Она и её Он

Марина Зайцева, 2021

Наше время. Ирина решает изменить свою удобную, налаженную, ставшую пустой жизнь. Ей нужен отказ от самообманов и вымыслов прошлого. Она хочет полюбить, и не понимает, как. Приняв решение, героиня тут же влюбляется в первого подходящего мужчину. Отношения не складываются, и она начинает анализировать, вспоминая свой юношеский фантазийный мир. Тем временем давний приятель Ирины по переписке предлагает ей развиртуализацию. Романа из этого не выходит, но он становится её наставником. Ирина знакомится с юношей, который ей нравится, параллельно коллега на работе предлагает романтические отношения. Так у героини одновременно завязываются: душевная близость без любовности и страсть, секс, манипуляции. Постепенно становится ясно, что страсть не ведет никуда, кроме самообмана, а близость вырастает в дружбу. Болезненный разрыв с любовником проясняет многое: всё – часть души, нет идеалов, есть возможности. И от этого осознания ей становится хорошо и спокойно. Через некоторое время Ирина внезапно замечает человека, который совпадает с её ощущением всего про любовь. Она понимает, что любит его, а он – её.

Глава 5

Как же хорошо забыть то, чего не может быть. Я вот сейчас все сильнее осознаю — сколько боли, но не зла, мне принесло мое бурное воображение. Жизнь происходит где-то параллельно со мной, а я ее воспринимаю с позиции наблюдателя. Прям, Гвидон с его «люди женятся; гляжу, неженат лишь я хожу». Я не могу играть во все эти отношенческие игры, мне противно до зубовного скрежета. Правильно говорить, правильно помолчать, поднять плечико, вставить «нет» там, где должно быть «да», создавать загадку там, где все просто. Как же так получилось, что я угадала с первой, даже с нулевой попытки — как должно быть. Ведь мне негде было подсмотреть. Кругом старшие семьи — сплошь мрак и, если не созависимость, так иная фигня. Как так получилось, что я сконструировала иное?

Я сейчас задаюсь этим вопросом по очень простой причине. Со мною снова не случилась игра в любовь. Признаться, на сей раз я почти что согласна была, почти пошла путем недомолвок и сопротивления, требующего взятия Измаила. Пишу, а надо бы пообедать. Только еда последние дни не лезет в принципе. Вот вместо еды у меня сейчас сплошное насыщение образами — кушаю вместо еды боль душевную столовыми ложками. Мой объект, теперь я только так буду его называть, чтобы не травить себе душу, предложил мне роль второй любовницы. Не прямо так предложил, но совершенно очевидно и неизбежно. Будь, говорит, в меня влюблена, милая, мне, говорит, это приятно и радостно. Я, говорит, жить, правда, собираюсь с другой, но ты будь рядом — мне от этого так хорошо! Как так можно? Ребят, ну вот как так можно вообще? Нет, спасибо, конечно, большое, что не обманул, мог бы и бритвой по глазам, я понимаю. Только я теперь глотать не могу, и ком в горле. Мне так надо, чтобы кто-то меня любил — тот, кого буду любить я. А это место, которым люди любят, мне, кажется, сожгли. Такое чувство, словно бы меня отравили, и я вижу, как яд расползается, часть тела зеленеет, покрывается струпьями и отваливается. Мне так больно никогда еще не было. Я, собственно, почему пишу-то? Потому что ничего не чувствую. У меня какая-то охранная душевная анестезия работает. Мне очень от нее сейчас страшно — страшно замерзнуть в этом состоянии. Как же хорошо, что надо ходить на работу и учиться! Просто передать не могу — как хорошо. Я сейчас там при деле, я занята, мозг занят. Можно быть в этой благословенной анестезированной коме законно. Сейчас вот допишу и пойду в читальный зал, а вечером, совсем после всего, зайду на ярмарку меда. Блин. Я даже не страдаю! Ужас! Ужас просто. Самый ужас — ведь это страдание придет…

Я сейчас немного макнусь в этот ужас — как опустить лицо в воду и открыть глаза — он мне так нравится! Он, черт побери, мне так нравится! Этот поганый предмет и объект. Ну какой же он классный, как же все могло быть интересно! И как же мерзостно, что я всем нутром чую, что именно интересно, а не хорошо. Что хорошо — это иначе. Что хорошо, мне показала моя голова. Показала давно, впечатала в сознание, запечатлела, отвратила от любого иного состояния. Почему я не согласна на интересное вместо хорошего?! Ну почему?! Почему я снова, и снова, и снова поступаю правильно и честно по отношению к самой себе и другим…

Что, интересно знать, вот прямо сейчас думают обо мне люди? Сижу на обеденном перерыве. Впереди — трехчасовой практикум, вечером — работа. Сижу над тарелкой с куриной лапшичкой и то судорожно дышу и сжимаю-разжимаю кулаки, то тупо смотрю в тарелку. И ничего не ем, а строчу в телефончик этот текст. Ндэ-э-э… Как бы так закончить, чтобы итог, резюме, цельность и красота повествования? Не могу. Все во мне оборвано, разорвано. Огромная у меня внутри кровавая дыра, полная кровавого месива и кровавой каши. Не могу красиво, только захлебываться могу. Нельзя сейчас плакать. Сейчас надо дожить еще полчаса и включить мозги вместо чувств. А вечером, после учеников, после меда… Ну там уж как-нибудь. Там можно будет идти до дома подскоком, благо будет уже темно, никто не увидит, не испугается. Нельзя ранить людей собою. Нельзя, потому что нельзя. Надо людей беречь, всех, даже совсем незнакомых. Надо сейчас поберечь себя, а то я лягу лицом в тарелку и ничего не буду делать, а только помирать. Или уже померла. Что-то не очень понимаю. Пойду. Пора.