Откровения, которых не хотелось

Марина Тмин, 2023

Это история о большой, болезненной и несбыточной любви, о двух людях, которым суждено было стать друг для друга маяками, мигающими в бухтах, куда они должны были приплыть, но никогда не приплывали. Это история о девочке, которая полюбила капитана, которого никто больше не любил, о мальчике, которого душила любовь, но который после каждого падения возвращался туда, где его всегда ждали. Это история вывернутых наизнанку душ, откровений, от которых делается больно и тошно. Это история о женщинах, о мужчинах, о снеге, о мечетях и о боге, об океанах и городах, где никогда не бывает зимы. Это история о том, о чём не принято говорить.Это акт сопротивления, манифест независимости, требование права голоса и права самостоятельно распоряжаться своей жизнью, временем, деньгами и телом. Это противостояние между чувством и делом, между мыслью и словом, между любовью и ненавистью, между жизнью и смертью, между пустотой и переполненностью.Публикуется с сохранением авторской орфографии и пунктуации

13

Я впервые по доброй воле сама завариваю себе черный растворимый кофе с одной ложкой сахара. Не люблю вкус кофе, но сегодня мне хочется чего-то необычного.

День такой. Период такой.

Наша сотая встреча, десять лет, как мы знакомы.

Как мы мучаем и дергаем друг друга, скрещиваем самолетные следы в небесах, и сваливаемся, как снег на голову, и бьем как можно больнее.

На мне цветастый комбинезон и бежевая майка. Запястье сбрызнуто терпкими цветочными духами. Мне заранее известно, что тебе не понравится этот запах.

Смешно, потому что я и не стремлюсь понравиться.

Сегодня пятница. Пятница тринадцатое, иначе и быть не могло.

Вся наша история состоит из совпадений, случайностей, недомолвок и глупой, несуразной болтовни.

Из тел, бьющихся в агонии от притяжения, которое невозможно преодолеть.

Ты говоришь, что я суккуб. А я отвечаю, что меня просто влечет, просто влечет, и я могла бы с этим справиться.

Правда, мне совсем не хочется справляться, и каждый раз я закусываю губу и скрещиваю пальцы, чтобы пронесло.

Три раза из десяти проносит.

Семь раз меня выворачивает наизнанку от несовместимости и неизбежности.

Мы повязаны, помолвлены где-то на небесах.

В утренней газете, которую принес мальчишка-почтальон, которую я собиралась сразу же выкинуть в мусор, но увлеклась статьей о домашнем насилии. Вот, в этой самой газете, написано, что хорьки — членовредители.

Кому пришло в голову такое писать?

Ты знаешь, я люблю хорьков. Я всех зверей люблю намного больше, чем людей. Потому что у животных нет оценочной системы, нет осуждения, и нет немого упрека в том, что ты на них не похож. Они принимают тебя как данность.

А мне нравится, когда меня принимают как данность, не пытаются перекроить, и не называют глупой и бестолковой.

Значит, из-за этой статьи о хорьках я передумала отправлять гнусное печатное издание в мусорный бак.

Возмущенно сидела, стучала ложкой о края кружки, в которой впервые в жизни заварила себе по собственному почину черный кофе с одной всего лишь ложкой сахара, качала ногой и думала о том, как бы тебе это понравилось.

И как бы тебе понравилось, если бы я надела не комбинезон с пятнами краски (я рассказывала тебе в письме, что поступила на вечерние курсы в академию художеств, и там из меня и моей бездарной мазни пытались сделать нечто удобоваримое. Естественно, у них ничего не вышло), а напялила вместо этого вечернее платье с роскошным декольте или с разрезом до середины бедра.

На юбилей мучителей, на праздник издевательств, на десять лет со дня нашего знакомства.

Я очень хорошо помню, как все было тогда. Ты не понравился мне сразу же. Можно сказать, это была неприязнь, граничащая с ненавистью, с первого взгляда.

Мы были в гостях у моей давнишней приятельницы. Выпивали, играли в словодел, и немного в шарады, а потом собирались посмотреть романтическую комедию.

Но ты приехал. Мы выбежали в пижамах и тапках на босу ногу, в снегопад, вылавливать тебя из заснеженного такси.

Ты улыбался, разматывая шарф, обернутый трижды вокруг красивой шеи.

Ты сделал несколько шагов, поскользнулся и распластался прямо у моих ног.

Я залилась краской и растерялась. Моя знакомая кинулась тебя поднимать, а я смеялась, высунув язык, ловила снежинки, думала о том, до чего же все хорошо, славно и правильно.

Ты уселся, подмяв под себя сугроб и бежевое пальто, стянул с головы шапку и тоже принялся ловить падающие хлопья снега.

Нам было не до вина, не до моей знакомой в тот вечер. Она смотрела фильм в одиночестве, в темноте, в отдельной комнате, пока мы с тобой страстно спорили на кухне о том, кто выносливее — гусь или лебедь, кто талантливее — Ахматова или Цветаева, с кем лучше целоваться — с любимыми или случайными знакомыми.

Мы даже решили проверить, каково это — целовать нелюбимые губы, незнакомые губы. Но у нас ничего не вышло. Там уже была любовь. Плохая, дурная, порочная, но любовь.

Мы не признались в этом даже сами себе. И разбежались, чтобы не сойти с ума.

Но невозможно убежать, если тебе назначено самой судьбой.

Ты выведал у кого-то мой адрес и номер и написал короткое письмо.

Я смеялась, читая его. Больше, конечно, над глупыми ошибками, чем над твоими шутками.

Но мне стало легко и приятно.

Я написала ответ. И улетела.

Помнишь, как я улетала тогда? Мы не могли нацеловаться. Тогда-то я узнала, что у тебя соленые поцелуи, и навсегда решила привязать себя не к тебе, но к морю, чьи поцелуи соленее твоих, и менее болезненные.

Десять лет я не видела снега. Десять лет я думала о тебе практически каждый день.

Сегодня мы увидимся снова.

Море сегодня беспокойное, как и я. Вода синеватая, мутная. Ласточки летают совсем низко, велосипедисты несутся отчаянно, продавцы вареной кукурузы, чебуреков и бижутерии атакуют неистово.

Миссис, миссис, кричат голодранцы, вам букет из белых роз. И скалят грязно-желтые зубы.

Накрапывает мелкий дождь, и в левом верхнем углу небесного листа распускается, подобно цветку, неспелая, недозрелая радуга о четырех цветах вместо семи.

Дорога под землей, бегу, перепрыгивая через две ступеньки — вниз, через три ступеньки — вверх.

Под мостом всегда чем-то торгуют, курят, вопят, покупают, ворчат и попрошайничают. Красноволосая девушка играет на скрипке. Хорошо, но неинтересно, бездушно как-то. Точно она — кукла, которую заставили плясать.

Музыкальное сопровождение придает всем этим кадрам кинематографичность, и мне вдруг делается неуютно.

Мы же не в каком-то дурацком фильме.

Мы, скорее, в книге. Наша глава слишком уж затянулась, и похоже — автор решит оставить финал открытым, чтобы каждый додумывал, как хотел, как сумел.

Я выбегаю из подземного перехода и врезаюсь в чернокожего парня в фетровой шляпе и в брюках с подтяжками. Он тоже как персонаж игры или фильма.

Солнечный свет рисует себе мишень на моей макушке. Начинается отсчет — три: два: один: плие!

Две мои книги развиваются параллельно, перетягивая внимание каждая на свою сторону. Два противоборствующих упрямца, две ослицы, столкнувшиеся на узком мосту.

Я расскажу тебе про каждую из них, чтобы ты понял, о чем я молчу всякий раз, когда мы видимся с тобой.

Там нет главных героев, нет второстепенных персонажей. Только клетчатый узор скатерти, пение самовара и скрип ржавой цыганской иглы, которой непослушный соседский ребенок ведет по стеклянной крыше моей черепной коробки.

Ты выглядишь осенней, скажешь ты при встрече, глядя в какую-то обратно вывернутую сторону, и я рассмеюсь, потому что мы встретились осенью, и я даже тогда не была похожа сама на себя.

Осень всегда выставляет нас в невыгодном свете. Осенью почему-то всегда страдается яростнее от одиночества.

Помнится, ты говорил, что я привозила с собой кусочек лета и тепла, а теперь, получается, отцветаю и опадаю.