Я ходила в детский сад

Мариэль Стрелинская, 2022

Молодая стюардесса в декрете решает рожать в Таиланде. Чтобы заработать немного денег, она организует "подпольную" службу доставки, перевозя в чемоданах посылки из Таиланда в Россию и обратно. В очередной раз оставшись без дохода, главная героиня идет на подработку в детский сад, где скоро становится руководителем. За несколько лет работы в садике ей предстоит научиться жизни на тропическом острове, имея на руках своих детей, пьющего мужа и чужих малышей… Комментарий Редакции: И остросюжетная проза, и иронический детектив, и даже – криминальный роман. Но наибольшую остроту добавляет совсем уж сбивающий с ног факт: это многоярусное блюдо подано под соусом искренней и честной автобиографии… Книга содержит нецензурную брань.

Глава седьмая. Страх

Что ж, дорогой читатель. Если ты все еще здесь, то часть моего повествования про “приключения” закончилась. Пришло время рассказа про “взросление”. Увы, мягко повзрослеть за один день или ночь — не получалось ни у кого… Ну или точно не у меня.

Однажды субботним вечером Миша пришел домой и удивленно показал левую руку. На внутренней стороне, в районе сгиба торчит дугой вздувшаяся вена. — Ударился?

— Нет.

— Болит?

— Нет…

Я бы не поднимала шум, но вскоре на руке уже целая шишка. Выходной, вечер, страховки нет, денег — тоже. В ближайшем госпитале навскидку за прием возьмут баксов сто, а их всего в кошельке-сто. Докторов и клиник боюсь, как огня. Если бы дело касалось меня, даже не шевельнулась бы. Но пятилетний ребенок… Нет. Едем.

Везу в самый дешевый госпиталь на другом конце острова, минут сорок на байке. В госпитале говорят:

— Это ж дети… ударился и не помнит. Но если хотите, сдайте кровь, там посмотрим… Уже стемнело, и холл опустел, когда нас позвали в кабинет за результатами. Тревожно стало на словах доктора:

— Вы сейчас только сильно не волнуйтесь. Вам уезжать никак нельзя. А завтра…

— Чтооо? — ухнуло вниз. — Что завтра?

— Утром вас отвезут на материк… Машина скорой помощи будет ждать в 7.30.

Это сейчас, спустя время, я пишу внятный текст. А тогда все свалилось черным комом. Вдруг перестала понимать его английский.

— Вы можете сказать, в чем проблема?

— Плохо.

— Да что, блин, плохо? Где?! В чем?!

С показателями крови, очень плохо. Смотрит вниз.

С помощью Гугл-переводчика на своем мобильном наконец выясняю, что тромбоциты — ниже всех возможных уровней. Свертываемость отсутствует полностью. Любая царапина грозит моментальной потерей крови. “Моментальной”: это он повторяет дважды.

Вываливаюсь из кабинета наружу, где ждет Миша, стараюсь изобразить что-то внятное. Нам выделили место в общей палате и сказали — к семи утра быть готовыми выезжать.

— Мам, почему нас не отпускают? Я хочу домой…

Тут понимаю что не смогу дожить до утра: одна, без поддержки. Лишь спустя время после, признаю — это глупый, страшный поступок. Но в тот момент меня поглотил ужас, плохо соображала. Меня будто замкнуло, не могла дышать. Казалось, только дома смогу нормально выдохнуть и вдохнуть. К тому же там ждет восьмимесячный Ванька, я не могу уехать от него куда-то за пару сотен километров прямо так, с ходу.

В ватном полусне беру Мишу, под угрожающие уговоры врача расписываюсь, что на свой риск уезжаю и буду в госпитале утром. Еду. Дороги не вижу из-за слез и дождя. Хочется скорее добраться до дома, чтобы выплюнуть этот ком. Но Миха мерзнет при быстрой езде, а я забыла ему кофту. Останавливаюсь каждые десять минут, чтобы согреть его, прижимаю к себе, и в этот момент слезы катятся быстрее. В голове стучит: только осторожно, только осторожно. Не приведи Бог упасть, — не спасут…

Вместо часа едем вечность. Еще полтора часа после меня колотит дрожь. Вливаю в себя пол-пузырька валерьянки, полстакана виски, и вою в ванной в голос, включив воду на полную, чтобы не было слышно.

Что это? Откуда взялось? Что дальше? Ответов нет.

Мы в чужой стране с больным дитем, без страховок и сбережений.

Миша спит, утомленный, осунувшийся, с раздутой синей рукой. Я лежу рядом без сна, беспомощная как рыба на песке, и пытаюсь дышать сквозь дыру в груди. Утром вернулись в госпиталь на такси. Пришел врач, еще раз осмотрел руку, анализы и сказал, чтобы я перестала плакать. Нас отправляют в центральный госпиталь в Сураттани на скорой помощи, потому что в местных клиниках острова нет отделения по крови, нам тут не помогут, а госпитализация нужна срочно.

Всю дорогу я несу Мише какую-то чушь, только чтобы не молчать. Он затих и смотрит со страхом. Замечая его взгляд, отвожу глаза в сторону удаляющегося острова и впервые вижу не рай, а равнодушный кусок чужой земли.

Когда скорая, выехав с парома, включает сирену и несется по встречке, он цепляется за мою руку: «Мам, я что — умираю?».

Нас везут в районный госпиталь, отправляют в приемное отделение, где мы смешиваемся с толпой больных. Еще подумала тогда: вот он, мой кошмар. Но нет… Долго оформляют, ведут по коридорам, в общую палату. Где оказалось, что кошмар-то весь впереди.

Мы стоим посреди огромного зала, коек на семьдесят. На них дети всех возрастов. Вокруг люди с горшками, с едой; все липкие от пота. Никаких вентиляторов и кондиционеров. Я мычу про отдельную палату, но — нет, отказ. Все палаты — вон там по коридору. Это слишком далеко в нашем случае. Если у Миши случится даже маленькое кровотечение из носа, до нас не успеют добежать. Нельзя. И вообще, воскресенье, врач будет завтра, с ним все решите.

Положили на койку четко посреди зала. Вокруг сразу выросла толпа любопытных людей, которая бесцеремонно разглядывает нас. Миша ревет и просит уехать домой. Я, позабыв приличия, ору на тайцев русским матом, чтоб шли к чертям.

Ночь провела на бетонном полу, расстелив полотенце рядом с его кроватью. Вокруг что-то шевелится, крысы или тараканы. Кто-то кашляет и переступает через меня. Не важно. Дети плачут, взрослые молчат, молятся. Молюсь и я. О сне. Сон не идет ко мне вторую ночь, а он так нужен. Не слышать, не знать всего этого. Забыться. Не знать.

Дыра в груди достигла размеров Вселенной. И каждый вдох оглушает пустым свистом. В лёгкие не доходит…

Утром пришла женщина-врач. Ее английский и мой никак не стыкуется, общаемся жестами. Снова берут кровь, показатели те же. Вена на второй руке тоже начала опухать. Кожа у Миши от малейшего нажатия пальцем покрывается синяками. Он весь в мелкую точку. Я переворачиваю его все время с бока на бок. Спрашивают: чем и когда болел, как носила, рожала? Были ли в роду болевшие раком, или болезнями крови?…

Единственное, убедила положить нас из центра зала на ту койку, что пустовала в самом конце. Там рядом виднеется стеклянная комната, за которой мерещится некий покой и прохлада. И никто не ходит. На удивление, нам разрешили. Когда перенесли вещи, я смотрю на эту комнату и действительно вижу за стеклянными стенами покой. А еще — лежащих в белых стерильных кроватях детей. Они в шапочках, в марлевых повязках и все как один — с огромными темными глазами на фоне белых больничных стен…

Связь по Скайпу отвратительная, да и я толком не могу ничего сказать, просто плачу в трубку. Так и плачем: я на одном конце, мой отец беззвучно — на другом. Он взывает — возвращайтесь в Россию, тут разберемся. А нам даже не на что. Я стараюсь не думать, как будем расплачиваться, когда все закончится. Трудно ему быть моим отцом.

Тем временем, на острове, ангел-хранитель Татьяна, которая всегда появляется в моей жизни в самый трудный момент, собирает нам денег. Потом я узнала, что благодаря ее набату, совершенно незнакомые люди отозвались и помогали нам просто так, ни за что: кто-то шел в церковь и ставил свечки. Многие, зная нас по “службе доставки”, привозили денег мужу, пополняли ему Скайп, мне — мобильный телефон. Соседи приходили помогать ему с маленьким Иваном. Коллектив и родители Мишиного детского сада, собрали для нас денег. Руководители вернули часть оплаты, которую мы не успели «выходить». Это было против контракта, но очень по-человечьи. Ну и конечно, родня стала переводить денег. Нам был ценен каждый бат.

А я тем временем пытаюсь понять докторов. И их ужасный английский. Диагноз тромбоцитопения. Все, что я накопала — вторичный и явный признак не очень хороших болезней. Причину надо искать.

Нам все же дали платную палату. Туда постоянно, днём и ночью, без стука приходят какие-то люди, практиканты. Им всем что-то надо от нас. Я чувствую себя подопытной мартышкой и хочу убивать. Каждый день рано утром берут кровь. Миша кричит, не дается, все руки зияют дырами. Нам с медсестрами приходится связывать его простынями, и держать. Он бьется как безумный, а я шепчу на ухо, кричу ему, умоляю — просто дать им сделать скорее это. Обещаю, что теперь нас обязательно выпустят. И он сдается, с огромной верой заглядывая мне в глаза…

По ночам, когда сын засыпает, даю волю слезам, они текут, не кончаясь. А что мне еще делать? Сон ко мне так и не идет.

На девятый день доктор говорит, что причину установить не удается и придется делать пункцию спинного мозга. Я прочитала в Интернете:"процедура, которая требует огромной аккуратности и несет в себе огромный риск". Малейшая ошибка грозит параличом. Как это сделают с Мишей — представить не могу, людей со шприцами он не подпускает к себе без яростного боя. Уже больше недели его кормят преднизолоном и капельницами. Он осунулся и похож на скорбную тень. Перед сном мучает меня вопросами, что бывает с людьми после смерти? Клянется снова родиться у меня.

Та ночь вышла длинной. Я боялась и пункции, и того, что она откроет страшный диагноз. С которым не справлюсь. Когда сын уснул, на последние деньги в телефоне позвонила той, которая могла поддержать.

Мне кажется, две вещи есть, с которыми точно должно повезти в жизни: с врагами и врачами. С первыми мне категорически не повезло, их попросту не случилось. Зато на самого главного врача в моей жизни — Ларису, свезло на всю сотню. Человек помог родить моих любимых мальчишек, несмотря на очень большие проблемы.

Она, услышав мои рыдания, отвечает:

— Так, дорогая. Своими слезами ты сейчас делаешь хуже себе и ему. Хватит жевать сопли, потом ещё успеется, нажуешься… Сейчас, слышишь, ты берешь себя за шкирку и забываешь о деньгах, о любых проблемах, обо всем!? Об этом пусть думают твои мужчины. Так?

–…

— Ёб твою мать! Слушай сюда… Ради него. Забудь о себе. О своих, блять, страданиях. Похер, Марин, если честно! Прям похер, прости. Это как в родах. Ты ж знаешь, рожала. Тебе должно быть сейчас похер на твою личную боль. Сейчас ты нужна Мише. Сильной и спокойной. Он смотрит только на тебя. И от того, что он видит, зависит-будет ли бороться сам. Если ты хочешь помочь ему, он должен видеть в тебе силу и веру.

Конец ознакомительного фрагмента.