Бессмертное семейство. Том 1. От судьбы не уйти

Надежда Сорокина, 2022

Люциус Вольф, один из немногих вампиров, живущих на этом свете, покидает родных из-за ссор со старшим братом. Жизнь превращается в унылое существование, которое продолжается лишь потому, что Люциус ещё не умер. Но все меняется, когда на острове Атлантида, родине эльфов, гномов и других волшебных созданий, изгой из мира людей встречает Проклятое Дитя – одного из представителей Бессмертного семейства… Комментарий Редакции: Увлекательное фэнтезийное произведение, которое погружает в детализированный мир вампиров и древних кланов, готовя своим читателям незабываемое путешествие.

V

Остаток дня и Джулия, и Люциус провели каждый у себя. Никто из них не стал выяснять причину конфликта. Для них проще было каждому по отдельности остыть, чтобы ещё сильнее не поругаться. Джулии не хотелось, чтобы Люциус уходил, так как у неё проснулся так называемый «тётушкин» инстинкт — если сейчас он уйдёт, то совсем одичает и больше никогда не вернётся к своей семье. Люциусу же не хотелось расстраивать Джулию, так как, несмотря на бессмертие и ужасающую силу, она была ранимой женщиной, и такое оскорбление могло сильно запасть ей в душу. Поэтому, когда на Атлантиду опустилась ночь, Люциус робко постучался в комнату к Джулии.

— Входи, — послышался сухой и властный тон.

Люциус, всё ещё не переодевшись, вошёл к полураздетой Джулии, которая лежала под своим красным шёлковым покрывалом.

— Я хотел бы извиниться перед тобой. Прости, я сказал глупость, — говорил Люциус, и эти слова давались ему тяжело, поэтому он отвёл глаза в сторону.

Джулия молча смотрела на Люциуса, а затем подняла глаза на шедевр Караваджо.

— Знаешь, почему именно эту картину я повесила у себя в спальне?

— Почему? — недоумённо просил Люц.

— Хотя моя семья уже очень-очень давно отвернулась от бога, ещё раньше всяких энциклопедистов и коммунистов… Матушка с сёстрами всё же росли и впоследствии жили в окружении христианской веры. Она никак не могла исчезнуть из них жизни. Поэтому, пусть матушка и не уповала на бога, всё же говорила мне, что нужно быть милосердной. Говорила, что нам, самым могущественным существам, для которых сила не дар, а проклятие, остаётся только быть милосердными к простым смертным людям. Но… Я так много видела проявлений жестокости и злости, и мне каждый раз казалось, что и я должна перестать быть милосердной к этим злобным людям. И тогда отец мне сказал: «Люди стараются быть милосердными, чтобы обрести покой после греховной жизни, чтобы их бог смог простить им все грехи, которые они закрывают милосердием. Ты же, дочь моя, будь милосердной лишь потому, что знаешь, что такое — ценность человеческой жизни». А уже после того, как мы покинули людскую землю, я забрала с собой эту картину, чтобы каждый день помнить истину слов моих родителей.

Юноше трудно было понять желание Джулии, ибо он был совсем другого рода и типа. Конечно, основную суть он чувствовал, что людям и так хватает жестокости между собой, и нужно, чтобы хоть кто-то был милосердным к ним. Однако Люциус сам редко проявлял милосердие и оставался всё же в этом плане разборчивым.

— Не я возвеличила себя за счёт своих милосердия и силы, да и бессмертие здесь не причём, — продолжала Джулия, — Просто людям, отказавшимся от религии, всё же нужно во что-то верить и чему-то поклоняться. И вот они выбрали нашу семью, Бессмертное семейство… Чушь собачья.

— Будто только люди поклоняются вам. И вообще, от эльфов пошло вся эта надежда на ваше Бессмертное семейство.

— Жители Атлантиды уважают нас, но не поклоняются. Если ты не прав, они спокойно поспорят с тобой на ярмарке или будут просить подвинуться на народном гулянии. А всё потому, что мы смогли решить некоторые их конфликты. С людьми же совсем другая история.

И она больше не стала углубляться в эту тему, а Люциус не стал спрашивать. Он лишь вновь взглянул на эту картину в тусклом свете природных цветочных фонарей и попытался найти какой-то сакральный смысл всего этого. Но не смог, поэтому, ещё раз извинившись, он удалился в ванную комнату, чтобы смыть все конфликты уже ушедшего дня. А когда он вышел, на лестнице стояла Джулия с трубкой во рту и сказала:

— Мне тоже стоит извиниться за своё поведение. Нужно было для начала спросить твоего мнения по поводу всех этих встреч и походов, прежде чем тащить тебя туда.

— Пустяки, — пробурчал вампир.

— Я просто не хотела видеть тебя в роли отшельника. Не для того, как мне кажется, ты был рождён.

— Не беспокойся, я не злюсь и не обижаюсь, — ответил он, собираясь подняться к себе, но Джулия остановила его жестом руки.

— У меня есть просьба.

— Какая же?

— Я хочу, чтобы завтра ты вместе со мной навестил моих родителей.

— Хорошо, — не задумавшись, ответил Люц.

* * *

Когда рухнула Вторая эра, Люциусу не исполнилась даже неделя, поэтому, когда маленький Вальдемар остался со своим новорожденным братом посреди разрушенных городов, семья Целестибус-Потестатем взялась за их опеку до того момента, пока Вальдемару не исполнилось двенадцать вампирских лет. И, несомненно, в уходе за младенцем Люцом большую роль сыграла Медуларум Целестибус, одна из сестёр Потестатем. Поэтому Люциусу очень хотелось увидеться с женщиной, которая ухаживала за ним. Из-за этого он надел лучшую рубашку, которая у него была, постарался как можно аккуратнее уложить волосы и побрить лицо. Джулия же не стала слишком сильно наряжаться ради встречи с родителями: она надела своё выходное, самое простенькое платье из чёрного бархата с фиолетовой отточкой, а также завязала боковые пряди чёрной лентой сзади.

— Туда мы отправимся с помощью сферы, а обратно уже прокатимся на Вергилии. Сейчас мне не особо хочется трястись целые сутки в дороге.

Увидев крошечные стеклянные шарики с переливающимися внутри блёстками силы и могущества, Люциус вспомнил события Войны Двух Битв, как наведались к ним члены Союза, и они с братом и Лилит вручили Союзникам сферы, чтобы те смогли добраться до города Умкан.

Джулия и Люциус вышли из дома, когда солнце уже клонилось к закату, и направились в чащу, где стояла конюшня для Вергилия. В маленьком деревянном домишке стоял жуткий конь из чьих-то кошмаров, шумно фыркая носом. Девушка вывела любимца из стойла и повела его чуть дальше в лес, чтобы было больше простора для портала.

Шарик упал на землю, и открылась круглый портал, от которого отдавало то жаром, то холодом, и искрился он самыми разными цветами, будто фейерверк на городской ярмарке.

— Пошлите, ребята! — сказала Джулия и шагнула с конём первая.

Люциус направился за ней, зажмурив глаза, как делал это всегда, когда проходил через эти порталы. И не открывал их до того, пока не почувствовал природную прохладу.

— Спасибо тётушке Вирджинии за такое чудесное изобретение! Думаю, когда-нибудь эту идею люди возьмут на вооружение, — сказала пророческие слова Джулия.

Перед ними открылся вид на небольшую скалу, в которой были вырезаны каменные ворота гигантского размера, а по бокам от них — несколько крупных килевидных окон.

— Ты можешь пока зайти, я пойду, отведу Вергилия в эльфийскую конюшню неподалёку.

Люциус обернулся, и увидел, что немного поодаль раскинулся городок, от которого тоненькими струйками шёл дым из печей.

— Да, хорошо.

Джулия ушла, и юноша подошёл к огромным мраморным воротам, которые были в три раза выше обычных, которые он видел. Однако же, когда Люциус их толкнул, они оказались на удивление лёгкими и тонкими — никто бы не подумал, что мрамор может быть настолько неосязаемым. Всё это было тонкое искусство эльфийского народа огня, из-за которого гномы очень их недолюбливали. Когда ворота распахнулись, Люциус увидел короткий, но очень высокий тёмный коридор, стены которого были из необработанной горной породы. Как Люц понял, дом семьи Целестибус вытачивался прямо в скале, без особых пристроек.

Миновав коридор, парень очутился в зале. Напротив коридора стояла лестница с двумя разветвлениями. По двум сторонам из стрельчатых окон сочился закатный свет. В середине зала был огромный круглый стол, а вокруг него — большой чёрный диван и несколько таких же кресел. Вся эта громоздкая мебель помещалась на длинном ковре в виде прямоугольника, который вёл к мраморной лестнице. С правой стороны от входа, где окон было меньше, был выточен камин, так же, как и коридор, он был сделан прямо в скале и не слишком обработан, в отличие от пола и потолка, с которого свисала огромная люстра из множества камней и золотых прутьев.

Всё это величие дополняли картины. На лестничном пролёте, прямо напротив входа, висела огромная картина с изображением всего Бессмертного семейства. Ленноэль со своей женой Медуларум сидели в больших красных креслах, а подле них, на небольшом пуфике, пристроилась Джулия, сжимая руку матери. В ногах у них сидела вечно печальная Либертасса, а сзади, по бокам от супругов пристроились Вирджиния и Ви. Это была пёстрая и нестандартная семья, где каждый был не похож на другого. Даже Джулия лишь некоторыми чертами напоминала своего отца, но никакие уродливые черты её страшной матери ей не достались. Над камином висела другая картина, теперь уже меньше, с изображением лишь семьи Целестибус. Медуларум восседала на чёрном кресле, больше похожим на трон, сзади неё стоял муж, облачённый в алый плащ, а Джулия сидела на полу у ног матери с лёгкой цветущей улыбкой. На самом же камине стояло чудо техники, которое человечество смогло утратить. То были фотографии, о которых Люциус слышал, но никогда не видел. Здесь мелькали разные лица, но парень понял, что это изображения семьи Бессмертных и семьи Гарголов, которые ныне уже покинули этот мир. А также было несколько желтоватых снимков молоденькой Джулии, в смешной белой шапке и такого же цвета халате с красным крестом.

Пока Люциус всё это рассматривал, он не заметил, как Джулия уже вошла в дом и пристроилась позади него.

— Здесь я перед отправлением на фронт. Была санитаркой, — с гордостью сказала девушка, указывая когтистой рукой на пожелтевшие снимки.

Неожиданно люстра закачалась, и послышались истошные крики. Люциус опешил, подумал, что что-то случилось. Но, взглянув на покрасневшее лицо девушки, понял, в чём дело. Любой бы другой, оказавшийся на их месте, подумал, что Ленноэль жестоко избивает свою любимую жену. Однако это было совершенно не так, и Джулия знала, что эти крики издавала её мать в порывах наивысшего физического наслаждения.

Медуларум и Ленноэль любили друг друга безумно, и никакое бессмертие не могло этому помешать. И любовь их была разной: и нежной, и молчаливой, и порой жестокой. А жестокость их проявлялась как раз в тех моментах, которые так любил описывать порочное дитя своего времени — Маркиз де Сад. Медуларум читала его труды с особым рвением, не скрывая жуткой улыбки. И пусть для обычных смертных его книги иногда казались ужасными, для Бессмертного семейства это оказалось вполне занимательным чтивом, особенно для Ленноэля и Медуларум. Джулия не раз вспоминала с чувством испанского стыда те моменты, когда она с тётушкой Ви сидели в зале и распивали чай, как наверху слышались крики, шлепки и вопли на подобие «Cito! Cito! Finio!»^[4]. И сейчас был один из таких моментов.

Наконец, когда после продолжительного сочетания мужского и женского вздоха люстра перестала качаться, на лестнице появились супруги Целестибус. И всё было бы ничего, если бы только на них было что-то ещё, помимо коротких полотенец!

— Mater! Pater!^[5] — только и успела крикнуть Джулия, потому что Медуларум и Ленноэль уже быстрым шагом спустились к ним.

— Ох, дорогая Джулия! — начала госпожа Целестибус на человеческом языке, — Неужели ты привела к нам Люциуса! Мальчик мой, как ты вырос!

Мать Джулии, Медуларум Целестибус, была безумно страшной женщиной. Её короткие золотистые волосы, тонкие-тонкие, срезанные под углом, болтались на маленькой треугольной голове с острым подбородком. На большом выпирающем лбе бегали тоненькие ниточки чёрных бровей, под которыми горели золотистые глаза зверя, с узким щелевидным зрачком. Выпирающие скулы, обтянутые тонкой кожей, и впалые щёки сочетались с узким, будто бы обрезанным носом. Казалось, что её череп просто обтянули белой полупрозрачной тканью. Тонкая шея возвышалась над широкими костлявыми плечами, которые Медуларум всегда немного сутулила. Худые длинные руки были непропорциональными с такими же ногами, которые уступали в длине верхним конечностям. Огромные несимметричные груди висели над квадратным телом с выступающими рёбрами и костями таза. Когда Медуларум повернулась спиной, то можно было посчитать каждый её позвонок, выпирающий на белой широкой спине. Но самые страшные черты — это были длинные чёрные когти, похожие на тонкие прямые лезвия какого-то ножа, и широкая, пересекающая всё лицо, улыбка. Под тонкими сиреневыми губами покоился ряд острых серых зубов треугольной формы. В старых легендах улыбку Медуларум сравнивались с акульим оскалом, и были абсолютно правы.

Ещё одна деталь, бросившаяся в глаза Люциусу, была шрамом под левой грудью самой страшной женщины на свете. Это была серая полоса, похожая больше на ожог. Но Люциус не решался спросить, что же это за подарок Судьбы на бессмертном теле.

— Матушка! Прикройтесь! Мне стыдно за вас с отцом! — говорила Джулия, показывая рукой на тонкие полотенца, перевязанные на талиях своих родителей.

— Ох, простите нас, дорогие мои! — с доброжелательной, но жуткой улыбкой говорила Медуларум, и её хриплый низкий голос эхом прокатывался под высоким потолком, — Мы сейчас вернёмся!

Рядом с уродливой женой стоял молчаливый Ленноэль Целестибус, красота которого восхвалялась во многих легендах. Но, на самом деле, абсолютным красавцем его трудно было назвать. И всё же, было ясно, в кого Джулия пошла своим очарованием. Густые тёмные волосы с фиолетовым переливом обрамляли правильный овал лица. Широкий лоб скрывался под чёлкой. Тёмные густые брови нависали над узкими глазами цвета золота. Хоть скулы у него выпирали и щёки впадали так же, как и у жены, ему эти черты придавали особое очарование, делая его лицо красивым. Жена его считалась высокой женщиной, ибо рост её превышал шесть футов, однако Ленноэль был на целую голову выше своей супруги. Широкие плечи прекрасно гармонировали с его атлетичным мускулистым телом, сильными руками и ногами. Ладони его были огромны, а длинные пальцы завершали крючковатые серые ногти.

Через двадцать минут, после того, как супруги удалились, они вновь явились перед дочерью и её гостем, но уже в парадном виде. Мокрые волосы Медуларум были зачёсаны назад, а её непропорциональное тело скрывалось под чёрным платьем с глубоким вырезом, открывающим её плечи и грудь. Ленноэль же завязал свои влажные пряди в высокий хвост, а сам оделся с тёмно-бордовый костюм, состоящий из плотной жилетки и шароваров. Весь его наряд был отделан чёрными лентами и бисером.

— Вирджиния нам уже давно сказала, что Люциус явился в Атлантиду, но его местоположение так трудно было узнать! — говорила Медуларум, размахивая мундштуком с самокруткой.

— Но мы очень рады, что ты смог попасть к нам, Люциус, — сказал Ленноэль своим глубоким низким голосом, и его узкие губы растянулись в лёгкой улыбке.

Джулия достала трубку, Ленноэль вытащил что-то наподобие трубки дочери, только железную и более угловатую, а Люциус свернул самокрутку, и весь зал заполнился табачным и опиумным дымом.

— Я тоже очень рад увидеть вас, господин Ленноэль и госпожа Медуларум.

— Ой, не нужно никакой фамильярности! Ты же нам как родной! Я тебя выкормила, мелкого такого вампирёныша! — с улыбкой говорила мать Джулии.

И женщина, олицетворявшая огонь, пустилась в воспоминания, рассказывая о том, как они с сестрой Ви нянчили маленьких Люца и Вальдемара.

— Ох, вот что очень неудобно с вами, вампирами, так это то, что младенцев приходится выхаживать на протяжении ста или же ста двадцати лет!

— Матушка, ну что же ты смущаешь нашего гостя! Не думаю, что Люциусу приятно слышать такое, — закатила глаза Джулия.

Люциусу и правда было местами некомфортно, но вся эта ситуация ужасно забавляла его.

— Что-то я не помню в деяниях милосердия такого пункта, как выходить осиротевших детей, — с язвительно улыбкой заметил Люц.

Ленноэль с Джулией в удивлении вскинули брови, а Медуларум разразилась таким хохотом, что картины на стенах заплясали.

— Неужели видел картину в спальне нашей дочери? — с лукавой улыбкой сказала женщина, и лицо её мужа залилось багровой краской.

— Да, видел, — спокойно сказал Люциус, не теряя самообладания, — Но, господин Ленноэль, можете быть спокойны, ваша дочь как женщина меня не интересует.

Теперь уже Джулия вместе с матерью начала хохотать так, будто это была самая лучшая шутка на всей земле.

Какое-то время юноша рассказывал супругам Целестибус о своей жизни отдельно от брата, как скитался по самым неблагополучным людским кварталам и нахватался там много всякого, а в конечном итоге оказался на Атлантиде.

— Сейчас Люциус проживает у меня, — сказала Джулия.

— И правильно делает, — ответила Медуларум, делая глубокую затяжку, — Нечего представителю семьи Вольф жить как бродяге.

— Я бы не назвал это бродяжничеством. Скорее, я всего лишь странник.

И когда Люциус это произнёс, в его голове всплыло одно из деяний милосердия: «дать приют страннику». Но эти мысли у него быстро улетучились, так как разговор продолжался.

— И чем же вы планируете дальше заниматься? — спросил Ленноэль, переводя свой суровый взгляд на Люциуса.

— Жизнь покажет, я пока никуда не тороплюсь.

— Думаю, я знаю, чем занять Люциуса! — с сияющей улыбкой сказала Джулия, и отец её помрачнел сильнее грозовой тучи, из-за чего её мать улыбнулась во все акульи зубы.

— Что ж, Джулия, мы в тебе не сомневаемся! Такого мужчину, как Люциус, нельзя оставлять без дела. Он парень умный и красивый, может много хорошего для острова сделать, — сказала Медуларум.

— Благодарю вас за такие слова, Медуларум, но пока что я хочу немного посуществовать без пользы для общества. Пусть её приносит мой брат.

— Ключевое слово в твоём ответе — «существовать»! — тыча в Люциуса мундштуком, сказала жена Ленноэля, — Значит, ты не считаешь, что сейчас ты живёшь полной жизнью!

— Да, жизнью это назвать трудно. Существование — идеальное слово.

— И тебя такое устраивает?

— Не совсем. Но я просто устал приносить пользу тем, кто этого не ценит. Люди не достойны того, чтобы мы горбатились за их счастье, потому что человек по природе своей мелочный и двуличный ублюдок.

— Ну, дорогой мой, мы когда-то тоже были людьми!

— Однако сейчас вы бессмертные и всемогущие существа, наделённые силой. Это многое меняет.

— Не стоит всех людей чесать под одну гребёнку, так как есть и неблагодарные эльфы, и высокомерные феи… А есть добрые и искренние люди, которые ценят чужой труд.

— Я тоже так когда-то считал. Но когда Союз загнал нашу семью под землю и заставил моего брата и его жену работать в поте лица, чтобы соорудить этот дурацкий город под землёй, я был взбешён. Они рассказывали нам сказки, что это даст возможность людям без волшебных способностей работать и приносить пользу обществу. И что в итоге? Грязные кварталы… бандиты, убийцы, воры, насильники и проститутки населили этот город! Потому что людям без магических сил не дали возможности найти нормальную работу! А мы своими руками сколотили им самый настоящий гроб!

— Ты думаешь, что если бы вы не помогли построить этот город, то таких кварталов с обычными людьми не существовало бы?

— Существовали бы, я же не идиот. Просто мне становится мерзко, что Союз решил расчистить свой дворик, убрав всех нежелательных личностей под землю. И они сделали это нашими руками! А ведь и без магических способностей люди способны на хорошие дела!

— Тут я с тобой соглашусь, — вмешалась в разговор Джулия, — Мне тоже не очень понятна политика этого подземного города. Ведь люди не могут без солнца, нехватка его приводит ко многим болезням.

— Напоминает какой-то геноцид, — сказал Ленноэль.

— Да, согнать всех обычных людей в один загон и закрыть их там, не давая возможности выйти в магическое общество — это прокол Союза. Такую политику я тоже не одобряю. Однако пытался ли ты помешать этому? — спросила Медуларум у Люциуса.

Немного помолчав, Люциус пробасил:

— Пытался. Да что толку? Брат не хотел меня слушать, а Лилит было не до этого. Одному спорить против целой толпы — занятие глупое, ибо все посчитают тебя сумасшедшим.

По его лицу было видно, что юноше трудно продолжать говорить на эту тему, поэтому Джулия дала родителям взглядом понять, что лучше на этом остановиться.

— Ладно, тут уже ничего не попишешь… Пронеси нам вина, родная, — сказала Медуларум, вытаскивая окурок из мундштука, — Или же вы, Люциус, предпочитаете что-нибудь покрепче?

— Я предпочитаю чай. Желательно чёрный.

— Хорошо, тогда, родная, принеси нам чаю.

По щелчку пальцев на столе оказался небольшой пузатый чайник, из носика которого вылетали колечки дыма, и четыре чашки из белого фарфора с чёрно-красными цветами по бокам. Четыре блюдечка стояли друг на друге, а поверх них были сложены железные тонкие ложки. Крошечная сахарница с закрытой крышкой скромно пристроилась у чайника.

Беседа шла легко и непринуждённо. Медуларум смеялась, показывая всем свои треугольные зубы, Джулия заливалась звонким смехом, а Ленноэль сдержанно улыбался. Лишь Люциус блуждал где-то во мраке своих воспоминаний, ибо разговор о подземном городе на Острове Ноя — Докстоуне — побудил его вновь вспомнить историю неудавшегося спасения заблудшей души.

Люциус относительно недолго прожил в Докстоуне вместе со своим братом и его женой. И всё это время он пытался бороться против того, что стало с подземным городом в итоге — Люц старался предотвратить распространение наркомании, проституции, грабежей и прочих ужасных моментов. Союз же просто закрыл на это глаза, решив, что лучше пусть в Докстоуне творятся эти дела в большом избытке, чтобы это особо не бросалось в глаза в других городах. Все попытки Люциуса были тщетны, так как никто ему не помогал. Но однажды его холодное сердце тронул огонёк нежности, ибо он повстречал маленькую девочку, отец которой был никому не известен, а мать занималась проституцией и обменом наркотических веществ на обычные повседневные товары. Несмотря на всё разнообразие деятельности матери, девочка ходила в обносках, слонялась по улицам без дела и старалась выжить в этом жестоком мире. Тогда Люциус забрал её к себе, чтобы попытаться спасти её от ужасной участи. Однако его семья не одобрила такого подхода, но и останавливать младшего члена не стала, мол, взял ответственность — тебе и заниматься. И Люциус стал заниматься. Учил девочку, кормил и одевал. Но это мало спасло уже пропитанную этим общественным ядом душу… Когда девочке исполнилось семнадцать лет, она вышла в свет, старалась прижиться на Острове Ноя, однако постоянные неудачи и гены сыграли свою роль — она вернулась в подземный мир Докстоуна. Девушка занялась проституцией, как и её мать, и смирилась со своей участью, перестала бороться. Увидев её, Люциус был в ужасе и вновь попытался спасти девушку. Но она не желала выкарабкиваться из этой ямы — её всё устраивало. Тогда Люциус принял её выбор, но не оставил её и продолжал приходить каждый день. Однако вскоре девушка призналась ему, что её к нему тянет, что она, кажется, любит его. Но юноша понимал, что никакая это не любовь — это лишь сильное физическое влечение, которое люди часто путают с любовью. И Люциус дал ей то, что она просила. А затем ещё и ещё… Однако этот поступок поставил точку в их истории, ибо Люциус ушёл, поняв, что всё, что она хотела от него, девушка уже получила, и что спасти её уже невозможно.

Вампир не винил её. Он понимал, что она, по сути, мало в чём виновата. Да, девушка сдалась, не стала бороться, но человеческая натура сама по себе слаба. И Люциус решил, что всё сыграло окружение, атмосфера, общество, в котором девушка жила до встречи с ним. Но, даже когда он взял её под свой крыло, девочка всё равно продолжала видеть пороки Докстоуна, так как Люциусу в мире людей не было места.

Он ненавидел себя из-за этой истории, но никогда не погружался в свой гнев, и тихо продолжал нести этот шрам на сердце. А когда девушка умерла от чахотки в своей коморке, он похоронил её на кладбище Докстоуна в скромной могиле, которую венчала лишь каменная чёрная плита с надписью «Луизель».

И вот, во время чаепития в кругу семьи Целестибус, Люциус не заметил, как все три члена Бессмертного семейства уставились на него. Джулия уловила тонкий ветерок, струящийся из-за спины Люциуса, однако он её мало волновал, ибо она смотрела на его мрачное лицо, подчёркнутое глубокими синяками под глазами и опустившимися уголками губ. Ленноэль уловил чьё-то присутствие, но не стал вглядываться и вдаваться в подробности, так как понимал, что душ умерших везде полно, и что они вольны ходить, где им захочется. Только Медуларум чётко увидела тоненький белый силуэт за спиной Люциуса. Девушка с тонкими руками и впалыми щеками с нежностью смотрела на охраняемого ею вампира, а когда поняла, что за ней наблюдают, поспешила спрятать лицо за золотистыми волосами.

Однако не только дух Луизель стоял за спиной юноши. Рядом с ней стояла молодая женщина с треугольным лицом и слегка прищуренными глазами. Её чёрные волосы спадали ей на плечи и за спину, белая сорочка струилась по её тонкому прозрачному телу. И, увидев её, Медуларум улыбнулась, бросив многозначительный взгляд на мужа. Ленноэль пригляделся и всё понял, не задавая никаких вопросов жене.

Посидев ещё немного, Люциус вместе с Джулией ушли, обещая в скором времени вновь навестить супругов Целестибус. Осыпав их бесконечными поцелуями, Медуларум заверила их, что сама наведается к ним в скором времени. Ленноэль, обняв дочь и пожав руку Люциусу, подтвердил слова любимой. И двое ушли. А Медуларум, подходя к переполненной хрустальной пепельнице на краю стола, сказала:

— Он так похож на мать.

— Не то слово. Практически одно лицо.

— И эта девушка…

— Возможно, ещё одна причина, почему он ненавидит Докстоун, — сказал Ленноэль, облокачиваясь на камин.

Свечи в люстре уже догорали, и тогда вспыхнул огонь около Ленноэля, а источник этого огня решила в этот момент процитировать Горация:

— Ut jam nunc dicat jam nunc debentia dici…^[6]

— Pleraque differat et praesens in tempus omittat,^[7] — завершил фразу Ленноэль, закуривая вновь.

Примечания

4

Быстро! Быстро! Я кончаю! (лат.)

5

Мать! Отец! (лат.)

6

Надо сегодня сказать лишь то, что уместно сегодня… (лат.)

7

Прочее всё отложить и сказать в подходящее время (лат.).