Либертанго

Михаил Немо, 2021

Сколько жизней дано человеку? Судьба Максима Островского не предвещала крутых поворотов: университет, карьера, семья, кредиты… И даже эмиграция не вдохнула в его жизнь новизну. Но однажды неодолимый зов побуждает героя отправиться в Путь. Роман основан на реальных событиях. Путешествие сквозь Европу на попутках, служба в иностранной армии, жизнь в маргинальных общинах, война с хулиганами из парижских предместий, поход через океан на парусном катамаране… Герой – альтер эго автора – идет навстречу страху и учится выживать в любых обстоятельствах. Раз за разом он создает свой мир с нуля: робинзонада в лесу с женой и двумя детьми, жизнь в озерном монастыре на плоту, тюрьма на тропическом острове… Но когда борьба за выживание теряет наконец остроту, на первый план выходит по-настоящему важное: избежать смерти духовной. Обретет ли человек новую жизнь? Насколько парадоксальным окажется результат? Содержит нецензурную брань.

Час 6. Бедный ёж

Опять на поверхности!

Отплевываюсь. Дышу.

В животе тяжесть: литры соленой воды. Кругом чернота и ничего, кроме воды. Вращаюсь на месте, подскакивая и опускаясь на волнах.

Лайнер — уродливая груда огней — идет прямо на меня! Не хватало еще…

Дурацкие мысли! Наоборот — может, это единственный мой шанс, хе-хе.

Мысли и впрямь дурацкие, особенно вот это «хе-хе».

Вроде, мимо идет… Может, хотя бы волной накроет?

Нет, и волна сюда не дошла.

Луна — в правый глаз. Позади берег — тонюсенькая полоска огней.

Усталость страшная. Назад дороги нет.

Что же делать?!

__________

Макс продолжал охранять водохранилище и искать работу. Кислоту он с тех пор не ел: не было случая. Но раз видел сон — страшный, — в котором боялся, что умрет, так и не испытав этого вновь.

Тот трип приоткрыл некую возможность, своего рода дверь. И из этой двери теперь нещадно сквозило. За дверью проглядывала невидимая ранее сторона жизни, а может, и вовсе не-жизнь, иное измерение. Там нет места скуке, мир напрочь лишен рутины и являет собой неповторимое действо. В нём ты и наблюдатель и, одновременно, соучастник всего, «заведующий всем». Это и было истинным путешествием (слово «трип», собственно, и означает «путешествие»).

Макс помнил свой давний разговор в кибуце с южноафриканским путешественником Шоном. Тот говорил малопонятные тогда вещи: «Можно лежать на койке и в то же время путешествовать. А можно преодолевать расстояния, перелетать с континента на континент, подвергаться опасностям — и жизнь всё равно останется постылой рутиной. Путешествие — особое состояние души, но как его достигнуть — великая тайна».

Макс отдавал себе отчет, что граница миров на замке, и, съев пропитанную кислотой картонку, он незаконно эту границу пересек. И долго бегать туда-сюда нельзя: рано или поздно придется либо остаться там, либо навсегда эти вылазки прекратить.

С Андреем — одним из жильцов квартиры — они повадились зависать на кухне, за чаем и сигаретами.

Андрей был не самым веселым парнем. Скорее, даже депрессивным. Именно это, возможно, Максу и импонировало по контрасту с другими — чересчур экзальтированными — персонажами. Андрей находился в перманентном поиске — занятия, женщины, счастья.

Закончив факультет философии, он теперь активно искал, чему себя посвятить. Пройдя курсы барменов, но не найдя работы за стойкой (ибо для бармена харизма куда важнее умения смешивать коктейли), он купил электрогитару и усилитель, и теперь денно и нощно терзал инструмент, разучивая риффы и соло-партии.

К женскому полу у Андрея был своеобразный подход: ничтоже сумняшеся он сходу подваливал к любой девушке, интеллигентно, но и недвусмысленно обнаруживал перед ней свой интерес, и… получал от ворот поворот. Вечные его неудачи были для Макса загадкой: Рыба, к примеру, считала Андрея «интересным молодым человеком» (с подвешенным языком, высокий и худощавый, он носил аккуратную эспаньолку, забранные в хвост волосы и очки), но и она в свое время категорически отвергла его ухаживания. Ровесник Макса, в свои двадцать пять Андрей оставался девственником.

Макс в чём-то даже завидовал легкости, с какой Андрей подкатывал к девушкам, ибо (пускай и при нулевом результате) тому не в чем было себя упрекнуть. По крайней мере, Андрей делал в этом направлении всё, что мог. Макс же не делал ничего, и неустанно себя за это корил.

Он в принципе не мог выказать свой интерес понравившейся девушке, ведь любое, пусть даже самое красивое ухаживание всё равно в конечном итоге подразумевает, что ты намерен засунуть в нее свой… Нет, это невозможно! Допустим, вы познакомились — и вот, пускай даже в завуалированной форме, вроде бы невинно приглашая ее, скажем, в кино, тем самым предлагать ей… Какое скотство! А если уже завязались отношения, деловые или дружеские — тем более проблематично перейти от одного вида отношений к другому. Вот вы ведете с ней куртуазные беседы, говорите, скажем, о литературе, обсуждаете взаимное проникновение различных школ: Набоков, там, или Джойс, и вдруг — бац! — «позвольте, мадемуазель, присунуть вам на пол-Фёдора». Каков диссонанс! Ро́ясь в хитросплетениях мыслей и ощущений, Макс обнаруживал именно такую подоплеку личной пассивности. При очевидной несуразности подобного взгляда на столь естественный аспект бытия, поделать с этим он ничего не мог.

Между тем (впрочем, нечасто), словив определенную фазу алкогольного опьянения, Макс принимался вести себя а-ля поручик Ржевский, и, как результат, оказывался иногда в постели с девушкой. Завязавшиеся таким образом отношения быстро сходили на нет, продолжаясь от одной ночи до одного месяца, не долее.

В кухонных беседах особенно часто всплывала тема страдания, ибо Андрей, несомненно, страдал.

— Где у страдания предел? До каких глубин оно может дойти, и что случится с ним после? Превратится в нечто другое? В свою противоположность? — В словах Андрея звучала надежда. — Иногда кажется, уже дно, дальше некуда. Но страдание продолжается…

Максу это было знакомо, хотя его страдание едва ли когда достигало подобных глубин. Хотелось как-то помочь.

— Почему бы тебе, скажем, не свалить за границу? Сменить обстановку, посмотреть другую жизнь? — предлагал Макс тривиальный, но веками испытанный, исконно русский рецепт излечения от хандры.

— Может быть… — вяло воодушевлялся Андрей. — Действительно: поехать в Париж, выбросить в Сену деньги и документы…

— Зачем же выбрасывать? — не понимал Макс.

— А зачем иначе ехать?..

***

Вернувшись с работы, Макс зашел на кухню. Андрей встретил его кисловатой улыбкой.

— Тебя можно поздравить! Звонили из Минздрава, просили передать: тебя берут.

Макс не поверил ушам. Неужели свершилось?! То, чего он так долго жаждал: почти год — да какое там! — пять последних лет — да нет же! — всю свою жизнь — вот оно, наконец — у него в руках! Вдруг не хватило воздуха, он сделал глубокий вдох, и внезапно ощутил удар в спину: словно под лопатку, прямо позади сердца вонзили нож.

— Ты не рад? — с надеждой спросил Андрей.

— Рад, — прокряхтел Макс, силясь расправить плечи и вдохнуть полной грудью. — Похоже, нерв защемило… Ты уверен, что меня взяли?

— Просили перезвонить. Вот номер.

Макс ринулся к телефону. Действительно, со следующей недели начинает работать: Минздрав, головной офис, Бюджетный отдел, в воскресенье в девять утра. Чудеса!

Последние месяцы он искал работу уже по инерции. Довольно быстро он понял, что основная причина отказов — его отношения с армией. Почти на каждом собеседовании поднимался вопрос: что делал в армии, почему не дослужил? Про попытку суицида (даже симулированную) рассказывать нельзя было ни в коем случае. Поэтому наготове имелась легенда, как он демобилизовался из-за обострившийся болезни. Но факт оставался: его комиссовали, и это было не скрыть.

Но в некоторых случаях — исключительно в госучреждениях — про армию не спрашивали. Там, по-видимому, поднимать этот вопрос запрещалось: права человека охраняются государством.

В Минздрав, наряду с десятками других фирм, контор и учреждений, он ходил на собеседование, но ничего от них (как и от остальных) больше не ожидал. И вот, когда он уже смирился и опустил руки — такой сюрприз!

Вот только что это за «нож» в спине? Или в сердце? Ничего — рассосется. Теперь вообще всё наладится!

В воскресенье в министерство пришло сразу трое новичков: Макс и еще два новоиспеченных экономиста — отдел расширял штаты. На троих выделили комнату: у каждого стол, компьютер, отдельная телефонная линия.

Пришел техник, разъяснил, что к чему. Есть интернет — пользуйтесь. «Интернет» — знакомое слово. Любопытно… Кликнул мышкой значок — вверху экрана появилась цветная горизонтальная полоса и медленно начала расширяться вниз. Так и рабочий день кончится, прежде чем загрузится вся картинка. Есть еще тексты: грузятся, вроде, побыстрее, но тоже мучительно долго.

Начальница Бюджетного отдела — крупная женщина лет пятидесяти. Одета в черное. Массивные серьги, огромные перстни — очень влиятельная фигура. Всё министерство и практически все медицинские учреждения Израиля пляшут под ее дудку.

— Будет свободная минута, — пообещала начальница, — объясню вам, что делать. Пока привыкайте, осматривайтесь, вникайте.

Прошел день, другой, неделя. Начальница заглядывала в комнату, видела, что все заняты: Макс, например, нашел в интернете (полезная оказалась штука) книги на русском языке. Правда, в транслитерации, за отсутствием кириллицы. Двое других работников разглядывали картинки. В ответ на вопрошающие взгляды новых сотрудников начальница, извиняясь, обещала ввести их в курс дела, как только выкроит время.

Через две недели Ариэль, носящий кипу́ и работающий в соседней комнате, поделился:

— У нас здесь Бюджетный отдел. А где государственный бюджет, там — политика. Все мы — весь штат экономистов — бутафория. Вопросы по бюджету решаются наверху, в результате силовых игр. Она, — Ариэль повел головой в сторону кабинета начальницы, — прекрасно справляется сама, но количество подчиненных добавляет ей вес. В итоге каждый год она выбивает для отдела всё больший бюджет, каждые несколько лет расширяет штат сотрудников, и вот — мы здесь. Разве плохо?

Ариэль окинул ошарашенных новичков взглядом и добил:

— Она никогда не «выкроит» для вас время — придется самим найти занятие. Когда я — три года назад — сюда пришел, было то же самое. Через месяц я предложил взяться за реорганизацию баз данных по лицензируемым субъектам. Теперь уже еле справляюсь — обещали помощника…

Боль с левой стороны туловища не проходила. Она смягчилась, утратила остроту, и теперь было ясно, что это не «нож» в спине, а что-то внутри, в груди — в области сердца. Макс чувствовал боль при каждом движении: шаги отдавались ёканьем, любой более-менее резкий поворот тела напоминал: что-то не так.

Через несколько месяцев он решился пойти к врачу. Сделав обследование, потом еще одно, и еще, тот диагностировал некое хроническое заболевание с труднопроизносимым названием. Сказал, что ничего, в общем, страшного, только теперь до конца жизни («не волнуйся: будешь делать, что скажу — доживешь до ста двадцати») пациенту надлежит принимать таблетки. Три раза в день. Отныне он будет регулярно обследоваться, ибо болезнь может прогрессировать. Сказал, что с таким диагнозом можно получить освобождение от армии и не призываться на ежегодные сборы. Выписав таблетки, врач посоветовал не курить.

Макс и без того не имел привычки к табаку (курил эпизодически — за компанию или в особых случаях) и уже освободился от армии. Обрисованные врачом перспективы его не устраивали. Вообще не устраивали. Совсем. В их свете посул «дожить до ста двадцати», хотя и являлся лишь формальным пожеланием долголетия, звучал издевательски.

Не видя пока альтернативы, Макс в течение месяца честно принимал таблетки, три раза в день — и не ощутил результатов. Через месяц врач выписал ему другие таблетки, сказав, что эти новые препараты — очень сильные и точно подействуют. Вот только, поскольку они — эти лекарства — в качестве побочного эффекта ослабляют кости, так что те — кости, — вероятно, начнут крошиться, то он — доктор — дополнительно выпишет Максу специальные таблетки для укрепления костей…

— Не волнуйся, мы тебе поможем, — сказал врач, вручая рецепты.

Макс поблагодарил и, выйдя на улицу, опустил бумажки в ближайшую урну. Было ясно, что он на ложном пути.

Работать на государство оказалось выгодно: к зарплате прилагался социальный пакет. Краеугольным камнем пакета являлась оплата расходов на автомобиль — для тех, у кого он есть. В частности, возвращались автомобильные страховки, налоги, техосмотр и ежемесячно выплачивалась сумма «на бензин».

С государственным контрактом Макс стал желанным клиентом в банке. Скрупулезно рассчитав все свои грядущие доходы-расходы, он взял на четыре года кредит и купил новый, серебристого цвета Hyundai Accent. Хватило, впрочем, только на базовую комплектацию: без магнитолы, электрических замков и стеклоподъемников.

Из-за бюрократических проволочек министерство хоть и не отказывалось, но и не спешило выплачивать «автомобильные» деньги, и через пару месяцев Макс обнаружил, что ему банально не на что покупать еду. Впервые в жизни пришлось занять деньги: Андрей, с некоторых пор по примеру Макса работающий в охране, одолжил без разговоров.

Долг конкретному человеку нервировал сильнее, чем долг за машину банку. И всё же, представляя себя со стороны, Макс не мог не испытывать самодовольства: новоиспеченный яппи с блестящими перспективами, работник министерства (как звучит!), стильно одетый и гладко выбритый, за рулем новехонького серебристого автомобиля… А кем он был еще вчера? Нищим эмигрантом! Правда, теперь он кругом должен. Но это ведь временно?..

К такому комплекту полагалась, конечно, подобающая девушка. Но на личном фронте, в особенности после покупки машины, парадоксальным образом стало и вовсе глухо. Покопавшись в себе, Макс обнаружил, что стесняется своей успешности и, в частности, машины — символа этой пресловутой успешности. Приманивать женщину «успехом» представлялось, по сути, столь же неприличным, как, скажем, демонстрировать причиндалы в расчете ее прельстить. В этой парадоксальной ситуации он чувствовал себя дураком, как никогда.

И сердце продолжало твердить: что-то не так.

***

К Максу зашел Дан (урожденный Дмитрий Кац).

— Вчера трахался, — сходу похвастал он.

— С кем? — позавидовал Макс.

— Ты ее знаешь. Наташа. Еще на подготовительном со мной училась. Такая… ну… — Дан принялся водить округ себя руками, пытаясь изобразить Наташины формы. — Годами по одним коридорам в универе ходили: сталкивались, здоровались. А тут — раз! Погуляли, в кафехе посидели, ну и…

— Не помню никакой Наташи, — сказал Макс. — Вообще ваших не особо знаю.

Когда Дан учился на подготовительном отделении, Макс был уже на втором курсе. Они подружились, работая в патруле. Теперь Дан учился на последнем курсе истфака.

— И правильно, что не помнишь. — Дан несколько поник. — Жутковатая эта Наташа — позориться только с ней. Да и мозги компостирует. Целый договор со мной заключила… на словах, конечно! — поспешил он добавить, увидев, как Макс поднял брови. — И это я ей должен, и то… Должен, должен! Боится, что брошу. И делает всё, чтобы так и случилось.

— Ничего нового, — резюмировал Макс. — Может, у нее хоть подружка есть? С паршивой овцы…

— Кстати! — оживился Дан. — Есть. Ты ее видел: Лана.

— Не знаю никакой Ланы. Говорю же: я с вашими почти не знаком. Только с теми, кто в патруле…

— Да точно — видел! Помнишь, тогда — года три тому, в подвале десятого корпуса?..

— В подвале десятого корпуса с семи ноль-ноль — вечеринка для подготовительного отделения по случаю Хануки. — Дежурный офицер безопасности проводил инструктаж для смены, заступающей с шести вечера. — Островски и Кац патрулируют верхний блок. Повышенное внимание к десятому корпусу: много русских, возможен алкоголь… сами понимаете. Шмулевич и Перес — нижний блок, всё как обычно. Каждый час — проверка связи. Всем удачи.

— Идем ко мне, — сказал Дан, выходя с Максом из помещения. — Попьем чайку, а после на праздничек — будем веселиться за денежки. — Дан потер руки: сегодняшняя смена сулила только приятное.

— Действительно, надо отдохнуть — а то в ночь работал… — сказал Макс.

— Ага, ага… И Карина, должно быть, тоже притомилась, с тобой работаючи. — Дан и не пытался скрывать зависть. — Шоб мне всегда так работать! Вот Марина твоя ка-ак узнает…

Почаевничав в комнате у Дана, ближе к восьми они спустились в подвал десятого корпуса. Это было то самое — судьбоносное — бомбоубежище, в котором двумя годами ранее Макс познакомился с Мариной.

Подвал было не узнать: во всю стену красовался плакат с ханукальным слоганом: «нэс гадо́ль ая́ по» — «Чудо великое было здесь». Играла традиционная еврейская музыка. У стены — импровизированная барная стойка с газировкой, чаем и суфганьёт (ханукальными пончиками). С потолка свисала мишура, в углу — накрытый скатертью столик с кувшином оливкового масла и четырехгранным волчком с древнееврейскими буквами на гранях. В центре столика стояла ханукия — ритуальный подсвечник на девять свечей. Было видно, что репатриантов с подготовительного отделения всеми силами приобщают к еврейской традиции.

Дан сделал движение рукой на уровне пояса:

— Сегодня праздник Ханука — свою «свечу» достану-ка!

Макс с фонарем в руке и Дан с рацией на отлете встали в проеме: охране не пристало мешаться с публикой. Да и обзор отсюда был подходящий. Два десятка студентов роились, наливали чай, расхватывали пончики, собирались стайками.

— Видал? — Дан пихнул Макса в бок и указал антенной «Моторолы» в направлении центра комнаты. — Наш золотой фонд!

И Макс увидел: посреди этого бедлама, строго по центру сидела она.

Она сидела очень прямо на единственном в помещении высоком барном стуле. В подвале царила суета, но вокруг нее будто образовался вакуум — островок покоя и тишины. Она сидела как на пьедестале, от длинных светлых волос, от всего ее облика словно бы исходило теплое сияние. Забывшись, Макс разглядывал ее в упор. Она была обращена к нему лицом, но глядела куда-то сквозь него…

Теперь — три года спустя — эта фотографически запечатлевшаяся картинка всплыла у Макса в сознании так отчетливо, как если бы всё происходило прямо сейчас, породив ощущение чего-то близкого и родного.

От мгновенного озноба его передернуло. Мимолетное ощущение тут же обросло коростой мыслей, спасительно прикрылось цинизмом. Красавелла… Стул еще дурацкий нашла, прямо в центре поставила и уселась: любуйтесь! Я тоже хорош, всю местную заразу перенял: блондинку увидел — слюна потекла. Но как она сидела! И что же — вот прямо так, возьму и позвоню? «Здрассьте, не сходить ли нам в ресторан (в смысле: невтерпеж пристроить конец)…» Собственно, почему нет: пора завязывать с этими заморочками. Но неужели она одна? Наверняка у нее кто-то есть…

— Помню, — сказал Макс. — Но неужели она одна? Наверняка у нее кто-то есть.

— А вот! Наташа мне уши прожужжала — расписывала, словно замуж выдает. Страшно о ней печется: «Ланочка… лучшая подруга… тыры-пыры…». И живут в одной комнате — с тех пор еще. Год, говорит, уже без парня пропадает. Врет, наверное — не может такого быть. Но факт: открыта предложениям.

— Попросишь для меня телефон?..

***

Обложившись репродукциями и конспектами, Лана готовилась к экзамену по искусству средних веков. Сосредоточиться было трудно. Как правило, на пятницу-субботу она уезжала к родителям в Назарет, но на сей раз осталась в общежитии. (В нынешние времена Назарет населен в основном арабами, и родители Ланы, репатриировавшиеся в 1992-м году из Киргизии с дочкой, поселились в еврейской части города, называемой Нацерет-Илит, он же Вышний Назарет — город-район, построенный в новейшие времена на соседнем с Назаретом холме.)

Лана готовилась к экзамену и ждала звонка. Соседка Наташа уехала накануне к родителям, успев повидать своего нового друга Дана, и передать от Ланы «добро́». Ох уж эта Наташа — как пристанет! Давай, мол, действуй — все девчата с па́рнями, только ты одна! В общем, уговорила.

Макса этого Лана ни разу не видела, но знает о нём много (может быть — слишком много). Однажды даже слышала его голос, в тот очень долгий и странный день, три года назад…

В тот день, вернувшись с работы (раз в неделю она убиралась в частном доме), Лана застала в комнате любимую подругу Карину и соседку Наташу. Расположившись на кровати, девчонки играли в «дурака», на интерес.

Последние месяцы Лана наблюдала это изо дня в день: сидя на Наташиной половине, подруги часами резались в карты, параллельно обсуждая насущное и наболевшее (известно, что женщины запросто делают несколько важных вещей одновременно).

Играть Лана не любила, что, впрочем, не мешало, устроившись на своей кровати, с удовольствием участвовать в разговорах: столько ведь есть всего рассказать! В этот раз Карина была необычайно возбуждена и оттого рассеяна — Наташа то и дело ругалась.

— Ты будешь сегодня ходить?! — Наташа потрясала веером карт. — Ланка, ты видела эту дуру влюбленную? Об игре забыла, о хахале своем только и думает!

— О, Лануха, приветик! — оглянулась на подругу Карина. — Говорила я вам: надо идти работать в патруль! Говорила — или не говорила?

— Говорила, говорила — ты вообще много чего говорила… Ходи давай! — рявкнула Наташа. — Так! Ладно. А мы тогда — королем!

— Говорила: все нормальные мужики — там. А вы не верили. А он такой…

— Какой — «такой»? Все они одинаковы. Вот увидишь еще — им только одного и надо… Бито!

— Неправда, Макс не такой. Мы с ним сто раз одни оставались: и в комнате у меня, и вообще. Он никогда ничего такого…

— Ничего себе: «ничего такого»! Ланка, ты слышала? Это теперь называется «ничего такого». Ну ты, Каркуша, даешь! Вот именно — даешь! — Наташа захохотала.

— Нет, это раньше — ничего такого, — мечтательно произнесла «Каркуша». — А теперь — кое-что такое…

— Какое еще «такое»?! — Наташа воззрилась на лежащие перед ней карты. — Ты что кидаешь?!

— Ну… такое… с ним так классно… Знаете, какой у него голос? Вы должны услышать его голос! — Карина схватилась за телефон.

— Куда?! — заорала Наташа. — А играть?!

— Да погоди, — отмахнулась Карина, набирая номер по памяти. — Сейчас… Ланюра, иди сюда, тоже послушай. Тихо!

Затаив дыхание и касаясь друг друга головами, девчонки сгрудились вокруг трубки.

— Алё, — донеслось из телефона. — Алё… Алё, чёрт возьми! Опять?! Вот суки!

На том конце отключились. Карина, несколько обескураженная, тоже положила трубку.

— Да… — выразительно глядя на Карину, протянула Наташа. — Интелихент! По всему видать — питерский. У вас там все такие работают? Слышь, Ланка: молодцы мы с тобой, что не пошли.

Наташа посмотрела на часы:

— Так! Почти шесть. Остался час. Вы готовы?

— Не, я не иду. Кого я там забыла? — сказала Карина. — Да и ночь не спала — пойду, залягу…

— Ага, конечно, — обиделась Наташа. — Теперь только туда, где он. И больше никуда. А там, между прочим, Ханука — пончики будут. Ну ты-то хоть, Ланка?

— Я, наверное, тоже останусь. Сейчас в душ, и…

— Ну вот, — вконец расстроилась Наташа. — Одна я тоже не пойду. А как же пончики…

— Ну Ланюка, ну сходи ты с Наташечкой, чего тебе стоит? — Карина испытывала чувство вины, за всё вместе. — Видишь, человек без пончиков гибнет…

— Да мне голову мыть, волосы не высохнут…

— Высохнут! — воодушевилась Наташа. — Распустишь — в два счета высохнут. Давай! Полотенце в зубы, ноги в руки…

В подвале царила суета. Наташа сразу направилась к стойке, сцапала пончик — да там и застряла. Лана и думать о еде не могла, ей хотелось сесть: после дня работы гудели ноги. Оглядевшись, она усмотрела единственный в помещении стул. Высокий, предназначенный для бара, он стоял в самом центре комнаты, под лампой. На кожаном сидении выделялся пыльный след от ботинок: похоже, меняли лампу, да так стул и оставили. Достав салфетку, вытерла пыль. Стул тяжелый — не тащить же к стенке. Села, ноги поставила на металлическую перекладину — спину пришлось выпрямить, чтобы не заваливаться вперед.

Здесь она многих знала: два десятка студентов роились, наливали чай, расхватывали пончики, собирались в стайки. Зашли и остановились в проеме двое охранников. С одним из них — Даном — Лана вместе учит иврит. Рослого, стриженного ежиком напарника она не знает. Хотя… Странно… Словно он ей кого-то напоминает. Мучительно напоминает. Или…

Внезапно она услышала детские голоса. Увидела лодку и туман над озером. Увидела себя полностью голую, на снегу. Увидела гигантское пламя, а затем — подернутые пеплом угли…

Да, тот день был очень долгим и странным — наполнен виде́ниями и голосами. В общем Лана, хотя никогда этого Макса не встречала, а слышала лишь голос в телефоне и по рассказам Карины представляла, как он выглядит, имела достаточно информации к размышлению. Карина, пока в конце учебного года не уехала к родителям в Тель-Авив, о нём лишь и твердила. И чем дальше, тем сильнее его ненавидела.

Лане, конечно, отчасти передалось Каринино к нему отношение. Макс (надо согласиться) повел себя свински: поматросил и бросил. Если верить Карине — кого он вообще только не «матросил»! Но она наверняка преувеличивала: эмоции помноженные на фантазию. И если разобраться, Карина сама нарвалась. Как она уговаривала девчонок устроиться с ней в патруль! «Все лучшие парни — там! Это шанс!»

Нет, так не делается. Нельзя решить и — найти. Само придет, нужно только пустить. Или не придет? Но пример Карины поучителен: не стоит лезть на рожон… А сама? Дала телефон и сижу, жду: позвонит — не позвонит? А если позвонит — что тогда? Как себя вести? О чём с ним говорить? О чём молчать? Вот и начнется: нравлюсь ему или не нравлюсь? Придет или не придет? Где он? С кем он? Тем более — товарищ, прямо скажем, с сомнительной репутацией.

Или получится, как тогда с Русланом: полтора года встречались, и вдруг — словно в воду канул. Да еще сплетни гнусные поползли, будто прежде чем исчезнуть, шашни с кем-то завел, да что-то у него там не вышло. И он якобы вообразил, что я — ведьма, и его заколдовала. Бред какой! И год после этого уже — ни слуху от него, ни духу. С тех пор совсем пуганой стала — мне теперь не угодишь…

Один (как его звали — Лиор, кажется, или Маор?) гулять пригласил: «красивые места посмотреть». Цветы надумал купить: ходит, приценяется — выбирает, что подешевле. Противно! Другой — Виталик — сюсюкает в телефон: «Принцесса, как твой денек прошел? Звоню пожелать тебе доброй ночки». Пустозвон! Еще один (не хочу даже имя вспоминать) в тапочках на свидание пришел. В них сразу и ушел.

А если Макс этот такой же балбес? Нет, не может быть. Но Карину-то он бросил…

Надо смотреть непредвзято — как если бы я ничего не знала. Незачем проблемы выдумывать. Главное — не влюбляться, а то тяжело. Да и меняются же люди: три года прошло… И он высокий — если Карина, как обычно, не преувеличила. Говорила, ростом со Шварценеггера, что-то на восемь: 178? Может, 198… Да неважно это! Говорила, он вообще на Шварценеггера чем-то похож. Не сложением, конечно, и даже не лицом, а всем обликом и повадкой: суровый, но добрый (это поначалу так говорила — потом уже больше «волчарой» да «мордоворотом» обзывала). В любом случае, это я должна быть красивой, а ему необязательно. Важно, чтобы меня к нему тянуло. Карина, наверное, простит, если что. Хотя ей будет неприятно. Ладно — всё равно ничего не выйдет. Он и не позвонит. Или позвонит?..

Максу было страшно. Нет, он не боялся отказа. Отказ или согласие, удача или провал — не так важно. Он не понимал природу своего страха.

Дан вручил ему номер, и отступать теперь было некуда: имелось в характере Макса нечто, не позволяющее, раз затеяв предприятие, останавливаться на полпути. Потянуть время — куда ни шло. Но страх не ослабнет, поэтому и тянуть смысла нет.

Фактически это свидание вслепую (мимолетное видение трехлетней давности не в счет; а она и вовсе, должно быть, его не заметила). Встреча с вполне определенным намерением, совершенно и недвусмысленно очевидным, как ему, так и ей: оказаться рано или поздно в постели. И до последнего момента оба будут прикидываться, что этого не понимают. Каково лицемерие!

До сих пор было так: либо его откровенно соблазняли, либо он сам не ведал, что творил. Либо стечение обстоятельств — и тогда всё происходило спонтанно, на импровизации. Но сейчас иной случай: нужно пригласить девушку на свидание…

Макса передернуло — «свидание»! Пошлость. Свидание с блондинкой — апофеоз пошлости! Нет, апофеоз — вот он: за ней придется ухаживать. Представился павлин, который, приосанившись и развернув невероятный хвост, ходит (ухаживает) вокруг самки. Дурак дураком! Но павлин, хотя бы, не лицемер…

Что ж… Пускай. Осознанные пошлость и лицемерие на этот раз превратятся… в игру! А играть нужно по правилам: в постель сразу не тащить, делать вид, что ритуалы и приличия хоть что-то значат. И действовать по плану.

План банальный: позвонить, пригласить в ресторан. Ресторан некошерный, работающий в субботу (хорошо, машина есть, а то раньше по шаббатам вообще застревал), а таких ресторанов в Иерусалиме — раз, два и обчелся. Впрочем, в бытность свою с Мариной, да с Ципи еще, когда по пабам да ресторанам куролесили, изучил их неплохо. В одном даже работал на кухне. Туда и отправиться? Там фирменное блюдо — шампиньоны, фаршированные гусиной печенью. Пафосно, но в меру. Есть и нормальная еда: стейки толщиной с кулак — их можно заказать с кровью (снаружи у них корочка, и когда касаешься ножом, они вздыхают, будто живые).

Придется, конечно, раскошелиться. Марина обычно платила за двоих, с Ципи — каждый за себя. Но сейчас, разумеется, иной случай: игра по правилам! А сам кругом должен, на счету минус…

Итак, забрать из общежития на машине. Найти темы для разговора. (Что там она учит? Дан говорил: историю искусств. Здесь, конечно, пробел…) Из ресторана везти в «красивое место» (аборигены всегда это девушкам предлагают, буду как все, ура!). «Променад» — самое подходящее из «красивых мест»: Иерусалим под тобой как на ладони, весь в огнях. Ветер лупит — романтика!

Дальше. Домой не приглашать: откажется. Да еще, чего доброго, обидится: мол, за кого ты меня принимаешь?! Отвезти обратно, договориться о следующей встрече. Ну, или не договориться (может, вообще невмоготу окажется; или она не захочет).

На вторую встречу явиться с цветами (Макса вновь передернуло). Или цветы — на первое свидание? (Нет-нет, так не могу, это слишком! Цветы — на второе.) Приехать, значит, с дурацкими этими цветами, отвезти в какой-нибудь паб, выпить по коктейлю и… ко мне! (Если тянуть — подумает, тормоз.)

До́ма: красное вино, шоколад, фрукты (всё подготовить, чтобы не шастать по квартире на кухню и обратно), гитара (продумать репертуар). А там можно и…

С готовым планом не так страшно. Но внутри всё равно что-то подрагивает. Собраться с духом и — звонить.

И Макс позвонил. И план сработал.

После ресторана они поехали на «Променад». Там было по-настоящему ветрено, и Лана начала мерзнуть (она не сказала, но Макс догадался). Тогда он накинул на нее свою куртку — и стал мерзнуть сам. Вдобавок, он не очень понимал, о чём еще говорить: с момента их встречи он с трудом выискивал темы для разговора. Хорошо хоть, у них нашлись общие знакомые: тот же Дан, например.

Да еще ее лучшей подругой оказалась Карина (упс!). Лана сама не рада была, что о ней вспомнила, и поспешила эту тему замять. В общем, беседа не то, чтобы текла, а, скорее, неуклюже переваливалась с одной темы на другую. Но могло быть хуже. В целом Лана оказалась милым и вполне земным существом: средний рост, аккуратная фигурка…

Когда замерз и исчерпал темы для разговора, Макс подумал, что пора осуществить следующий пункт плана: вернуть девушку домой. Но было рано — восемь вечера, — а Лана, судя по всему, готова была гулять с ним хоть до утра. Не зная, чем оправдать спешку и не придумав лучшего, он из вежливости (а отчасти из хулиганства) предложил поехать к нему, чувствуя, что та не обидится. Но он не сомневался, что девушка скромно откажется.

Она согласилась! Это шло вразрез плану, но отступать было некуда.

Дома нашлась бутылка вина (за пару недель до этого он ездил в Латрунский монастырь, где из лозы, завезенной в Святую Землю во времена наполеоновской кампании, делали его любимый «Каберне Совиньон»). Нашелся и шоколад. Фруктов не обнаружилось. И репертуар не был продуман.

Впрочем, Макс не предполагал сильно отклоняться от плана. Он его подкорректировал, и теперь собирался, сидя в тепле, развлечь девушку и отвезти затем в общежитие.

Говорить особо было не о чем, оставалось пить вино и петь песни.

В пальцы легла отдающая питерской подворотней «Восьмиклассница».

Затем — для контраста — песня на английском: «Пинк Флойд» — «Wish You Were Here» (с полноценным проигрышем).

И наконец вступила тяжелая лирическая артиллерия:

Влажный блеск наших глаз,

Все соседи просто ненавидят нас.

А нам на них наплевать,

У тебя есть я, а у меня — диван-кровать…

Остаемся одни,

Поспешно гасим огни

И никогда не скучаем.

И пусть сосед извинит,

За то, что всю ночь звенит

Ложечка в чашке чая.

Ты говоришь, я так хорош.

Это оттого, что ты так хороша со мной.

Посмотри: мой бедный ёж

Сбрил свои иголки — он совсем ручной…

Макс наблюдал за реакцией и где-то после слов «мой бедный ёж» по неуловимым признакам понял, что ситуация в его руках. Но если уж он задумал отвезти сегодня девушку домой — так тому и быть!

Он отложил гитару и поднялся.

— Это балкон? — спросила Лана.

— Да. Хочешь взглянуть?

Они вышли и встали возле перил.

Мерцали звезды. Светился город. Подмигивал светофор.

Городской шум понемногу стихал.

Лана хотела что-то спросить или уже спросила, оборотившись к Максу, а он повернулся, чтобы ответить. Их губы неожиданно встретились. Время исчезло.

Время вновь появилось, по крайней мере для Макса. Везти домой!

И дело было, конечно, не в его пресловутом плане. Макс знал — и знание это, казалось, втекает через губы, по замкнутой электрической цепи, — что Лана будет сожалеть, ей будет совестно, если сегодня она останется с ним. Чему-то нужно еще дозреть, выдержаться, должен отойти осадок, иначе он уже не исчезнет — горький и мутный винный осадок в душе. И ответственность полностью на нём: он держит в руках жизнь девушки точно так, как держит ее сейчас за тонкие плечи. И сегодня он отвезет ее домой.

Усилием прервал поцелуй, Макс произнес, наверняка зная ответ:

— Останешься?

— Нужно ехать.

— Тогда едем.