Врагов выбирай сам. Цикл об Артуре Северном

Наталья Игнатова

Герои, спящие столетним сном, непременно пробудятся, когда их Родине будет грозить опасность. В Единой Земле такое время настало. Героям молились, в них верили, на них надеялись, и они оправдали возложенные надежды – защитили Единую Землю.Но герои оказались совсем не такими, какими запомнили их в сказках и легендах. Оказалось, что у героев, как у обычных людей, есть множество своих проблем, которые они решают, причем, зачастую, решают не за свой счет.

ГЛАВА V

С юга и запада Сегед окружал Серый лес, отделенный от города все той же бесконечной стеной. С севера бежала река. Отсюда, с крепостной стены, Артур видел блеск воды, растянутые для просушки рыбачьи сети, черные лодки на берегу и серые языки каменных причалов. Сейчас, в сезон орошения, вода ушла далеко от набережной, открыв илистое, уже подсохшее и растрескавшееся дно.

И ни единой горки вокруг — равнина, не отличить от Пустошей, если бы не зеленые пятна полей вдоль берегов. Серая потрескавшаяся земля, серая взвесь серой пыли, серые камни и серые скалки, в щелях которых живут серые ящерицы. А вот в Пустошах водились черные змеи. И разнообразная разноцветная нечисть. Все веселее. Сэр Герман сказал, что в Развалинах неладно. Но когда в них было ладно, в этих Развалинах? До Дня Гнева? Что же такое там случилось, если сам командор считает нужным отдельно об этом упомянуть?

Далеко справа над лесом, там, куда село солнце, расплывалась алая полоса. Размазанные по светлому небу облака просвечивали розовым. Облака были над равниной, облака были над Пустошами, облака были над горами на севере. Облакам не мешал накрывший Долину стеклянный купол. Что они видели оттуда, сверху? Каким стал Большой мир снаружи? И что там с развалинами крепости на Ледяном перевале? Жива ли еще деревня, жители которой обязались следить за маленьким кладбищем, где похоронены все рыцари монастыря Приснодевы?

— А вот когда по Пустошам едешь, — просвещал Артура сэр Теодорих, средних лет рыцарь, приставленный не то в качестве проводника, не то как наставник, — там от Развалин дышать тяжело. Громада — три дня нужно, чтобы объехать. Давит так, что душа к земле жмется. Стыдно, конечно, но не любят наши в Пустоши ходить. Приходится — куда ж денешься? Вот и монастырь там стоит. Если нечисть не стращать, она ведь к самым стенам придет, как эльфы приходили. Но не любят. Страшно там. И ладно бы просто твари всякие, от каких не крестом, так мечом оборонишься, а не пойми, что. Зло в Развалинах завелось. Да что я вам рассказываю, сами еще все увидите, на своей шкуре испытаете. Хотя, — он ободряюще улыбнулся, продемонстрировав сколотый правый клык, — новобранцев у нас в Пустоши не посылают.

Артур молча кивнул, разглядывая унылые пейзажи. Он не знал, был ли сэр Теодорих очередной шуточкой в духе командора, или сэр Герман просто забыл отменить для блудного рыцаря обязательное правило: первые несколько недель новичка почти не оставляли одного. Объясняли, что да как, вдумчиво, с подробностями. Чтобы потом, когда придется действовать самостоятельно, не погиб человек по дурости или по незнанию.

— Лес же, что город окружает, Серым называется. Сейчас он уже и через реку перевалил, дальше на запад разросся. А когда-то вдоль берега по обе стороны люди жили. Места там хорошие: воды много и земля щедрая. Успели бы мы в свое время эльфов на корню придавить, так и по сей день Серый лес в прежних границах оставался. Но, увы, ввиду досаднейшей ошибки священного трибунала сто тридцать третьего года, орден долго пребывал в опале, не мог действовать так, как должно, да и потом, когда ошибка прояснилась, не скоро оправился от печального своего положения, — сэр Теодорих жестом пригласил Артура следовать за собой. Тот оторвался от созерцания равнины и побрел за рыцарем по гребню стены к западной ее части. Серый лес смотреть, надо полагать. Ну, а как же на него не полюбоваться? Там эльфы живут…

— Тебе хвостик отгрызут, — пробормотал Артур.

— Что? — переспросил сэр Теодорих.

— Ничего, — Артур выжал улыбку и покачал головой, — так, мысли вслух.

Его провожатый понимающе кивнул, а Артур молча попенял себе за непочтительность и глупость. В конце концов, сэр Теодорих делает то, что должно. И делает, надо сказать, правильно. Сказок лишних не рассказывает, зря не запугивает, но и легкомыслия пагубного не допускает. Невеселое, конечно, занятие: выслушивать то, что давно знаешь наизусть, да не с чужих слов, а испытав на собственной шкуре, однако лучше уж это, чем расспросы любопытствующих рыцарей о том, кто да откуда новичок, присвоивший себе слишком громкое имя.

Когда Артур, выйдя от командора, вернулся к посту на воротах, чтобы забрать Миротворец и свой нож, охрана отнеслась к нему уже совсем не так, как при встрече. Рыцарь, тот самый, что прекратил едва не начавшуюся драку, представился сэром Августом. А возвращая оружие, спросил вежливо, но со странными огоньками в глазах:

— Артур Северный, тот, настоящий, не ваш ли предок, сэр Артур?

— Мой, — отрезал Артур.

Следовало бы вести себя более почтительно, но врать рыцарям было тяжело.

— А… — сэр Август прокашлялся, — а топор, простите за, может быть, неуместное любопытство, но не Миротворец ли это, сэр Артур?

— Миротворец.

Сержанты присвистнули. Все одновременно. Сэр Август строго глянул на них, и парни притихли, начали молча таращиться то на Артура, то на Миротворец, который юный рыцарь повесил обратно на седло.

— Я думаю, многим будет интересно узнать историю вашего рода, — задумчиво произнес сэр Август, — и, полагаю, раз уж вы владеете этим топором, вам найдется, что рассказать. Ибо всем известно, что Миротворец не стал бы служить человеку, неправедно на него посягнувшему.

Артур молча кивнул, не зная, что сказать и благодаря Небеса за то, что уже завтра сможет уехать из Сегеда. По возвращении, конечно, придется что-то придумывать, но об этом пусть болит голова у сэра Германа. Командор мастер сочинять сказки, неотличимые от правды. Сто лет назад он этим занимался, и, надо полагать, по сей день не разучился.

А на конюшне, едва успел Артур расседлать Серко, появился служка. Сунулся, было, к коню, увял под выжидательными взглядами что скакуна, что рыцаря, но уж в казармах разошелся — не удержать. Чувствовал себя хозяином. А Артура, соответственно, гостем или новобранцем, неизвестно еще, что хуже.

Вот ваша келья; вот это душевая комната; что такое душ знаете? Да? Ну, ладно; а включается так, а выключается вот эдак; а трапезная по коридору и через галерею; а в оружейную залу вдоль левой стены; а в молельню можно попасть прямо из казарм, если пройти через Залы Легенд и дальше…

Условия были самые походящие для закалки смирения и терпимости, без которых, как известно, христианину не жизнь. Но закалиться не получилось. Сам того не желая, Артур рявкнул:

— Молчать!

И служку вынесло из кельи.

Правда, почти сразу принесло сэра Теодориха. Но сэр Теодорих — это, все-таки, совсем другое дело.

Голос достойного рыцаря прервал унылые размышления:

— Итак, в основных чертах я вам все объяснил. Думаю, что на сегодня достаточно. Вы, сэр Артур, проделали длинный путь, надо и отдохнуть с дороги. Служки уже показали вам, где трапезная?

— Да. Спасибо, сэр Теодорих.

— Не за что. Мне приятно было побеседовать с вами, сэр Артур. Если появятся вопросы, вы всегда найдете меня либо в оружейной зале, либо на плацу. Обращайтесь. Буду рад помочь.

— Спасибо, — повторил Артур. Нырнул в низенькую дверь башни и буквально слетел по стертым каменным ступеням.

Достаточно! Видит Бог, на сегодня достаточно!

Во дворе было уже темно. Горели светильники на стенах. Когда Артур проходил мимо, они помаргивали: дозволенная магия или недозволенная, все едино Артур Северный ей помеха. Сменившаяся стража провожала настороженными взглядами. Артур поежился. Знал, что не выстрелят — не так натасканы, чтобы сдуру лупить в кого ни попадя, но чувствовал себя все равно неуютно. Пока еще запомнят его все здешние стрелки…

По ярко освещенному коридору он добрался до своей кельи. Тихо было вокруг: цитадель спала, бодрствовала лишь охрана, да сэр Теодорих, который, наверное, все еще стоит на стене, любуясь на мрачный Серый лес. Эльфов высматривает. Не любит он эльфов. Свои счеты есть, надо думать.

А у кого в Сегеде их нету?

Артур постоял в дверях, задумчиво глядя на аккуратно застеленную, узкую койку. Развернулся и вышел из кельи.

Через казармы, через Залы Легенд. Кажется, сюда перевезли все портреты из прежней цитадели в Шопроне. Строгие глаза рыцарей прежних времен провожали полуночника, не то осуждающе, не то с любопытством глядя в спину. За сто лет портретов прибавилось. Артур увидел знакомые лица и остановился.

Поздороваться.

Эти рыцари давно умерли. Все умерли, только командор остался с тех, давних-давних времен. Эти рыцари стали легендами. Здесь были портреты тех, кто оставил по себе особую память.

Артур смотрел в лица людей, которых знал когда-то живыми. Совсем не легендарными. Обычными. Настолько, насколько может храмовник быть обычным человеком. С кем-то довелось вместе драться, с кем-то — пить. Этот бесподобно играл в карты, а тот, страстный лошадник, утверждал, что даже за горами не сыщется скакуна лучше, чем его Пегас. Вот этот был, помнится, тяжело ранен в стычке у Ирзичени, и чтобы спасти его, пришлось прибегнуть к помощи недозволенной магии. А этот?..

Лицо знакомое. Очень знакомое, но никак не получается вспомнить, где же видел его. Суровый парень. Хотя, нет, не суровый. Просто кажется таким. А в бешеных синих глазах прячется тень улыбки…

Артур моргнул.

Отступил на шаг. Всмотрелся в портрет.

Фыркнул смущенно и пошел дальше. Встретить в Залах Легенд себя самого никому еще не доводилось. И то сказать, здесь вешали портреты умерших. Живой же, будь ты хоть трижды легендарен, изволь жить как все другие.

Дверь в молельню оказалась не заперта, открылась без скрипа, и Артур, затаив дыхание, вошел под темные своды храма.

Дома. Он, наконец-то, был дома. Пусть ненадолго. Пусть уже завтра снова придется уезжать, сейчас об этом можно забыть. Здесь цитадель ордена. Надежные стены, надежные люди. Дом. Мимолетно вспомнилось, что в Шопроне он так и не собрался зайти в храм. Хотя сделать это нужно было обязательно. Раньше не допустил бы такой оплошности.

Никакой вины за собой, Артур, однако, не почувствовал. А удивиться этому не успел. Улыбнулся в ответ на мягкую улыбку Пречистой Девы, услышал ее спокойную радость от того, что блудный рыцарь вернулся домой.

— Ты прости меня, пожалуйста, — пробормотал Артур, опускаясь на колени перед статуей Мадонны, — я, ведь, правда не знал, что столько времени пройдет.

А она не сердилась вовсе. Она вообще не умела сердиться.

Эта ночь покрывалом из сна⁵

Укрывает усталые вежды,

Но размеренна поступь, и взор

Прожигает удушливый мрак.

Я в желанье осилить до дна

Эту чашу, возможно, и грешен —

Но молитвы священный узор

Не отпустит Тебя до утра.

Мягкость глаз, и сиянье венца,

Ломкой ветвью изгиб орхидеи —

Ты моих непорочащих глаз

Не отвергнешь, тиха и мудра.

Я в желанье пройти до конца

Этот путь, может, самонадеян —

Но молитвы святого тепла

Не отпустят Тебя до утра.

Воскурив фимиам жарких свеч,

Устремляю возвышенно сердце,

И уверенно чертит рука

Россыпь слов, словно горсть серебра…

Я в желанье обнять хрупкость плеч,

Без сомненья, безумен и дерзок —

Но молитвы священной аркан

Не отпустит Тебя.

До утра.

Было так. Далеко-далеко в горах на севере, за пределами Единой Земли стоял в Ледяном перевале монастырь Приснодевы. Северная цитадель ордена Храма. Ледяной перевал был единственной дорогой, связывающей Единую Землю с Большим миром, переменчивым, таинственным и коварным. Эту-то дорогу и стерег монастырь: старик приор, два десятка рыцарей, столько же сержантов, и десять, редко — пятнадцать, послушников, страстно мечтающих стать рыцарями, но, в общем, и в сержанты согласных. Все лучше: полезнее и, безусловно, почетнее, чем пахать землю на полях-террасах или заниматься какими-нибудь ремеслами. Ведь любому известно, что единственные стоящие ремесла — это механика, а еще кузнечное и шорное дело. Прочее же годится лишь для тех, внизу, для мирян Зволанского медье, самого северного края Долины.

Горы были настоящие. Их покрытые снегом вершины скрывались в облаках, а когда светило солнце, белые шапки под очень синим небом слепили взгляд. Зимой бушевали там настоящие снежные метели, и даже козы иной раз срывались с обледенелых троп. Летом падали со склонов неисчислимые звонкие водопады, а земля на высокогорных лугах была мягкой и доброй.

Людям в Долине, гордо именующим эту долину Единой Землей, монастырь Приснодевы казался форпостом на краю света. А там, в горах, считали светом отнюдь не крохотные княжества внизу. Светом был мир вокруг. Только мир этот, огромный, жадный, раз за разом протягивал руки к объединенным княжествам. И хотелось порой спросить у тамошних владык: зачем? Зачем вам эта сухая земля, полумертвые реки, зараженные нечистью леса, колдуны, интуиты, демоны, неупокоенные мертвецы, проклятые русла, Пустоши, Развалины, Триглав, болота — все смерть, грязь, кровь и очень, очень много страха, такого, какой нельзя испытывать людям.

А они видели магию, могущество, все — из ничего, видели, как наложением рук излечиваются больные, как молниями с небес повергаются в прах армии, как по одному слову воздвигаются и рушатся горы. А еще они видели золото. Золото повсюду: золотое оружие, золотые петли дверей и оконные рамы, золото доспехов, конской сбруи, золотые следящие башни на недоступных им скальных отрогах. Они не понимали! Все это золото, серебро, самоцветы, всю свою магию — все, что так ценилось людьми Большого мира, Единая Земля отдала бы без малейшего сожаления за возможность жить без страха. Но там, в Большом мире, соглашались на страх и на смерть. Ради чего? Чтобы сложить нужные и полезные вещи в свои сокровищницы. Просто сложить — мертвым грузом, набором диковинных драгоценностей. А магия нужна была им, чтобы убивать друг друга. Они не видели и не хотели знать разницы между дозволенным магом, интуитом или колдуном. Они не понимали, почему одно можно, а другое нельзя. Они хотели владеть. Не забрать силой, так украсть. Не украсть, так, хотя бы, научиться…

Они шли, шли и шли. И даже когда шли с миром, за спиной у них была война.

Такие разные, но очень друг на друга похожие.

Ни купцы, ни тем более армии не могли пройти через Ледяной перевал без проводника. Бесполезно было составлять карты или запоминать дорогу: магия, она и есть магия. Конечно, хватало и предателей, предавали свои же, те, кого защищал монастырь. И случалось, войска приходили под самые стены, но… магия, она и есть магия. Однако последнее нашествие проломило все заслоны, и приор отец Лучан, после казни продажного проводника, а вместе с ним и Зволанского воеводы, вступившего в сговор с врагами, сказал, созвав братьев в зале капитулов:

— Одни мы их не сдержим. Нам нужны люди, и нужно оружие. Сэр Артур, вы отправитесь в Долину за подкреплением.

Если бы не строжайший устав, запрещающий разговаривать без разрешения, зал, наверное, загудел бы на сорок разных голосов. Во всяком случае, высказаться пожелали все. И хотя после первых выступлений ясно стало, что сводятся они к одной-единственной мысли: «такое путешествие слишком опасно для одиночки», тем не менее, каждый из рыцарей или сержантов почитал себя способным привести настоятелю наиболее убедительные возражения.

Отец Лучан выслушал всех. Потом заметил спокойно:

— Я могу отправить в Долину десяток бойцов, но тогда здесь станет на десять человек меньше. А можно послать одного лишь сэра Артура. Вы все знаете, кто будет хранить его в пути. Кто из вас усомнится в том, что эта опека надежнее любого сопровождения? Кроме того, дети мои, — он улыбнулся и развел руками, — на стенах важно количество, в опасном же пути — качество. А Ее рыцарю нет равных в бою.

Следовало бы возгордиться. Но Артур, хоть и не нажил ума к своим пятнадцати, гордиться боевыми навыками давно перестал. Во-первых, надоело. Во-вторых, велика ли гордость — убивать лучше всех?

Он запомнил текст донесения и через час после собрания, уже седлал Крылана.

— Будь осторожнее, мальчик мой, — повторял отец Лучан, как будто все другие слова забыл.

— Да ничего со мной не случится, — отмахнулся Артур, — съезжу и вернусь.

Именно это он и собирался сделать. Съездить в Долину и вернуться. Чем скорее, тем лучше. По возможности, без приключений. Хороший рыцарь не тот, кто, очертя голову, лезет в драку. Хороший рыцарь в любой драке должен остаться живым. Уж отцу-то Лучану следовало бы понимать, что рисковать собой понапрасну Артур не станет.

— Я не о дороге беспокоюсь, — сказал приор, рассеянно проверяя, как навьючены седельные сумки, — не о дороге.

Повернулся к Артуру, положил свою сухую, костлявую руку ему на плечо:

— Ты доберешься живым, мальчик мой, это я знаю. Господь хранит тебя, и Богородица не оставит своей милостью. Но там, внизу, все иначе, чем у нас. Ради Бога, мальчик, ради Бога и Пречистой Девы, что благоволит к тебе, ни с кем не говори о них. Молчи. Молчи обо всем, кроме дела, с которым явился, и постарайся вернуться как можно скорее.

Артур кивнул.

Молчать — это легко. Это у него всегда получалось. Но отец Лучан почел за лучшее дать объяснения:

— Если в Долине решат, что ты впал в ересь, тебя сожгут. Как мы здесь сжигаем не-мертвых. Это постыдная смерть для рыцаря. И глупая. Потому что ты, хоть и еретик, все-таки ближе к Господу, чем многие из братьев. Мне было бы жаль потерять тебя.

Все сказано. А за словами, между словами, куда больше, чем произнесено вслух. Тем и хорошо молчание — оно позволяет услышать.

Артур уехал.

Чтобы вернуться.

Увез просьбу о помощи, а вернулся с пятью сотнями бойцов. Он сделал все, что нужно. Он сделал все вовремя. Он успел…

Если бы не пятьсот рыцарей, которых, не задумываясь, отправил в помощь монастырю Приснодевы командор Единой Земли, крепость не удержала бы перевал.

Из этих пятисот выжило двести три человека.

Из защитников монастыря — только Артур.

И некуда стало возвращаться.

Спас его тогда сэр Герман. Действительно спас. И тело, и душу, и разум. Принял, как своего. Удержал от смертного греха… казалось, что незачем больше жить.

Единственный выживший из сорока братьев.

Тогда это казалось несправедливым.

Неправильным.

Ведь он дрался, дрался вместе со всеми, дрался наравне… и выжил. А они погибли.

Все.

Страшно вспомнить, но решил тогда, что Бог отвернулся от отца Лучана, разгневался за ересь.

Об этом не задумывался. Вообще ни о чем не задумывался. Смерти искал. А она, мразь, убегала. Лишь манила издали…

— Ты съезди туда, — посоветовал, в конце концов, сэр Герман, — съезди домой. Один. Вернешься, посмотрим, что с тобой делать.

Это было незадолго до того, как дороги свернулись в кольцо. И в равной степени болью и покоем осталась в сердце эта поездка.

Мертвый дом, он все равно остался домом. Артур обошел тогда крепость, восстанавливая в памяти разрушенные стены, наполняя жизнью опустевшие кельи… А церковь уцелела, хотя с тех пор, как погибли люди, никто в ней больше не служил, и Пречистая Дева ласково улыбнулась рыцарю, потерянно застывшему в дверях храма.

«Все, кого ты любишь, живы, Артур, — молчала она, — они помнят о тебе, они беспокоятся о тебе, они молят о тебе Бога, и молитвы их, поверь, не пропадают втуне. Не скорби об ушедших, мой рыцарь. Радуйся за них, спасенных».

Он поверил, потому что Ей нельзя было не верить. Он поверил, и сказал Ей спасибо, и Она приняла благодарность.

А на могиле отца Лучана Артур остался на всю ночь. Молился. То ли наставнику, то ли за него…

Отец Лучан погиб. А он остался жить. Значит, так нужно. Время еще не пришло.

И когда сквозь остатки стрельчатых окон алыми пальцами потянулось через двор рассветное солнце, Артур улыбнулся ему.

Время еще не пришло. Бог даст, время не придет еще долго.

Кто мог подумать, тогда, что сто лет пролетит незаметно и бесцельно?

* * *

А в цитадели ордена Храма этой ночью случился переполох. Тихий, правда. Этакий переполох на двоих. С сэром Германом с одной стороны и капелланом — с другой. Командора подняли с постели незадолго до заутрени, по чуть зябким с утра коридорам провели к молельне, шепотом предложили приоткрыть дверь…

Сэр Герман заглядывать внутрь не стал. Он и так понял, что хотел показать ему встревоженный капеллан: свет, озаряющий храм, но не имеющий источника; запах благовоний в неведомо откуда взявшемся ветре; и, конечно же, статую Богородицы… которая улыбалась. Удивительной, мягкой, чуть грустной улыбкой.

Улыбнувшаяся Мадонна — на сэра Германа в свое время именно это произвело самое сильное впечатление. Обычно визиты Артура в храм обходились без специальных эффектов, но командор имел однажды удовольствие наблюдать, как его «рыцарь для особых поручений», явился в молельню, будучи в некотором смятении чувств. Вот тогда все было именно так. И свет. И ветер. И Пречистая Дева.

— Лучше забудьте о том, что видели, преподобный, — вполголоса посоветовал сэр Герман озадаченному капеллану. — Просто. Забудьте.

— Это он? — спросил тот, почему-то зябко кутаясь в рясу, — вы только скажите мне, сэр командор, да или нет?

— Кто «он»? — уточнил глава ордена.

— Артур Северный, — выдохнул священник, — если это он, значит, Зло вернулось. Или пришло что-то иное, такое, с чем нам не справиться своими силами. Мадонна прислала своего Миротворца…

— Миротворец — это топор! — шепотом рявкнул командор.

— А вы на меня не орите! — так же шепотом огрызнулся капеллан, — я архивариус, мне лучше знать. Считаете нужным сохранить его возвращение в тайне — ваше дело. Я болтать не буду. Но шило в мешке все равно не спрятать. Особенно, такое шило.

— Я подумаю, — уже более мирно пообещал сэр Герман, — я подумаю, а вы пока забудьте.

— Как скажете, сэр командор, — капеллан поклонился и, неслышно ступая, убрел по коридору в Залы Легенд.

А ведь он прав, Артур вернулся неспроста.

Конечно, можно объяснить все просто: Фортуне что-то стукнуло в седую башку, вот он и вытащил из запасников свое самое серьезное оружие. Но объяснение это не объясняет странных неровностей в движении призраков, принимаемых здешними учеными за небесные светила. Светил, разумеется, никаких нет: и солнце, и планеты и даже звезды исчезли после Дня Гнева, тени их, однако же, остались. И они, порой, набегают друг на друга очень удачно и вовремя. Сто лет назад, когда Братьев нужно было спрятать от рыцарей Кодекса, а путь в Большой мир оказался отрезан, как по заказу открылась Теневая лакуна, потайной кармашек Единой Земли.

И закрылась.

Как по заказу.

То-то было весело, то-то хорошо…

Сэр Герман вернулся в келью, вытянулся на койке, поверх тонкого одеяла. Сон не шел. Какой уж тут сон?

«Феномен Братьев», век бы о нем не слышать. Иляс Фортуна, не задумываясь о причинах, ухватился за следствие и использовал Братьев там, где было не обойтись без чуда. Откуда они взялись, зачем, что делают среди людей на самом деле — это не имело значения.

— Это не беспокоит меня, — заявлял профессор, — это не должно беспокоить вас. Из каких источников текут наши реки? По каким законам происходит движение в здешней атмосфере? Откуда, в конце концов, появляются все эти клады? Разве вы знаете это? Нет. И, тем не менее, используете и воду, и ветер, и уж, конечно же, золото. Чудеса — есть область для науки непонятная, не поддающаяся объяснению, но кто сказал, что мы не должны получать от чудес хоть сколько-нибудь пользы?

Они много спорили об этом, о том, что профессор называл этикой утилизации чуда. Они спорили, а Братья творили свои чудеса, оплаченные кровью. Это потом, в песнях, окружили их сияющим ореолом героизма: все-то им было легко; со всем они справлялись, шутя; совершали невозможное, а потом отправлялись в любимый кабачок. Пили, любили женщин, убивали врагов.

Кто вспомнит сейчас, как, вкрапляя в матерщину редкие междометия, поминал Артур и магов, и орден, и всю Единую Землю, когда выяснялось, что за одной напастью уже пришла другая? И сил нет. И не поднять оружия. И все, что хочется, это спрятаться в какой-нибудь тихий уголок, свернуться там клубочком и умереть. Но глыбами ледяными валятся слова: «если не вы, то кто?»

И срывается черная брань с губ изящного красавчика Альберта. Альберта, который всю жизнь, сколько помнил себя, провел за книгами, и знать-то не должен подобных слов.

Со всем справлялись шутя.

Убивали и умирали, и в живых оставались чудом, хранили друг друга колдун и рыцарь, разум и сила, побратимы или все-таки братья, неведомо из каких далей явившиеся в Единую Землю.

Очень вовремя явившихся. Как раз тогда, когда творилось здесь нечто страшное, недоступное пониманию, неистребимое. Когда надеяться оставалось лишь на чудо.

— Нельзя романтизировать их, — говорил Фортуна, — нельзя относиться к ним, как к людям.

Сэр Герман был согласен: нельзя. Орудия Господа или Падшего, даже принявшие человеческий облик, оставались орудиями. Но когда он окружал Братьев романтическим ореолом, они становились менее живыми. Как бы, не настоящими.

Стоило увидеть их — совсем обычных мальчишек — и слова Фортуны теряли всякий смысл.

* * *

Северные горы появились из ничего, точно так же, как болота на востоке, юге и западе. Как будто Господь в День Гнева накренил земную плиту, и один ее край окунулся в море, превратившись в трясинное тесто, а второй поднялся к небесам, став могучим горным хребтом.

Когда-то в горах действительно стояла цитадель: там приходилось держать заставу, чтобы знать об изменениях снаружи, чтоб хотя бы примерно представлять к каким еще неожиданностям должны быть готовы люди, не пришедшие в себя после Дня Гнева. А потом связь с монастырем прервалась. Донесения, время от времени поступавшие с караванами, уверяли, что все там, на севере, идет своим чередом, неполадки со связью объяснялись причинами самыми естественными… Вообще же, северные земли с самого начала оказались отрезанным ломтем. Отделенные от княжества Обуда сотнями километров Пустошей, они существовали, как бы, сами по себе. Там и жили те, кто когда-то не пожелал перебраться на более безопасные территории, сам, добровольно отказался от защиты. Вольному воля. Орден Храма никогда не располагал достаточным количеством бойцов, чтоб еще и навязывать свою поддержку там, где, она не требовалась.

Если северяне считают, что им достаточно одного монастыря и четырех десятков братьев, если сами братья полагают, что способны выполнять свои обязанности без поддержки с юга, тем лучше. Тем легче.

Так и осталась в горах полузабытая застава. С магом во главе, с рыцарями, каждый из которых стоил двоих братьев из Единой Земли, с мистико-еретическим уставом. Не то крепость, не то обитель праведников, в окружении восторженно почтительных мирян, в ореоле таинственного могущества.

Сообщение с Единой Землей было неровным, то оживлялось, то затухало на годы, и северяне приспособились торговать с Большим миром. Когда находилось с кем.

И воевали. Удерживали перевал, охраняли свою землю и землю за спиной, защищали Долину, которая полагала, что стряхнула с шеи ненужную обузу. Помощи не просили, знать о себе не давали, молились Богу, лишь на него и надеялись. Мир вокруг менялся, мир внизу оставался неизменным. И с теми, кто жил по ту сторону гор, смешивали храмовники свою кровь, у них перенимали приемы боя, правила вежливости, языки и ремесла.

Другие люди. Совсем другие, чем здесь.

Опасные. Потому что привыкли далеко смотреть и многое видеть. Никогда не знали стен, не давило их кольцо болот вокруг, не чувствовали они, как медленная гниль точит всех, кто живет внизу. Лучше всего было бы, если б эти люди, считавшие себя рыцарями ордена Храма, так никогда и не встретились со своими братьями.

Жаль, в жизни редко бывает, как лучше. Обычно — как получается.

Артур, чтобы добраться до Шопрона и попросить помощи, в одиночку проделал путь, на который не отважился бы никто из братьев Единой Земли. Отчасти, конечно, потому, что братья знали, сколько нечисти бродит по Развалинам, какие твари населяют Пустоши, а уж о том, что живет в Цитадели Павших и говорить не приходится.

Отчасти.

Сэр Герман никогда и ни за что не отправил бы по бездорожью даже сотню бойцов. Когда у тебя под рукой всего десять тысяч, не станешь целую сотню отправлять на верную смерть.

Артур добрался до Шопрона живой и невредимый. Позже выяснилось, что по дороге он разнес капище друидов. Всех убитых похоронил по христианскому обычаю… Добрый мальчик, ничего не скажешь. Нечисть от этого места до сих пор шарахается, а ведь сто лет прошло.

Приехал. Пересказал донесение.

Сэр Герман помнил.

Когда он понял, чего хочет от него, командора Единой Земли, неведомый приор полузабытого монастыря, не поверил сначала. Через Ледяной перевал шла армия, армия, состоящая из людей, и настоятель — священник — просил другого священника оказать ему помощь в убийстве.

Туда можно было отправить Недремлющих, вот кому убивать себе подобных не возбранялось: и убийство, и защита людей входили в их обязанности. Но, слушая подробности о количестве наступавших, об их вооружении, технической оснащенности, ресурсах и мобильности — толковый такой отчет одного военачальника другому — сэр Герман понял, что тут Недремлющими не обойтись. Отправь на север хоть все двадцать тысяч гвардейцев и пятитысячную армию рыцарей Кодекса, в этой войне они ничего не смогут сделать.

А храмовники не убивали.

Людей — никогда.

Были в ордене специальные бойцы, чьи грехи брали на себя избранные капелланы, но бойцов тех насчитывалось десяток на весь орден.

— Ты понимаешь ли, мальчик, чего хочет от меня твой командор? — спросил сэр Герман.

— Артур, — строго поправил его гонец, и добавил, тщательно выбирая слова: — я не хорошо знаю вашу речь. Мы просим. Вы помогаете?

Он почти не знал языка.

Он свободно говорил и читал на латыни, греческом, иврите и каких-то сложнейших восточных диалектах, он разбирался в «языке магов» и как родные знал древние, до Дня Гнева существовавшие наречия, он был полиглотом, но об этом сэр Герман узнал гораздо позже. А тогда понял только, что прибывший с севера гонец пересказал ему послание своего настоятеля, не понимая, о чем говорит. Что он с трудом способен связать два слова на языке объединенных княжеств.

«Высокогорный дикарь…»

Отец Лучан запрещал Артуру разговаривать без особого на то дозволения. «Фанатик, — сэр Герман не знал смеяться ему или ужасаться этаким строгостям, — средневековье какое-то…» Ему никто не объяснил тогда, что есть слово и есть Слово, что невозможно предсказать заранее, чем обернется сказанное Артуром, что в облике синеглазого мальчишки с лицом аскета воплотилась непонятная, капризная сила, и сила эта, порой, дает о себе знать самым неожиданным образом.

А отец Лучан слишком любил своего ученика и слишком боялся суровых законов Единой Земли, чтобы рассказать об Артуре хоть сколько-нибудь подробно. Он, без сомнения, надеялся, что, когда нашествие будет отбито, рыцари из «Долины» — там, в горах, они называли объединенные княжества просто Долиной, словно речь шла о территории размером с чайное блюдце — уберутся обратно в свои монастыри, и жизнь войдет в обычную колею.

Долгожитель, как и любой маг, отец Лучан, кажется, полагал себя бессмертным…

Да, он был магом. Интуитивным. И чудеса, которые творил, списывал на волю Божью с необыкновеннейшей легкостью.

Познакомившись с приором, командор Единой Земли долго не мог решить, как же к нему относиться. То ли отдать на суд рыцарей Кодекса, то ли закрыть глаза и помнить лишь о том, что все, сделанное отцом Лучаном, делалось во славу Божию, и на благо ордена Храма.

Сэр Герман помнил тот бой, помнил поименно каждого из своих бойцов, сложивших голову на Ледяном перевале, на подступах к Пригорскому тракту. Он потерял тогда почти триста человек. Отец Лучан — всех. И то, что Артур остался жив, командор счел знаком свыше. Поиск и толкование таких знаков — заразная болезнь. И если бы он знал, что синеглазый рыцарь был живым талисманом монастыря Приснодевы, если бы знал, что в любом его слове, в любом поступке видели братья-северяне особый смысл, если бы понял, что для здешних мирян Артур — живой святой, безгрешный посланец Небес, он, пожалуй, позаботился о том, чтоб мальчик присоединился к своим погибшим братьям. Но — откуда бы? Командор Единой Земли подхватил заразу, даже не подозревая об этом.

Синеглазый чужак, ученик еретика и сам еретик, молчаливый и замкнутый, все свободное время проводящий в молитве, Артур должен был остаться в ордене. Да, на него будут коситься. Да, он многим покажется странным. Да, ему придется нелегко. Но он выжил. Единственный из сорока братьев. Значит, кому-то это было нужно.

Нелегко, впрочем, пришлось не Артуру. Вот уж кому было наплевать, кто и как к нему относится. Нелегко пришлось самому сэру Герману.

Он сразу отправил новичка «в поле». Обычная работа: охрана караванов, зачистка лесных опушек, присмотр за друидами, которые так и норовили обосноваться где-нибудь и всерьез заняться чем-нибудь гнусным.

Обычная.

Мальчик поначалу казался одержимым. Он сам себе не мог простить, что уцелел в том бою. Смерти искал. Но куда там! В Единой Земле бойцов, равных ему, никогда не водилось. Ни среди людей, ни среди нечисти.

Чужак.

Артур-с-Севера.

Артур Северный. Вот это, последнее, прозвище, прижилось. Стало именем.

Потом, он, вроде, отошел слегка. Кое-кто из братьев даже разговаривать с ним научился. В смысле, вытягивать слова, кроме коротких «да» или «нет», в ответ на прямые вопросы.

Сэр Герман решил, что самое трудное позади. В первый и в последний раз он так решил. И тогда же понял, что, имея дело с Артуром, уверенным нельзя быть ни в чем. Но кто же мог предположить, что парень свяжется с интуитами. Нет, не в драку полезет, с риском погибнуть, а как раз наоборот.

В ордене снимали голову за меньшее. Несанкционированные контакты с дикими магами были строго запрещены Уставом. Если же, все-таки, подобное случалось, и рыцарь, ради спасения своей жизни или получения важных сведений вступал в сделку с интуитом, он обязан был доложить об этом при первой возможности. Дикого мага убивали, а на провинившегося рыцаря накладывали епитимью. Достаточно суровую, чтобы остальные братья поняли: колдунов лучше избегать.

Уничтожение их — задача Недремлющих, и незачем храмовникам подставлять свои головы, сражаясь на чужом поле.

— Как ты посмел? — рычал сэр Герман на Артура, с горечью понимая, что ругать этого кретина уже бесполезно, слишком далеко разошлись слухи, и ничего не придумать, чтобы спасти парня от святейшего трибунала. От костра. Такой боец пропадет! Такой боец… — как ты посмел связаться с колдуном, и не доложить об этом немедленно?!

— Он маг, а не колдун. А вы бы его убили, — Артур нахмурился, — мне это зачем? Он же дите совсем, и зла никому не делает.

— Любой, кто занимается недозволенной магией — колдун. Колдунов надо убивать. Ты знаешь Устав наизусть, Артур Северный, там черным по белому написано, как нужно поступать с дикими магами.

— Колдуны — это совсем другое, — в синих глазах не было ни страха, ни вины, одно лишь удивление, — а магов спасать надо. Они Бога не знают.

— Спасать? — сэр Герман, обычно спокойный, едва не хрястнул кулаком по столу, но удержался. Побоялся за столешницу. — Ты идиот! Недоумок! Любой младенец знает, что колдуны не могут быть удостоены таинства. Они — нечисть. Они бегут от святых знаков, как оборотни и мертвяки. Они…

— Да не от знаков они бегут, а от вас, — невежливо прервал его Артур, — вы ж с оружием на них кидаетесь, что им еще остается? А Господу они угодны. Так же как мы. Как все люди.

— От нас, значит, бегут? — злость перекипала, превращаясь в яд, похуже, чем у гадюки, — оружия, боятся? А Господу угодны? Откуда бы тебе, благородный сэр, знать, что угодно и что не угодно Господу. Ты у нас кто? Его святейшество патриарх?

— Патриарх до Дня Гнева был, — невозмутимо возразил синеглазый еретик, — а Господь… Ну, я знаю, что ему угодно. Он же со мной. Всегда. Как имя и душа.

Сэр Герман остолбенел. Прекратил ходить по кабинету и уставился на Артура, так, словно у того появился третий глаз на лбу:

— Как ты сказал? — переспросил он.

— Про патриарха? — уточнил юноша.

— Про Бога, — рявкнул командор.

— Я сказал, что он со мной, — все так же спокойно повторил Артур, — всегда со мной, как мое имя и моя душа.

— Ага, — сэр Герман кивнул, — угу, — пробормотал ошалело, покачивая головой. Снова посмотрел на рыцаря: — а не слишком самонадеянно с твоей стороны, дитя мое, утверждать, что Господь всегда с тобой?

— А с вами разве нет? — изумился Артур.

Сэр Герман щелкнул зубами, и не нашелся, что ответить.

Он спас своего рыцаря от костра. Это стоило трудов, это стоило денег, но ни разу потом не пожалел командор о том, что не позволил событиями идти своим чередом.

Богородица действительно улыбалась. Гулял по храму ветер, светились стены. И кем бы ни был Артур Северный, очень скоро ставший рыцарем для особых поручений с очень особыми полномочиями, он, право же, был слишком ценен, чтобы умереть на костре.

«Нельзя относиться к ним как к людям…» Да. Нельзя. И нельзя не любить Артура, аскетичного фанатика, бешеного еретика, улыбчивого грешника, невинного и чистого, как будто его предки не вкусили запретного плода.

И если Бог действительно с ним, если это Божья воля — появление Артура в Единой Земле в черные для княжеств времена, значит, капеллан прав: Зло явилось вновь. И Братья вернулись в мир, чтобы совершить очередное чудо.

Или погибнуть. В конце концов, рано или поздно погибают все.

Примечания

5

Джонас О’Келли