смотрел вокруг! Ясными, блестящими глазами, как будто весь мир хотел вобрать.

Голос у нее слегка дрогнул. Отец прижал ее к себе, и она опустила голову ему на грудь.

На этот раз молчание длилось дольше. Я уже было подумывал убраться прочь, но тут отец нарушил тишину:

— И что же ты советуешь делать?

В его голосе слышалась легкая озабоченность и отцовская гордость одновременно.

Бен мягко улыбнулся:

— Да ничего особенного. Просто подумайте о том, что вы можете ему предложить, когда придет время выбирать. Он оставит след в мире как один из лучших!

— Лучших в чем? — буркнул отец.

— В чем угодно, в том, что он выберет. Если он останется здесь — не сомневаюсь, он сделается новым Иллиеном.

Отец улыбнулся. Для актеров Иллиен — истинный герой. Единственный эдема руэ, который сумел по-настоящему прославиться и оставить след в истории. Все наши древнейшие и лучшие песни принадлежат ему.

Более того, если верить легендам, в свое время Иллиен заново изобрел лютню. Иллиен сам был лютнистом, и именно он преобразовал архаичный, хрупкий, неуклюжий придворный инструмент в восхитительную, универсальную семиструнную актерскую лютню, на которой мы играем в наше время. В тех же легендах говорится, что на лютне самого Иллиена струн было восемь.

— Иллиен… Эта мысль мне нравится, — сказала мать. — И короли будут приезжать за много миль, чтобы послушать моего маленького Квоута!

— Он будет останавливать своей игрой трактирные потасовки и пограничные войны! — улыбнулся Бен.

— И дикие бабы станут садиться ему на колени и класть сиськи ему на голову! — с энтузиазмом добавил отец.

Ненадолго воцарилось ошеломленное молчание. Потом мать медленно и подчеркнуто произнесла:

— Полагаю, ты хотел сказать, «дикие звери станут класть головы ему на колени»?

— В самом деле?

Бен кашлянул и продолжал:

— Если он решит сделаться арканистом, думаю, годам к двадцати четырем он получит должность при дворе. Если ему взбредет на ум стать торговцем, не сомневаюсь, что под старость он будет владеть половиной мира.

Отец насупил брови. Бен усмехнулся:

— Ну, насчет последнего можешь не беспокоиться. Для торговца он чересчур любопытен.

Бен помолчал, словно тщательно обдумывая то, что собирался сказать дальше.

— Его примут в университет, знаете ли. Разумеется, не прямо сейчас, много лет спустя. Моложе семнадцати туда не берут, но я не сомневаюсь, что…

Остального я уже не слышал. В университет! Университет к тому времени сделался для меня чем-то вроде двора Фейе, сказочным местом, о котором можно только мечтать. Школа размером с небольшой город! Десятью десять тысяч книг! Люди, знающие ответ на любой вопрос, который я мог бы задать…

Когда я снова обратил внимание на них, все молчали.

Отец смотрел на мать, угнездившуюся у него под мышкой:

— Ну что, женщина? Ты, часом, не с каким-нибудь залетным богом переспала двенадцать лет тому назад? Это могло бы разрешить нашу загадку!

Она шутливо шлепнула его, а потом ее лицо сделалось задумчивым:

— Ну, если так подумать, двенадцать лет тому назад ко мне и впрямь явился один мужчина… Он связал меня поцелуями и оплел своей песней. Он лишил меня девичьей чести, украл и увез с собой. — Она помолчала. — Но он не был рыжий. Нет, вряд ли это он!

Она лукаво улыбнулась отцу. Тот, похоже, немного смутился. Она поцеловала его. Он поцеловал ее в ответ.

Мне нравится вспоминать их именно такими. Я тайком убрался прочь. В голове у меня вертелись мысли об университете.