Память. Часть1

Людмила Евгеньевна Кулагина, 2020

Действие происходит на Украине в 1917 – 1920 годы. Роман о любви, о человеческих судьбах в период больших перемен в истории. Первая мировая война, революция, гражданская война. Власть на Украине меняется порой несколько раз за день. Государственная граница определяется линией фронта и всё время перемещается. Как живут люди в таких условиях? Живут! И любят, и рожают детей, и сеют хлеб. Что они чувствуют, о чём думают, о чём мечтают? Нужна ли им война? Взгляд на исторические события глазами простых людей: украинцев, поляков, русских.

Модели на обложке: Владислава Клодчик, Денис Кулагин

Дизайн обложки: Людмила Кулагина

1. Дом под орехом

У меня странная генетическая память. Я помню свои прошлые жизни. Может быть, это просто моя фантазия? Порой я нахожу документальное подтверждение того, что мои воспоминания реальны. События из моих воспоминаний происходили на самом деле. Возможно, я читала что-то подобное и забыла, и теперь мне кажется, что эти события произошли именно со мной? Судите сами.

Я прожила много жизней, и в каждой из них я разная, но всё же, это я.

Я иду босиком по дороге. Осень. Поля уже убраны. Жёлтая стерня, стога. Запах сухой травы насыщенный, горьковатый, терпкий. Солнце пригревает, словно старается напитать теплом всё вокруг перед зимой. Прошла уже много сел и нигде не нашла работу, но, почему-то, не волнуюсь. Всё вокруг наполнено таким покоем, что и мне передалось это состояние. Люблю ходить босиком. Чувствую связь с землёй-матушкой, она меня держит, даёт силы. Отдохну. Полежу в свежем ароматном сене. На пригорке начинается село. Не хочется торопиться. Сердце замирает. Что ждёт меня там? Впитаю в себя солнечный свет. Сила солнца, сила хлеба войдёт в меня. Начнётся новая жизнь. Самостоятельная.

Бреду по улице. Вишни, яблони закрывают маленькие домики. Нужно зайти во двор, спросить, нужны ли работники. Страшно. Собираюсь с духом. Стучу. Говорят, что в доме под большим орехом работника мобилизовали. Иду туда. На это и рассчитывала, что идёт война, мужики уходят на фронт. Может, повезёт, и кто-нибудь да возьмёт девку в работницы.

Ищу орех. Вот он! Ветки проходят над домом и спускаются по другую сторону! Вся земля усыпана грецкими орехами! Точно работников нет. Где это видано, чтобы орехи пропадали, в землю втаптывались!

Стучу. Открывает калитку старушка худенькая, ладненькая, в чистом передничке. Не понимая мой польский акцент, зовёт дочь. Та вышла в украинской расшитой блузке — худая, высокая, чернобровая, сильные руки, властный взгляд, смотрит пристально, оценивающе.

— Здравствуйте, — начинаю я.

— И вам здоровья, — отвечает хохлушка.

— Не нужны ли вам работники? Вижу, орех собрать некому!

— Не тебе решать, что мы когда собирать должны, — недовольный голос зазвенел от раздражения.

— Простите, если не так сказала, — потупилась я.

— Работники нам нужны, а не работницы. Мужиков почти всех на фронт забрали, — сказала хозяйка.

— Работников не найдёте, разве что покалеченных. А я за мужика сойду. И пахать, и косить могу, — объяснила я.

— Ладно, хвастаться. Худосочна больно! Куда тебе пахать! Ведро с водой и то вряд ли поднимешь! — засомневалась женщина.

Не хотелось мне уходить с этого двора. Приглянулся мне гигант-орех и белая мазанка под его ветвями.

— Испытайте меня. Задание дайте. Не выполню — прогоните.

— Откуда ты такая шустрая? Говор — то не наш, не хохлятский, — насторожилась женщина.

— С Польши иду, — ответила я.

— Ох, не близкий путь. Возьми ковш, напейся да садись, расскажи, как там у вас? Из каких мест будешь?

— С Рованцев я.

— Люто воюют у вас там? — участливо посмотрела на меня хозяйка.

— Всё разбомблено. Стреляют и стреляют. Батьку на фронт забрали. Мамка дома осталась, младшие сёстры и брат. По нашим полям войска прошли уже несколько раз. То русские наше село займут, то австрияки. Туда-сюда ходят. Урожай весь пропал. Голод зимой будет. Что не затоптали, то разворовали. Мамка меня, старшую, на заработки отправила.

— Жалко тебя тощую такую прогонять. Хоть работница из тебя не дюже какая получится. Да ладно. Прокормимся зиму, а там видно будет. Где вещи–то твои? — решилась хозяйка.

— Да всё на мне, — призналась я.

— Ох, бедное дитятко! Как зовут-то тебя? — Запричитала она.

— Саша. Александра Завадская. А по — отчеству Стаховна. Паспорт есть у меня.

— Да ладно, паспорт. Оставь себе. Пашка! — крикнула хозяйка.

Появился черноглазый пацанёнок.

— Пашка, отведи девку в боковую комнату, да перинку на топчан брось.

Пошла я вслед за Пашкой. Чистая маленькая комнатка. Узкое окошко, а перед окном ствол огромного ореха — большой и тёплый, все прожилочки и трещинки видно. Защити и убереги меня от бед. Доверилась я этому ореху сразу и безвозвратно.

Смех во дворе, затем в соседней комнате. Вздохи, шорохи. Тяжёлое мужское дыхание, стон. Что там? В жар меня бросило от догадки. А что удивляться? Обычный дом, здесь живут люди обычной жизнью. Шаги, смех, затем тишина. Ушли. Интересно как это всё…? Выскакиваю во двор. Умываю лицо холодной водой, ищу хозяйку. Нужно занять себя чем-то, отогнать видения.

— Меня зовут Ганна, — представилась хозяйка. — А это мать моя — бабка Ярина. Мужик у нас только один остался, и его, того и гляди, на войну заберут. Мужа забрали, двух сынов старших тоже, а младшего уже два раза откупали, на нём всё держится. Снохи обе на сносях, так что работать тебе придётся много.

— Я готова начать, тётя Ганна. Что прикажете делать? В огород идти? — тороплюсь я.

— В огород завтра пойдём, картофель копать будем, а сегодня иди на речку, бабам помоги бельё стирать, — скомандовала Ганна. — Пашка, отведи Сашу к мосткам.

Весёлая тропинка в кустах орешника. Солнечные блики играют в догонялки вслед за порывами ветра. Птички перекликаются весело, как весной. Почему такой подъём в душе, почему тревожно на сердце? Манящие фантазии, радостные предчувствия. Чего я жду? Что зовёт меня, пугает и радует одновременно?

— Олеська! — крикнул Пашка. — Подмогу тебе привёл.

— Что за подмога такая? — Поднялась с мостков чернобровая, кареглазая, налитая, с чуть округлившимся животиком баба. Яркая, красивая, коса ниже пояса, улыбка, ямочки на щеках — я задохнулась от такой красоты.

— Работницу мамка взяла! — ответил Пашка.

— Орина, погляди, что за оглоблю мамка к нам прислала, — рядом поднялась ещё одна девица краше первой.

Да, вкус у Ганниных сынов не дурён, девки — огонь, яркие, смешливые, пышные. Зашлись обе в смехе.

— Да не бойся, иди сюда, знакомиться будем, — сказала Олеся, вытирая руки о передник.

— Здравствуйте, — еле вымолвила я, поднимаясь на мостки. Задела ведро, оно упало в воду.

— Пашка, вылови его скорей, — крикнула Орина.

— Она столкнула, пусть сама и лезет, — буркнул недовольный Пашка.

— Ах ты, лентяй, — накинулась на него Орина.

— Сама достану, — сказала я, подоткнула юбку и спрыгнула в воду.

— А ноги-то, как палки, гляди, гляди! — захохотали опять девчата. Я, молча, вытащила ведро.

— Что делать? — грубо спросила я.

— А что ты умеешь? — продолжали веселиться девушки.

— Всё умею, — ещё жёстче сказала я.

Девушки пошептались и разразились смехом, но на этот раз смех был другим — гортанным, сдавленным. Что такое Олеся обо мне сказала?

— Так ты опытная баба уже? — похохатывая, уточнила Орина.

— Да когда же вы, окаянные, с бельём закончите? — Ганна спускалась к реке. — Болтушки! Что девку в краску вгоняете?

— Да в какую краску, мама. Она же ничего не разумеет, — смеясь, сказала Олеся.

— Нет на вас управы, без мужиков совсем от рук отбились! — рыкнула на них Ганна.

— Так скучно нам одним, бабам-то, матушка.

— Завтра картошку начнём копать, сразу развеселитесь! Заканчивайте быстро! Работы полно. На завтра мешки да лопаты готовить надо!

Управившись с бельём, развешивали его во дворе. Неугомонная Олеся хохотала и поддразнивала, но не злобно, со скрытым интересом рассматривая меня. В селе редки новые люди, а я ещё и с чужбины, любопытно бабам.

А мне хотелось пройти по селу, посмотреть, как живут люди. Хотя украинские сёла мало, чем отличаются от польских, но всё же, на людей хотелось посмотреть. Я не сомневалась, что справлюсь с любой работой. Я хоть и худая, да выносливая. Значит, останусь здесь на всю зиму. Девки подсмеиваются надо мной, но я этого не боюсь, вижу, что без зла они.

Перед ужином зашла к себе в комнатку, прилегла на минутку, и опять те же звуки за стеной: сдавленные стоны, шуршание. Не выдержала, встала, вышла в коридор, приоткрыла соседнюю дверь, совсем маленькую, видимо, ведущую в чулан. Там темно, но глаза постепенно привыкли к темноте, и стали различимы силуэты мужской и женский, слитые в единое целое. Я замерла, они меня, видимо, не заметили. Их вздохи прервал крик Ганны.

— Сёмка, ты где? Что лошадь не распряг?

Парень оттолкнул девушку, прошёл мимо меня, взглянув без всякого удивления. Неужели заметил меня? Вдруг остановился, оглянулся и ущипнул меня неожиданно, резко и очень больно. Я сдержала крик, быстро скользнула в свою комнату.

Пытаюсь понять, что произошло. Парень не удивился, увидев меня, значит, он знал, что я подсматривала. Почему ущипнул меня? Обидно, больно. Сама виновата — подсматривала. Он не прервал своих движений и не прогнал меня, значит, был не против, чтобы я это видела.

Слышу голоса.

— А где работница? — спросила Олеся.

— В комнату ушла, — ответила Орина.

— Уже переутомилась. Ох, я так и думала, что толку с неё не будет, — вздохнула Ганна.

— Что ж брала тогда? — удивился Семён.

Хлопнула дверь.

— А ты, Маринка, что здесь? — спросила Ганна.

— Меня мамка послала к вам. Сказать, что завтра я с вами картошку поеду копать. В помощь вам отдают, — ответила запыхавшаяся Маринка.

— Ну, вот и хорошо. А на следующей неделе Семёна к вам отправлю помогать, — ответила Ганна. — Садись, отужинай с нами.

— Спасибо, тётя Ганна. Я побегу, я на минуточку зашла, только сказать, — смущённо протараторила Маринка.

— Только сказать! Понятно… — иронично повторил её фразу Семён.

Маринка убежала.

— Чего ты, смущаешь девчонку, Семён. Вишь, аж покраснела вся, — засмеялась Олеся.

— А чего я такого сказал? — хохотнул парень.

— Иди лучше работницу позови ужинать, она уснула, видать, — попросила Ганна.

— А как её зовут? — уточнил сын.

— Сашка, — ответила Ганна.

— Красотка? — спросил Сёмка.

— Какая тебе разница, у тебя свадьба скоро, — оборвала его Ганна.

— Скоро — это не сейчас, — отшутился Семён.

— Ему такие тощие не нравятся! — улыбнулась Олеся.

— Что за разговоры срамные! — рассердилась Ганна. — Иди, разбуди, а то помрёт с голодухи, итак душа непонятно в чём держится. Мама, садитесь ужинать! — позвала Ганна бабушку Ярину.

Я вскакиваю с постели, выхожу из комнаты и сталкиваюсь с Семёном в коридоре, но он прошёл мимо меня, заглянул в мою комнату.

— Просыпайся! Подъём! — кричит в пустую комнату. Проходя мимо, опять щипает меня. Возвращается к столу, говорит семье. — Не просыпается. Крепко спит!

Зачем он врёт? Что за игру он ведёт? Я выхожу к столу.

— О, проснулась, — воскликнул Семён. — Миссия выполнена, матушка!

Олеся и Орина хохочут. Пока мать вытаскивала чугунок из печки, Семён шлёпнул Орину, та взвизгнула.

— Что такое! Чуть чугунок из-за вас не уронила! Ты что невестку обижаешь? — взвилась Ганна.

— Да что ты, мать, я за неё горой! Как брат наказывал! За всеми присматриваю, — положив Орине руку на талию, сказал серьёзно Семён. Рука поползла вниз, Орина уронила ложку.

— Садись за стол, да не опаздывай больше! Дожидаться не будем! — сказала мне Ганна.

На столе сковорода с яичницей вперемешку со шкварками. Сало продолжает шипеть и брызгаться. Ганна нарезает толстыми ломтями свежий хлеб. Я уже год ничего подобного не ела. Как войска прошли и всех кур забрали, нескольких успели попрятать, потом снаряд в сарай попал — ничего не осталось. Я ела как ошалелая, пока не услышала заливистый смех Семёна.

— Да прекрати ржать, как лошадь, — прервала его Ганна, — Видишь, девка оголодала. Пусть поест, а то завтра работать не сможет.

— Она от обжорства завтра работать не сможет, а не от голода, — продолжал хохотать Семён.