Деды в индиго

О'Шадри, 2009

Это нежный по сути и дерзкий по форме роман из жизни безработных-пенсионеров и их друзей, наполненной волнительными ароматами загадочных приключений. Крепкий настой из без того круто заваренных отношений главных героев отягощает появление нового таинственного персонажа… Что можно сказать о данном произведении? Бутилировано со вкусом! Книга создана в лучших традициях жанра детективного иронифа. Триллер-антистресс, антидепрессант. Обладает ярко выраженным эффектом сокращения гладкой мускулатуры живота и челюстей. Подавляет фермент хандроксиназу, купирует образование тоскикотрофных шлаков, препятствует появлению синдрома плаксофилии и нытьёреза. Надежный блокатор Х-похмеласутравиновых рецепторов. Спазмоскуло- и икоген. В случае локального применения способствует ремиссии симптомов стабильного опупеоза. Соблюдайте разумную дозировку при беременности, и схватки гарантированы. Мужчинам после сорока рекомендуется ограничить употребление в связи с возникновением опасности пупковой грыжи. Прием во время еды в общественных местах чреват непроизвольным выбросом недожеванной пищи (смехогортанный поперхоз). При курении сохраняется риск глотательного рефлекса и задымления желудка. Умеренное упоение допустимо и приветствуется Минздравом. Прием 3–4 раза в день натощак или после еды. Противопоказаний и побочных эффектов не наблюдается. Следуйте рекомендациям на упаковке, и всё будет в порядке! Спрашивайте в магазинах и книжных развалах. Гриф секретности снят!

Глава 14

12.50

Проктер и Гембл заскочили на склад.

Пока мастер Проктер рыскал в чертежах на столе, Гембл ощупывал взглядом полки.

— Вот оно!

И не успела тетя Тося сообразить, как Гембл хлебнул глоток жидкости от ревматизма, после чего передал мастеру. Проктер же вкачал по полной программе.

— Крепка бодяга! — после этих слов у Гембла глаза свело к носу и он, как сноп, брякнулся на листы металла.

Проктер лишь скрежетнул ухом — слабачок еще…

— Ну и как он?

— Отвезли в реанимацию. Будут кастрировать желудок.

* * *

Кассир, не отрываясь от пересчета оставшихся дензнаков, утвердительно кивнула.

— Обменяйте, пожалуйста, тыщу долларов разными купюрами… Свеженькие, — похвастался директор типографии. — Новенькие. Хрустящие. Собственного производства.

Оценив остроумие посетителя, кассирша проверила на всякий случай купюры на всех детекторах, даже на зуб попробовала (для пущей верности) — да нет, не фальшивые.

— Всю ночь печатал, — похвастался Гунар. — Лучше настоящих.

— Юмори, юмори, Петросян! — подыграла кассирша.

— Тут мужик какой-то настоящие деньги принес, говорит, собственноручно изготовил. Хочет сдать за полцены, — сообщил охранник по рации начальнику охраны. Начальник передал информацию помощнику президента. Тот — президенту.

Президент в это время глотал горстями валидол, вперемешку с виски и пересчитывал патроны в револьвере: неотвратимо маячило банкротство и отзыв лицензии. Зарплату врачам-учителям выдавать было нечем. Секретарша, и та нос воротит.

— Что ж вы молчите, придурки?! — взревел он.

Появилась тонюсенькая надежда.

— А ну, зовите его сюда. Срочно!

Президент банка пригласил директора типографии к себе в кабинет и усадил на кожаный диван как почетного гостя. Сам сел рядом, сняв пиджак и галстук.

— Два коньяка! — щелкнул он пальцами секретарше.

— Очень интересно, очень! Вы можете нам дать доллары на реализацию?

— Могу.

— А евро?

— Могу.

— А скидку?

— Само собой. Накопительную. В зависимости от объема заказа.

— Еще два по два коньяка! — снова приказал президент банка секретарше. — И дайте по краевому радио объявление: «Денег хватит всем: пенсионерам, врачам-учителям, кредиторам».

— Слушаюсь, — засуетилась секретарша. У нее снова прорезалось чувство к руководству.

— Срочно развести по банкоматам, — ожил президент. — Навыдавать кредитов… И ипотека. Ипотека!

Учителя впервые получили зарплату в валюте.

Через неделю «Дуби-банк» вошел в сотню крупнейших в России, через две — в десятку, через три тоже в десятку, но в мире. Через четыре — в типографии прорвало канализационную трубу и испортило печатный станок. Это Люлипупенко с братвой в очередной раз скоммуналили вентиль в подвале.

— Деньги стали некачественными, — сказал президент банка. — Расторгаем договор. До восстановления потребительских свойств. Бизнес есть бизнес, мон шер.

Сказал так и улетел с секретаршей на Мальдивы.

С тех пор, если вы обратите внимание, на всех евро слегка размытый рисунок — так называемый у профессионалов «муар».

* * *

В памяти Бодуненца всплыли школьные годы. Незабываемые эпизоды тех лет. Когда они вместе с Квартетом (в миру Сашей Четверкиным) учились в двадцатой школе.

Друг Четверкина и Бодуненца Федотов отличался громогласием (может, болезнь такая, может, врожденное — кто его знает)… Даже если скажет что в треть голоса, учительница морщась зажимает уши руками:

— Федотов! Не ори! От твоих воплей уже голова раскалывается!

К чему это я? А к тому, что в восьмом классе проходили по литературе современную классику советской прозы. И ее интерпретацию в виде постановки ТЮЗа.

Сидят Федотов с Четверкиным на спектакле в десятом ряду. Тихо так, шепотом впечатлениями делятся. Для лучшего усвоения материала (потом сочинение придется писать на тему «Кто он — наш современник?»).

В конце пьесы развязка. Борьба добра со злом в завершающей стадии конфликта. Апогей, так сказать.

Матерый преступник Смуглый, он же по совместительству вражеский шпион, стреляет в положительного героя — отца троих детей милиционера Трещеткина. Финальные семь выстрелов в спину и контрольный в голову.

Милиционер ничком падает на сцену и замирает.

— Убили, — всхлипнула Маша Солонкина. — А вдруг?.. Да нет — точно убили!

Драматичнейший момент. Напряженная тишина в зале! Все затаили дыхание.

И тут.

— Вставай, олух! Че разлегся? Пол-то, небось, холодный? Простудишься, — раздался громкий шепот Федотова, как бы про себя.

Актер, видать, услышал и зашевелился (не очень-то, чай, хотелось ему схватить воспаление легких или банальный цистит).

— Живой он, живой! — радостно загудел зал. — Только ранили!

Актеру пришлось застонать и повернуться набок, подложив руку под голову: поживем, поживем еще, ребята!

Одним словом, классического прочтения пьесы не получилось.

Все остались довольны, кроме Галины Павловны. Она была вне себя.

За эту интерпретацию классики выставили Федотову «два» по литературе в четверти. А заодно и Четверкину как соучастнику. Но главное, что актер до сих пор жив-здоров, чего и вам желает…

— А помнишь, Саня, тот случай с трамваем, — спросил Савелий у Квартета при очередной встрече.

— Еще бы!..

Идет литература, первым уроком. С Галиной Павловной, классной руководительницей. Федотова где-то нет — проспал наверняка, как обычно.

— Все на месте?

— Все-е-е!

— А где Федотов?

–?

— Никто не знает что с ним?

Тут встает Четверкин и, трагически глядя ей в глаза, думая, что скоро засоня Федотов объявится и розыгрыш состоится, «сознается»:

— Не хотел вам говорить, но… Совесть гложет. Сильно. Шли мы с ним вчера по трамвайным путям…

— И? — захолодело в сердце у Галины Павловны.

— Баловались…

— Ну? Дальше!

— Я его и толкнул понарошку.

— Куда? — привстала учительница

— Под трамвай… прямо.

— Вот, вечно ты, — в сердцах откинулась на спинку стула классная руководительница, — учудишь чего-нибудь.

А Федотов в этот день на уроках так и не появился.

Молва по школе разнеслась, что Четверкин на фоне личной неприязни тупо свел счеты с одноклассником.

Вызвали Четверкина к директору: «За хулиганский поступок, повлекший гибель ученика Федотова, поставить"два"по поведению». Это еще к той двойке по литературе. «Одновременно ставится вопрос об исключении из пионеров на торжественной линейке…»

А Федотова всё нет.

Проходит дней десять. Четверкин уже снова октябренок. И… Заявляется… Федотов! Как ни в чем не бывало.

В школу. В понедельник… Все в шоке! Не чаяли увидеть живым. Оказывается, у него просто грипп был. Да и не бродили они с Четверкиным по трамвайным путям, чокнутые что ли? А то все спрашивают: «как выжил?»

* * *

Кстати, про нашу двадцатую школу.

Еще лет пять назад двадцатая школа находилась в районе центрального гетто. Деревянные покосившиеся дома, сочно описанные Пастернаком в романе «Доктор Живаго», окружали школу со всех сторон. Жили в них отнюдь не зажиточные обыватели, а так, многие без прописки со справками об освобождении. В те годы закончили (даже, скорее, не закончили, а просто посещали) эту школу многие лихие люди.

На волне экономического, читай, нефтяного бума земля в центре крепко подорожала. Гетто начали сносить, а на месте лачуг стали вырастать элитные дома новырей.

Педагоги не верили своему счастью. Деньги посыпались с неба как из рога изобилия. Постепенно, не сразу, по мере застройки. Тем более что школа находилась в старинном особняке. Бывшая церковно-приходская, а затем ремесленное училище. На главной улице старого купеческого города. Раньше школу называлась «топкой болотиной», «топляком», сейчас зовут «топовой» — потому как учатся в ней дети одних топ-менеджеров.

Эту школу заканчивал в свое время и Бодуненц, поскольку жил в первом благоустроенном крупнопанельном доме среди деревянных развалюх. И Александр Четверкин (до восьмого класса), ныне авторитетный бизнесмен. Сейчас он возглавляет попечительский совет школы, в состав которого входят двадцать банкиров, девять газовиков, десять нефтяников, пять ценнобумажников, три «электрика», три коммунальщика, один губернатор, один мэр и еще человек двадцать блогеров.

На базе двадцатой школы, которая стала, естественно, называться «Первой отдельной гимназией имени купца первой гильдии Афанасия Бочкина» мецената и филантропа (когда-то он пожертвовал деньги на создание школы), стали проводить ведущие мероприятия города, как-то: балы у губернатора, фуршеты у мэра, международные конференции русофилов, юрятинские форумы, тематические вечера «Дорогами на каторгу в Сибирь», «Тропами Ермака», «Путешествие из Петербурга в Москву через Пермь», «Пермский период у ящеров», «Декабристы, вперед!», симпозиумы «Пермь-Палермо — дружба навеки» и т. п.

А университет, в котором учился Кисельков! Тоже купеческий подарок — бывшая ночлежка, социальная гостиница, по-новому. Все бы ночлежки сейчас такими были. Не говоря уж о том, что в наше время социалки — это отнюдь не шедевры ампира и рококо…

Итак, продолжу. Скажи кто-нибудь год назад, что работаю в двадцатой школе — всё! Кроме глубочайшего сострадания, никаких эмоций бы не вызвал. «Господь терпел и вам велел». Несите свой крест на Голгофу знаний. А тут… косяком повалили дети новых русских! А за ними и спонсорские средства. И имя «Учитель» снова зазвучало гордо. Особенно если это учитель в бывшей двадцатой школе. Да и не учителями они стали называться, а «мэтрами».

Вот что значит «словить удачу». Попасть в колею.

Нужно только не терять веру. И ждать своего звездного часа. Хотя для этого могут и века пройти, и даже тысячелетия.

* * *

На лавочке после удачного депутатского шоу у подъезда сидели Люлипупенко, Музян, Кисельков, Малярчук. Позже подошел Евсеич с мопсом. Квартет отлучился к дяде. Дулепистый побежал на почту за посылкой. К тому же совершенно случайно объявился Паша Серемагин, шлифовщик с завода. Отходит после евротура. В руках Паша вертел квиток с начислениями по зарплате.

— Тупово! У меня уже шесть последних предупреждений. По пьяни. Но не уволят! Даже в кризис. Один на три цеха, — показал пять пальцев Серемагин…

Полученные от Кремова деньги на проставку Люлипупенко использовал строго по назначению.

— Витька я отправил в чипец, — пояснил Евсеичу Арнольд. — Ты как?

— Нормально. Сегодня в игре.

— Пока ждем этого тормоза с «прохладительными» напитками, давайте интеллектуальной разминкой займемся. Вон и журнальчик подле скамейки валяется с кроссвордом недоразгаданным. Оставил кто-то, — и Люлипупенко стал вчитываться в вопросы.

— Часть слов уже есть. Остальные…

— Так, это мы не знаем. Это тоже… И это… А во, шесть по горизонтали: «Французский алкогольный напиток». Пять букв.

— Коньяк?

— Шампанское?

— Вермут?

— Начинается на «Б».

— Боярышник? — озарился Малярчук.

— Я сказал — пять букв!

В битву гигантов вступил Евсеич:

— Бодяга — нет, бормотуха — нет, что тогда?

— А последняя какая? — подал умную мысль Кисельков.

— Э! Для этого нужно разгадать слово из семи букв: «Коробка, баул для командировочных». Первая «Чи».

— Чемодан, — сказал Евсеич, который раньше часто бывал в командировках.

— Верно. Тогда последняя «о».

— Белая! — наконец-то разродился (вышел из интеллектуального ступора) Музян. — Как раз пять букв.

— Бурда! — озарило Евсеича.

— Я сказал — последняя «о», — и Люлипупенко снова погрузился в раздумья.

— Да уж, задачка!

— Бухло! — хлопнул себя ладонью по лбу Люлипупенко.

— Издеваешься? — хмыкнул Шура.

— Почему? Всё сходится: пять букв, первая и последняя.

— Посмотри, а еще какие буквы есть?

— Можно букву в середине отгадать. Имя Достоевского? Пять букв — третья наша.

— Митя?

— Вася?

— Я сказал: «Пять букв».

— Тогда — Дмитрий! Не-не-не — тут шесть букв.

— Рохля, Рохля ему имя! — восторженно вскрикнул Арнольд.

— Рохля Достоевский что ли? — недоверчиво спросил Музян.

— Точно. Он. Тогда «х» в середине и однозначно «бухло»! — засветился радостью Люлипупенко.

— Сомневаюсь. Сильно сомневаюсь, — засопел Кисельков.

— Кстати, я не туда посмотрел, — успокоил Шуру Арнольд. — Имя Достоевского по горизонтали — соседнее слово. А здесь фамилия известного художника, автора живописных полотен об Индии. Имя Достоевского начинается на «ф» и кончается на имя этого художника. Пять букв.

— Феоктист?

— Федул?

— Фома?

— Фальстаф?

— Феофан?

— Фридрих?

— Филарет?

— Фантоцци?

— Фенимор?

— Фантомас?! — стали по очереди перечислять знакомые имена мужики.

— Ты, Шура, молодой. Сравнительно недавно школу окончил, должен бы помнить, — мудро заметил Евсеич.

— У меня по литературе выше тройки никогда на было, — парировал Кисельков.

— Лучше позвони другу, — посоветовал Малярчук.

— Серый, ты у нас книголюб. Вспомни, как Достоевского звали? — спросил по сотику Шура.

— Похоже, «серый»-то ты, а не друг твой, — съязвил, обращаясь к Киселькову, Арнольд.

— Федор. Пора бы знать, — проворчал по телефону друган Киселькова.

— Федор. Федор Достоевский? Так просто? Фамилия звучная, а имя как в мультфильме про каникулы в Простоквашино. Часом, не перепутал?

— Ты в школе учился, балбес, или только числился? — рассвирепел друг на другом конце провода.

— Федор, так Федор, — потушил назревающий конфликт друзей Музян. — Тогда фамилия художника на «Р».

— Раб… Рар… Рев… Рен Реп… Репин? — стал перебирать слоги Музян.

— А не Репин? — осторожно спросил Молик.

— Не, Репин про Индию не рисовал, — сморщил лоб Евсеич.

— Тогда кто? Рем… Рюр… Рюрик?

— Ага, Рюрик, дурик! — гулко постучал пальцем по темени Арнольд.

— Рен… Рер… Рерих? — продолжил Музян. — А? Рерих? Вроде был такой художник?

— Какой к черту Рерих? — разъярился Люлипупенко, — Рохля! И всё тут!

— Точно Рохля, другой про Индию писать не станет, — азартно заблестели глаза у Малярчука.

— Леший дери, пусть будет Рохля, — смилостивился Кисельков, понимая, что ничего никому не докажет.

— Б, х, о.

— Тогда буква «Хы» в середине. «О» — последняя.

— Б-х-о… Б-х-о… Бах… Бех… Бих… Бох… Бух… Твою так! Кроме бухла ничего в голову не идет!

— Да точно «бухло»! Че я вам давеча втирал? Всё не верили — звучит по-нашенски, говорю я вам! — засветился радостью Люлипупенко.

— А у них, францисков, скорее, музыкальнее — «бюхло», как-то так, — подыграл ему Кисельков.

Что спорить с дилетантами?!

* * *

С почты вернулся Дулепистый с посылкой от тети из Архангельска и квитком уведомления:

— Опять весточку получил от садового товарищества.

Нынче совсем неурожай, а деньги за дачу дерут, как с бразильского кофейного плантатора.

— С Пеле что ли? — взрыхлил свои «энциклопедические» познания Арнольд.

— Задолбала эта дача! Одни сорняки целый день рвешь.

— А другие жуешь, — слету подхватил мысль Дулепистого Музян. — То ли дело здесь, у нас, на скамейке — блаженство.

— Согласен.

— Ну, раз согласен, беги за ГСМ в чипок. Догоняй Виталяя. А то расплещет по дороге.

Тем временем Арно стал рассуждать вслух.

— Слов этих ненашенских развелось. На каждом углу. И обозначают незнамо что. Прочитаешь, как полагается, а у них смысл другой оказывается, подчас совершенно противоположный. В качестве доказательства он привел такой пример:

— Приспичило недавно. Сильно. После суши-бара. Ищу туалет. Нигде нет. Как назло. И тут… По-французски еще со школы спикать не разучился. Читаю: «Call-centre». О, то, что надо! Забегаю. Нарядные девушки за прозрачными перегородками, мол, смотри — любуйся, пока очкуешь. Бумага белоснежная в пластиковых поддонах, всё как полагается. Вот это Европа! Уровень пять-семь звезд, не ниже. Интернет-сортир. Рекламка опять же. На актуальную тематику. «МТС» всякое, «Билайн», «Мегафон»… Типа, звони, раз не в движении. Наслаждайся общением. Идиллию вдруг прервали вопли сотрудниц. Они как завизжат, увидев, что я уединился в кабинке. Вернее, не сразу, а после того как какой-то посторонний запах почуяли и звуки далекие от хроматической гармонии. На шум выскочили двое лысмордастых охранников и вытолкали меня взашей на улицу. По всей видимости, не прошел фэйс-контроль, — грустно резюмировал Люлипупенко.

* * *

Виталек и Дулепистый возвратились с полным застольным набором:

— Здесь нужна твердая рука.

— Музяна давай! — вспенилась братва.

Музян отсчитал всем поровну, без обид. Потому и было у него почетное звание «капельмейстер» — в честь умения разливать ровно по триста капель.

Клюкнули. В паузе между тостами каждый постарался поделиться своим наболевшим.

— Выписали мне тут лекарство одно, гаят, хорошее, — Малярчук пристально посмотрел сквозь очки на коробочку, которую вытащил из кармана.

— «Це-ру-кал», — прочитал он по слогам. — «Церукал».

— «Церукал» — это про ихнее ЦРУ. В точку, — растянул улыбку до ушей Люлипупенко.

Малярчук:

— Не могу понять одного. Месяц болею. Рентген сделали, УЗИ сделали, томографию сделали. Всё плохо. Ни одно лекарство не помогает. Две рюмки замахнул. Как рукой.

— Народное средство!

— Слышал, Арно? В баре на «Булке» новая услуга — экспресс-доставка. Скажем, взял на грудь лишку… «Хоп, лэй, ла-ла, лэй» — звонок в дверь:

— Ваш паспорт. Распишитесь. Не забудьте дату и точное время поставить.

Жена вытирает мокрые руки о фартук. Чик закорючку. И ей к двери приносят мужа, перевязанного бантиком. Пьяного вдрызг. Вот это сервис!..

— Банков сейчас стало больше, чем аптек. А тех, соответственно, чем продуктовых магазинов. И названия у всех с претензией, так я кажу. Надо же: «Лефортовский банк»! Каземат из казематов. Тогда еще «Бутырка-банк» или банк «Кресты», или «Владимирский центральный» банк — «ветер северный…»

— А я тут рекламку недавно на троллейбусе вычитал: «"Дуби-банк" — ваш деловой партнер». А ниже, это уже предупреждение от троллейбусного парка: «Соблюдай дистанцию!» Другими словами, банк этот обходи за километр…

— По телеку сказали, скоро генетики мамонта по волосам выпавшим восстановят.

— Ага, разводить начнут в Якутии для бивней.

— Вместо оленей.

— Точно!

— Чукча на мохнатом слоне — круто!

— А упряжки из гиен.

— Огненных…

— Помнишь, в девяностые пили газировку «Напиток"Серино"» завода безалкогольных напитков «Блю Воте» по лицензии фирмы «Дохлер», — вытащил из кармана Евсеич мятую этикетку. — Такое выпьешь — сразу преставишься!

— К «ножкам Буша» наконец-то подобрали турецкие ботинки…

— Компьютерный дефолт — «Windows 98»…

— На «Дэву Матиз» ехала какая-то дева лохматис…

— Пацаны, в городе ресторан открылся — бесплатный хавчик. «Халява» называется.

— Ага, иди, попробуй. Мигом посадят на сумы, теньге или типа того. Похлеще доллара будет.

— Это узбеки открыли. Но в названии «Халва» кто-то вписал букву «я» посередине. Вот тебе и «Халява». А если специально организовали рекламный ход, чтобы народ валом повалил. У нас любят всё нахаляву… А там, как говорится: «Мавроди сделал свое дело, Мавроди может уйти…»

* * *

Посидели нормально. Теперь нужно вести подготовку к вечернему «форуму».

Кто мог еще передвигаться (Малярчук с Витьком) собрали пустые бутылки и направились в киоск, чтобы сдать их.

Во двор тем временем въехал навороченный мобиль. «Порше Кайен» в махровом тюнинге.

— Разъездились эти «поршивцы», ни проехать, ни пройти, — зло сплюнул Евсеич.

По кромке тротуара балансировали Витек в обнимку с Малярчуком и пакетом пустых бутылок. Гагулька слегка шатнуло в сторону дороги, и он стукнул крыло «поршивца» своей ношей.

— Че ща будет? — зажмурился Малярчук.

Из автомобиля вывалился мэн.

— Эй вы, алкаши недоделанные, — взревел стриженый затылок, — кто мне заплатит за капремонт?!

— Он, — показал куда-то в небо Малярчук.

— Кто «он»? Всевышний что ли?

— Тогда он, — перевел Малярчук (Всевышний) палец на Витька-Гагулька. И замер по стойке смирно, руки по швам. Знает устав, пенсионер!

— Это ты мое авто, чувыр… Витек — ты?!

— Саня? Водник?! Сколько лет! За одной партой. От гудка до гудка.

— Жив, курилка!!

И они трижды на глазах парализованного Малярчука обнялись по-братски.

— Тару собираешь? Молодец! Это правильно. Не бросай. Верный бизнес. Я вот так же, как ты сейчас. Квасил. Беспробудно. Неделями. Годами. Потом одномоментно сдал бутылки и… скупил «Газпром». С потрохами. Акции его тогда упали. А бутылки всегда в цене, соображаешь? Щас олигаршу по мере… Пойдешь ко мне коммер… нет-нет-нет, извини, финансовым директором?

— Я ж не экономист.

— И не надо.

— Главное, пить очень много приходится, а у меня печень уже не та. Пока доведешь клиента до полного подписания контракта, так назюзишься. Тут надо смотреть в оба, иначе он доведет тебя, тогда — труба.

— Можно подумать?

— Не тороплю, но настаиваю.

— М-м-м…

— Всё еще у тебя впереди! — хлопнул по плечу Витька Водник. — Ты свою цистерну пока не допил. Вон и товарища своего возьмешь (в смысле, Малярчука) — референтом.

— А что? Исполнительный дедок. Службу знает.

* * *

Под грибком приходил в себя Шура вместе с Квартетом. Шуре надо было снова возвращаться в университет к четырем часам на одно мероприятьице.

Саша в полусне улыбался, а сквозь зубы цедил:

— Пристрелю всех как собак. Вот и все килла-дела!

Кисельков по этому поводу вспомнил аналогичный эпизод, когда ведущая по телевизору, рассказывая о цунами, забыла выключить улыбку. Не понимала, о чем говорит по микрофону. Вероятно, думала о личном.

О чем это я? А о том, что недавно на факультете, где учится Шура, произошел забавный эпизод.

…Позвонили из ректората:

— У вас план не выполнен по технике безопасности.

Декан весьма сурово предупредил заведующих кафедрами: обеспечить стопроцентную явку. Иначе — «сгною на сельхозработах».

Кисельков, как активист друзей природы, тоже должен почтить присутствием производственное совещание.

Хотелось, конечно, скорее во двор к братве, на волю.

…Аудитория на 75 мест набилась битком: за учебными столами сидели и по трое. Шура не предполагал, что столько народу на факультете обитает. Дополнительно притащили стулья, причем не очень целые. Один так подозрительно шатался — никто даже не рискнул на него сесть. Зато поставили сумочки и портфели (на пол нельзя — денег не будет. Которых и так нет).

Было скучно. Народ, зевая, вожделенно посматривал на часы и в натуре клевал носом. Нудила Вивасов заунывно-трагическим голосом вещал о производственных травмах и мерах по оказанию первой помощи.

От нечего делать его однокурсник, старший преп Валя Столетов, начал корчить ему рожицы. Поначалу Вивасов старался не замечать провокаций. Но потом (интересно же!) любопытство взяло верх, он не выдержал-таки, скользнул взглядом… И всё! В момент рассказа о признаках открытого перелома Вивасов застонал от приступа хохота на весь зал.

Все моментально проснулись и с отвисшими челюстями уставились на доцента. Ненормальный. Шизик! Садист! Кто бы? Кто бы мог подумать?!

Вивасов готов был испепелить провокатора!

Но это не единственный, а всего лишь заключительный эпизод того собрания. А сначала…

Собрание давно уже началось. Вдруг, откуда ни возьмись, появляется доцент Мопова. «С занятий» (ясно, из магазина). Подзадержалась. Стоит бочком у двери. Оглядывает пространство: нет ли свободных мест. О! Есть один симпатичный стульчик в проходе. Правда, на нем покоятся чьи-то вещи. Не вопрос. Вещи можно и убрать.

Воспользовавшись паузой, пригнувшись, как старый партизан, быстренько перебежками до него. И села. Почти.

Бы-быц! — стул распался на четыре части.

Мопова в середине на полу между ножками и спинкой, но на сиденье, словно Михаэль Шумахер на спортивном болиде.

Вместо того, чтобы оставить всё как есть — ей эстетику подавай. Собрала стул и аккуратно поставила между рядов. А на него снова положили сумочки. Будто так и надо. Ой, зря! Не успела стихнуть волна истерического смеха, в аудиторию врывается профорг Зулягина и тут же стремглав ориентируется в обстановке. Мест свободных нет. Но тут, о, чудо, один стул стоит ее, родимую, дожидается. Она пригнувшись с «извините-с», «разрешите», «прошу прощенья» ринулась к нему через весь зал. Весу в ней килограмм сто двадцать и более.

Никто не успел даже моргнуть глазом, как она со счастливой улыбкой плюхнулась на злосчастный стул.

Раздался страшный треск и звук схода лавины.

Мебель распалась на мелкие кусочки. Зал скрючило второй раз. Буквой зю…

Повторяю, тема была серьезная — производственные травмы. Но судя по реакции зала, наш народ — большой любитель черного юмора. Столько хохота своды аудитории за всю свою историю не слышали. Короче, получилась не тема, а шоу Михаила Задорного.

Собрать изделие потом не удалось. Вес, сами понимаете. Пришлось списать. Профорг же выбила себе по линии профкома путевку в санаторий «Ключи» от болезней тазобедренных суставов, хотя неизвестно, кто больше пострадал: она или стул. А Вивасов до сих пор на Столетова зуб точит, раскусил его нутро.